1894. Часть 2

"Они у нее деревянные!?" - возмутился испорченному утру Николай, но не обернулся, сделал вид, что не услышал.

Патриция остановилась в десяти метрах сзади, не смея навязывать своё общество. В маленьком здании вокзала захлопали двери, раздался топот множества солдатских сапог, но на перрон вышел лишь один красочно и богато одетый мужчина, высокий, с наглым, бандитским выражением лица.

"Политик? Мафиози?" - терялся в догадках Ершов.

"Босс" проследовал мимо, даже не посмотрев на Николая. Саквояж в его руках был небольшой, но тяжелый.

"Документы? Деньги? Оружие?" - развернулся вслед "бандиту" Николай и раскланялся с Патрицей.

Девушка зачарованно смотрела на "доминирующего самца", влюбившись с первого взгляда. "Бандит" поощряющее улыбнулся и похлопал девушку чуть ниже спины. Он задержался лишь на секунду. Шокированная его выходкой, Патриция надула губы, обиделась и залепила пощечину, глубоко в душе жалея об этом. Бандит не растерялся и ударил в ответ, да так, что рассек девушке губы своими перстнями, больше напоминающими кастет. Ершов не желал вмешиваться, тем более что его казаки сидели в вагоне, а люди "босса" топали сапогами у стены вокзала, готовые в любой момент поддержать главаря. Приличия, будь они прокляты, эти приличия, они требовали его реакции.

– Сэр. Что вы себе позволяете?!
– громко спросил Ершов, не двигаясь с места. Николай знал, что выглядит в глазах таких людей "ботаником", или говоря "по фене": "лохом", непацаном. Хуже всего, что физически Ершов чувствовал себя тем самым ботаником. Не стоило ему вмешиваться, здесь, и сейчас. "Босс" кивнул кому-то за спиной Николая, и тому ничего не оставалась, как выполнить нелюбимый им"Уширо Гери Кеаге": быстрый удар, которыйможет наноситься из боевой стойки спиной к противнику. Ершов стремилсяне убить, только ошеломить нападающего. Противник попался Ершову высокий, он слишком приблизился, и удар пришелся в живот. Окованный сапог Николая пробил желудок верзилы до самого позвоночника, разрывая селезенку. Громила рухнул на песок с ужасным стоном. Патриция завизжала крайне высоким и пронзительным голосом. Трое громил, стоящих у выхода из вокзала, ждали команды, будто ничего не произошло. Справа и слева от здания, через проходы, с привокзальной площади выдвинулись два отделения бандитов. Одеты они были в полувоенную форму, так что это могла быть милиция, или, как её начнут называть в двадцатом веке, национальная гвардия. Босс что-то сказал, возможно, по-испански. Ершов не понял, но три ближних бандита бросились в бой одновременно. Как они расслышали приказ своего босса в непрекращающемся визге Патриции, было непонятно.

Николай почувствовал резкую боль в плече уже после первого удара, но сейчас ему было не до неё.

"Какая глупость! Какая глупость, выходить на перрон без оружия!" - сожалел, умный на лестнице, Ершов.

Николай не смог даже выполнить "Ура Маваши Гери",он банально упал, и потерял сознание от встречного удара. Он не видел, как из вагона второго класса выскочил "управляющий" без шляпы и в жилетке, но с револьвером в руках. Николаю было всё равно, но бандиты перестали пинать его ногами и бросились на помощь боссу. Ершов не видел казаков, проснувшихся от воплей Патриции. Те вывалились на перрон в исподнем, босиком и с автоматами в руках. Николай не слышал даже рева "управляющего", наступившего "боссу" сапогом на шею. Он приказал всем бросить оружие. Только после этого, будто из-под земли, появился шериф с парой помощников. Они быстро ликвидировали "недоразумение". Первый из бандитов, попавший под удар Ершова, уже не стонал и потихоньку умирал, шерифа это почему-то не заинтересовало. Хотя он "не заметил" и Ершова, лежащего без сознания, с огромным кровоподтеком на щеке.

Босс, освобожденный из-под огромного сапога "управляющего", долго сплевывал песок и недобро зыркал глазами, пока осмелевшая Патриция не залепила ему звонкую пощечину. Тут он сразу же направился в вагон, даже не считая необходимым показать билет, материализовавшемуся проводнику. Бандиты исчезли в никуда, испарились; перрон наполнился железнодорожниками, продавцами лимонада, пассажирами поезда. Казаки, занеся Ершова в купе, терялись в догадках: стоит ли искать врача. Спустя десять минут Николай пришел в себя. Пока казаки, путаясь в деталях, докладывали Ершову о случившемся, поезд тронулся с места.

* * *

Патриция фланировала по коридору вдоль вагона целый час, прежде чем дождалась появления Николая.

– Я хотела поблагодарить вас, мистер Ершов, за ваш мужественный поступок.

– На моем месте так поступил бы каждый. К тому же этого негодяя остановил не я, а, как мне сообщили, ваш управляющий.

– Это недоразумение. Мистер Лопес директор по развитию железнодорожной компании. Он обознался, допуская некоторую вольность в поведении, и уже принес мне свои извинения.

– А мне - нет. Костюм за триста долларов можно выбрасывать, - Николай иронично поглядел на распухшую губу девушки.

– Разве можно быть таким меркантильным?
– смутилась Патриция от его пристального взгляда, облизала губу и поморщилась от боли.

– То, что плечо кровоточит - это тоже не стоит упоминать? У меня глаз весь заплыл, синяк во всю щеку.

– Но мистер Лопес проявил благородство, он не стал привлекать вас к ответственности за убийство служащего компании!

– С таким воинственным отношением к людям моего круга вы не выживете в Вашингтоне!
– с угрозой в голосе и улыбкой на лице сказал Лопес, выглянув из проема соседнего купе.

– Ты зря мне угрожаешь, бандит! Насколько мне известно, здесь, на Западе, дуэли разрешены. На ближайшей станции я тебя пристрелю!

– Тебя шатает, правый глаз ничего не видит, а туда же! Ты сначала доживи до этой станции, молокосос!

Ершову на самом деле стало хуже. Патриция извиняюще улыбнулась Лопесу и помогла Николаю вернуться в купе.

Несмотря на попытку Ершова достучатся до Лопеса на следующей станции, тот не открыл дверь, и до самого Вашингтона избегал встреч. Впрочем, и Патриция, и ее мать также не попадались на глаза Ершову. Николай, на самом деле, почувствовал внутреннее облегчение таким результатом, его рана воспалилась, и каждое движение давалось ему с большим трудом.

* * *

В Вашингтоне самапринцесса взяла на себя уход за больным. Виктория на самом деле оказалась знакома с медициной. Сначала Ершова это удивило, но потом он вспомнил о традициях девиц благородной крови работать сестрами милосердия во время войны. Николай даже как-то уколол по этому поводу Клячкина. Тот восхищался Викторией, а Ершов напомнил ему о русских принцессах.

– Серый, к чему твои восторги? Наши русские принцессы вели себя во время войны не менее достойно! Это факт! Но ты, кстати, собираешься их всех убить!
– в очередной раз "укусил" друга Николай.

– Коля, не надо путать человеческие качества и классовую принадлежность. На стороне революции могут оказаться убийцы, бандиты, алкоголики и наркоманы, а в стане врагов прекрасные люди. Вспомни, кого призывала освободить Клара Цеткин, кого она вела на демонстрации! А в результате возник чудесный праздник 8 марта. Главное - идея!

– Когда рабочие и крестьяне на Гавайях восстанут против наших жутких налогов - они тоже будут правы?
– усмехнулся Ершов.

– Не будет никакого восстания. Все знают, что ты не давишь крестьян налогами. На островах они снимают три урожая в год, отдавая половину урожая, они живут богаче, чем в России. Слишком много оставлять крестьянам тоже нельзя - могут начать работать в треть силы, пьянствовать и устраивать карнавалы. Налоги не средство выжать из крестьян все соки, ты себе дворец не строишь, танцовщиц и певичек не нанимаешь. Здесь их земля! На эти налоги строятся заводы, дороги, электростанции, школы, техническое училище и аграрный институт; школьное образование бесплатно, за профессиональное половину доплачивает государство; на каждом острове больница, в каждом селе фельдшер. И казаки, и крестьяне живут иначе, богаче, чем их родственники в России.

– Ты забыл о раненых и убитых в боях с японцами, о заказанных Вилкоксом "истребителях", о военных заказах Гусева. Никто не любит, когда его деньгами распоряжается кто-то другой, не спрашивая разрешения, не советуясь. Ты ничего не хочешь знать о настроениях людей. Восстанут! Не завтра, то послезавтра! Расстреляют тебя, меня, Вилкокса и Володьку, а Викторию пустят по рукам

– Володьку расстреляют? Ха! Три раза Ха-Ха! Его все боятся до жути! Канаки считают его богом войны, казаки уважают и преклоняются, а крестьяне говорят о нем только шепотом.