1863

Над головой в теплом гнезде сидели вороны и издавали утробные, монотонные крики.

— Проклятые, — сплюнул крестьянин и стукнул ружьем по гнезду.

Птицы выпорхнули из гнезда с грозным карканьем, пронеслись низко над землей, и влажный воздух наполнился таким криком, будто их ощипывали живыми.

Утро пробудилось. Синеватые облака тумана разделили небо пополам, обещая, что весна уже не за горами. Полоски рассвета окрашивали снег в лиловый цвет, они пронизывали крону ветвистого дерева, и казалось, что ветки, словно растущие из ниоткуда и висевшие в воздухе, тянулись от скрытого ствола, от спрятанного корня дерева.

Мордхе посмотрел на дерево. Редкие голоса заглушало голодное карканье ворон. Земля стонала, рыдала под ногами, от потрескавшейся почвы доносился запах свежевыпеченного хлеба. Утро заливало красным светом промокшие кусты.

Глава третья В Гоще

Отряд остановился в Гоще. Рассвело. Небо над полями стало глубже и ярче, дышало весной.

В долине виднелись слепые хаты, крытые соломой. Старые прогнившие крыши серели на фоне светлого утра, заплата на заплате, а между заплатами недавно покрытая крыша, опаленная солнцем, отсвечивала цветом жженой травы.

В стороне на возвышении располагался старый двор с флигелями. Рослые мазуры [62] с изогнутыми косами, словно привратники, стояли у каждого входа.

Веранда была до отказа заполнена серыми куртками, короткими и длинными саблями и револьверами.

Даль завлекала, окутывала плоские серые поля, покрытые изъеденным подтаявшим снегом, словно облезлой овчиной. Солдаты разошлись по полю. Сотни пар ног разрезали голубой фон: право-лево, право-лево, выстраивали одно кольцо внутри другого, перестраивались в шеренгу и стояли неподвижно, как разноцветные клумбы.

62

Польские пруссы.

Даль завлекала, а поле одевало шляхтичей в белые краковские мундиры, мазуров с косами через плечо — в цветные одежды, пехотинцев с тяжелыми охотничьими ружьями — в короткие бельгийские красные рубашки гарибальдийцев, зуавов [63] — в красные фески с черными кисточками, на флагах виднелись белые кресты и орлы.

Издали сверкали косы, заслоняя лес. Лес за лесом. Лошади шли галопом, расшвыривая землю копытами, а всадники рассекали воздух блестящими саблями.

63

Отряды смертников во время Польского восстания 1863 г.

И над всем этим стоял шум, словно в кузне, он был похож на далекий гром, раздавался со всех сторон, будто кузнецы собирались взорвать долину.

Радостный Вержбицкий шептал Мордхе:

— Кто бы мог подумать? Польская армия! С такой армией можно встретить врага, а не нападать с тыла, кусать, как собака, и пускаться наутек.

Граф Комаровский объезжал лагерь на своей белой кобыле, оглядывал марширующие шеренги рекрутов и говорил, будто упрашивая:

— Правой, правой, хлопцы, вот так! Солдат должен уметь маршировать!

— Кто это? — спросил один.

— Генерал.

— Поляк?

— Нет, русский, — шепнул рослый мазур другому.

Вержбицкий, улыбаясь, повернулся к Мордхе и показал на шеренги солдат:

— Видишь красные фески с черными кистями? Ближе к лесу. Это наши, зуавы.

К ним спешил пожилой унтер-офицер с животом, похожим на барабан. Саблю он держал впереди, чтобы не поранить себе бока. Подойдя ближе, он встал на цыпочки, так что его живот раздулся, как кузнечный мех, и молодецки отдал честь Комаровскому.

— Генерал Лангевич прибыл.

Солдаты вытянулись по струнке, шеренги подровнялись. Комаровский выехал в поле, навстречу Лангевичу, и остановился, держа в руке саблю.

Солдаты шевелились, переступали с ноги на ногу и вдруг замерли, затаив дыхание, будто собирались перепрыгнуть через овраг.

Из двора вышел Лангевич, невысокий, с черной стриженой бородой и темными проницательными глазами. Сабля небрежно висела поверх короткого сюртука, отделанного тесьмой. Цветная лента, туго натянутая через плечо, переливалась во время ходьбы. Он шел в окружении адъютантов штаба в новых ладных мундирах, обилие золота и серебра резало глаза.

Комаровский отдал честь. Лангевич подал ему руку и поприветствовал отряд.

— Да здравствует генерал!

Лангевич взял Комаровского под руку и прошел между шеренгами. Он осмотрел рослых мазуров, указал Комаровскому на жерди, которые рекруты держали в руках вместо ружей, однако никакого замечания не сделал. Его продолговатое лицо было серьезным.

— Как дела, Краснопольский? — Лангевич вдруг остановился и поздоровался с юношей в пенсне и красной рубашке, которого учил в военной школе.

— Спасибо, генерал!

Свита подалась назад, чтобы посмотреть, с кем разговаривает Лангевич. Слышались то польские, то французские фразы. Молодой адъютант с девичьей стройной фигурой шел рядом с Чаховским. Чаховский, с рыже-коричневыми волосами цвета обожженного кирпича, вызывал трепет и уважение. Длинные усы, жилистая шея подрагивали, а пронзительный взгляд мог пригвоздить на месте любого человека.

— Вы наверняка голодные, хлопцы? — внезапно спросил Лангевич у отряда.

— Да здравствует генерал!

Когда Лангевич со свитой удалились, отряд разошелся по полю.

Несколько человек окружили Краснопольского. Им хотелось узнать, какое отношение тот имеет к генералу. Краснопольский насвистывал пошлую французскую песенку, не пускаясь в объяснения, чем еще больше заинтриговал солдат.

Подошел Мордхе.

— Да, пане Алтер. — Краснопольский снял красную шапку, и его нос с горбинкой стал острее. — У нас здесь весь Коцк. Кагане служит в штабе, Комаровский — с нами, вы, я, не хватает только мадам Штрал…

— Привезли чан с водкой, сумки с хлебом и корзины с колбасой.

Оголодавший народ, позабыв об усталости, набросился на еду и болтал без умолку:

— Кто этот адъютант с девичьим лицом?

— Что случилось с Чаховским?

— Это адъютант Лангевича.

— Да я знаю.

— А что спрашиваешь?

— Это девушка?

— Девушка?

— В штабе, наверное, весело!

— Я по ногам понял, что это девушка.

— Закрой рот!

— Здесь, братец, не Россия, здесь я могу говорить, что хочу!