15 000 душ
Шрифт:
Мы ненадолго вернемся в прошлое, чтобы узнать, как Клокман стал ревизором: много лет назад он откликнулся на объявление агентства по мировым рекордам. В ходе короткой переписки они согласовали позиции: «Так, вы согласны? Хорошо! Можете сразу приступать». С тех пор он разъезжал повсюду, где ставились мировые рекорды. В дальнейшем редкие контакты с агентством сводились к телефонным переговорам, телеграммам и банковским переводам. Клокмана это нисколько не удивляло. А чему тут удивляться? — Дела шли нормально.
Сердце ноет. Он цокнул языком.
Он медленно шагал по аллее и уже ясно видел перед собой
Тихо играли мандолины.
Веселые, надрывающие душу звуки мандолин.
По полотнищу палаток скатывались, догорая, тлеющие отблески.
К большим палаткам жались всевозможные маленькие пристройки.
Насколько ему удалось разглядеть, тут было два главных шатра, с высокими округлыми стенами, над которыми выгибались на диво красивые покатые купола.
Да, меньше всего эти шатры напоминали пирамиды — сверху они тоже закруглялись и походили скорее на два гладких, соприкасающихся в одной точке шара. Хрустальные шары, наполненные светом. Они блестели так, словно были покрыты влагой.
Чем ближе Клокман к ним подходил, тем явственнее он чувствовал, как их нутро рвется наружу, словно упругие волны, переливающиеся всеми цветами радуги. Жемчуг! — Они переливались как жемчуг! Но только блеск был хрустальный и шел изнутри.
Рисовая каша.
Морская пена.
Сверху — над шпилями, над фигурными бордюрами — сейчас все было залито розовым светом. — Прощальный привет солнца!
Уже высунулись ночные тени. Длинные и острые, как уши.
Тут стены и скаты шатров вновь озарились светом, словно просияли от радости: в одном мощном, прекрасном порыве! И Клокман заметил, что на них повсюду были нарисованы солнечные диски: под шпилем красовалось первое крошечное солнышко, а книзу диски увеличивались в размерах. Красота! Цвет солнечных дисков плавно менялся: сверху они были золотистые и красные, а книзу разросшиеся до гигантских размеров диски, обведенные серебристыми кругами, отливали холодной синевой и зеленью.
Тут не было и намека на однообразие.
Мандолины умолкли. Показалась луна.
Клокман зябко поежился.
Он стоял прямо перед воротами, над которыми как раз вспыхнули оранжево-красные электрические лампочки на световой вывеске:
ЦИРК «РАГУЗА» ВЕЛИЧАЙШЕЕ ШОУ В МИРЕ— Эй, чего вам надо?
Вокруг Клокмана прыгали овчарки — целая свора собак с пушистыми хвостами. Одна уперлась ему лапами в грудь. Красивый мех. Когти на лапах.
Клокман прошел под деревьями на раскинувшуюся амфитеатром площадку перед цирком. В гаснущих солнечных лучах серый гравий рдел, как позолота.
Вспыхнули лампочки, которые гирляндами опутывали шатры: теперь шатры были похожи на электрические колокола — они звенели.
Лунный свет уже легонько тронул красные матерчатые занавеси, которыми была задрапирована арка, ведущая в шатер.
— Эй!
Оттуда вышла женщина, по-видимому,
хозяйка овчарок.Собаки зарычали, оскалив зубы, и Клокман стал их отпихивать, тыкая руками в шерсть.
Лунный свет смешивался с солнечными лучами.
Дама неторопливо шла к нему, отбрасывая тень на гравий.
Световая вывеска и гирлянды из лампочек придавали шатрам странный, призрачный вид.
— Вы так и будете молчать? — крикнула дама.
— Просто умора, — отозвался Клокман.
Одна собака вцепилась ему в горло. Клыками.
— Ко мне, — скомандовала дама, и собаки, поджав хвосты, затрусили к ней. Тявкать они перестали.
— Вы, наверное, мировой рекордсмен, — сказала дама и двинулась к нему, покачиваясь на высоких каблуках; собаки побежали за ней.
Клокман стер собачью слюну со своей одежды. Штаны на коленях запылились.
Сам он стоял в густой тени платанов, которые ограждали площадку, словно шелестящая стена, словно темная решетка. На гравии лежали истрепавшиеся канаты и пряди волос.
Лунный свет.
Тут дама подошла к нему.
Она темнела, как клякса на белом листе. С виду она напоминала клубок извивающихся склизких удавов. Она была в туфлях с ремешками, на высоком каблуке. Вокруг нее крутились собаки. На ней было платье с набивкой в виде зеленых волн, которые колыхались так, словно по платью плыли рыбы. Позади сверкнули скаты сдвоенных шатров, и Клокману показалось, будто стайка дорад скользнула в бассейне: какая красота!
Увы, бассейн рассыпался: дама нагнулась и поправила туфли.
Ее платье распахнулось. Собаки принюхивались.
Ее грудь была похожа на разбитую посуду со снедью: фарш! Мясо в подливке! Простокваша!
Змеи закопошились.
Дама приблизилась к нему. Глаза собак поблескивали в лунном свете, как драгоценные камни.
Клокман уже не мог сохранять спокойствие.
Под юбкой у нее были усыпанные блестками трусики.
Голова ее была похожа на черную хлебную клецку.
А какие у нее были глаза! — Этот взгляд! Эти зрачки! Озаренные радугой рабы в золотых кандалах махали кирками. Они добывали кокс. Золотые цепи утопали в грязи: рудники! В глубине вулкана!
Ручейки кефира!
Обворожительно.
Ее завитые, высоко начесанные волосы распушились спереди, точно павлиний хвост. — Только этого не хватало! У Клокмана комок подступил к горлу. В профиль ее голова напоминала пасхальное яйцо. Перьями топорщились локоны. Посреди плоского лица торчал кривой носик.
На темном горизонте, — Клокман нарочно отвел глаза и посмотрел в ту сторону, — над городом поднималось туманное зарево реклам, — он увидел телевизионные антенны, поблескивающие, словно прутья птичьей клетки.
Крашеная блондинка.
Она покачивалась.
Может, у нее туфли с роликами?
По гравию носились собаки с обрывками платья: красными, зелеными, желтыми.
— Вы что, язык проглотили? Эй! — сказала она хриплым голосом: рабы в каменоломнях млеют от вожделения, они закатывают глаза, они пытаются спастись, но штольни обвалились. — Землетрясение. Покрытые пылью губы из брусничного джема. Иссеченные плетьми спины невольников. — Темница распахивается: свет!
— Я из центрального агентства по мировым рекордам, — вымолвил Клокман. — Добрый вечер. Моя фамилия Клокман!