19-я жена
Шрифт:
— Как вы думаете, что мне следует делать?
— Отыщи эту девушку, дочку сестры Кимберли. Ты знаешь, о ком я говорю, — Сара Пятая? Она работала с организациями, которые пытаются нас остановить.
— Она его не убивала.
— Откуда ты знаешь?
— Так она сказала.
— И ты ей веришь?
— Верю.
Изможденное лицо сестры Друзиллы застыло словно маска.
— Интересно.
Я спросил ее, что она имеет в виду. Когда она мне ответила, я не мог поверить своим ушам.
— Вы уверены?
— На все сто процентов.
— Почему же она мне не сказала?
— Она что-то скрывает.
— Не могу в это поверить.
— Поверь, это правда.
Оказывается, Пятая немножко скрывала кое-чего особенного: примерно за двенадцать часов до того, как его убили, мой отец сделал ее своей самой новой женой.
~~~
Вчера в Третьем Районном Суде Территории Юта война меж нашими друзьями — Бригамом и миссис XIX — приняла такой оборот, какого даже мы не могли предвидеть. В шесть часов вечера Бригам, при посредстве своих обладающих богатым воображением адвокатов, мистера Хемпстеда и мистера Киркпатрика, представил официальный ответ на иск его жены против Великого Всемогущего Пророка Запада.
Быстро проанализировав юридические документы Бригама, мы смогли определить его новую стратегию, имеющую целью победу в этой войне. В его непреклонном ответе утверждается, что он и Энн Элиза вовсе не сочетались браком 6 апреля 1868 года, как это заявлено в ее собственном иске. По словам Бригама (чья правдивость и объективность делают его вполне достойным нашей выдающейся публикации), Энн Элиза не является и никогда не являлась его законной женой. Он делает свое заявление из самых искренних и честных побуждений. Бригам трогательно объявляет о неизбывной преданности своей первой жене, носящей вполне соответствующее имя — Мэри Анджелл, [117] которая и есть его ребро с десятого дня января 1834 года, когда они были счастливо обручены в старом Кертланде. Итак, будучи уже женат, Бригам никак не мог вступить во второй брак, не говоря уже о девятнадцатом сердечном союзе. Это ведь стало бы многоженством! Так что, видите ли, Ваша Честь, иск этой женщины не может быть принят по существу. Энн Элиза — и здесь мы должны привести уникальные выражения Пророка без изменений — «есть не что иное, как шлюха для общения». А как насчет давно пропагандируемого Бригамом обычая небесного брака? Это просто гедонистический религиозный ритуал, имеющий не более легальный статус, чем адюльтер, признается Пророк. Так кто же те женщины, что спят за скандально известными мансардными окнами Львиного Дома? Наложницы, все и каждая, да благословит их Господь, — так вещает Пророк.
117
…жене, носящей вполне соответствующее имя — Мэри Анджелл… — Имя Анджелл по-английски произносится так же, как «ангел».
Далее Бригам признает, что находился в незаконной связи с Мадам 19. Поэтому он почтительно просит Суд, по присущей ему мудрости, прекратить дело, чтобы он мог вернуться с миром к своей единственной жене, к этому, уже упомянутому нами ранее, Ангелу, и осуществить некое восстановление утраченного, так сказать, возмещение убытков. Мы с вами уже хорошо знакомы с тем, как это происходит.
Тем временем Энн Элиза, только что совершившая побег из мест заключения, иначе именуемых Территорией Юта, продолжает блистать по всей горной глубинке Америки, рассказывая о горестях своей супружеской жизни всякому, кто пожелает слушать (и заплатить пятьдесят центов). Эта сестра — хотя теперь она существо, отошедшее от их правил, — утонченная, словно лилия, и робкая, как утро в пустыне, мужественно собирает свою волю в кулак и выкладывает всю правду — это ее слово, не наше — о многоженстве. Как американцы, мы — каждый из нас — должны приветствовать ее смелость и ее призыв к освобождению, пока сама она, ничтоже сумняшеся, набивает свои карманы. Всем, кто усомнится в ее искренности или в ее мотивах, мы заявляем: «Устыдитесь! Разве женщина не имеет права перевести свое закабаление в жемчуга и изумруды? Бог помочь, сестра! Вперед, № 19! Доставь свои обращения в Вашингтон, к самому Президенту! И тогда мы сможем предсказать последнюю остановку на историческом пути Энн Элизы к свободе: БАНК!»
Так продолжаться не может
Том позвонил мне в полнейшей панике:
— Слушай, я насчет Джонни. Он исчез. Мне надо было поработать за конторкой в холле мотеля, так что я сказал, чтобы он побыл пока с собаками. Я вернулся, а его нет.
— Когда это случилось?
— Почти два часа тому назад. Я поездил вокруг, поискал, но ведь я даже не знал, с чего начать. Просто поездил взад-вперед по Сент-Джорджу. Аве Джордан! А ты где? Я звонил.
— В Месадейл звонки не проходят. А сейчас я в Канабе.
— Мне надо, чтобы ты домой приехал, прямо сейчас.
Просто дело в том… — Он помолчал. — Джонни мог куда угодно попасть.— Не волнуйся. Просто он такой, какой есть.
— Я тут просто с ума схожу. А вдруг с ним что-то случилось?
— Только не начинай так настраиваться.
— Я копам позвонил. Они решили, что я псих. Они сказали: «Давай-ка разберемся. Ты заявляешь о бегстве беглеца?» Они сказали, что ничего не смогут сделать в ближайшие двадцать четыре часа. Джордан, я ведь даже его фамилии не знаю.
Какая-то часть моего существа хотела сказать: «Том, возьми себя в руки. Мальчишка — перекати-поле. Он ушел, и тут ничего не поделаешь». А другая часть хотела ответить: «Я понимаю, понимаю» — и превратить это в разговор двух подружек, у которых глаза на мокром месте. Но ни то ни другое не казалось мне подходящим, и единственное, что я смог придумать, было: «Приеду, как только смогу».
Когда я зашел в бутербродную, Пятая уже закрывала, но у нее на голове все еще был полиэтиленовый берет.
— Что же ты мне не сказала, что мой отец взял тебя в жены?
Она зашла за прилавок за чашкой кофе. Медлила с ответом, наливая сливки, кладя в чашку сахар, размешивая его, ополаскивая ложечку. Взгляд у нее стал холодный, будто в глазах застыли кусочки льда из автомата для газировки.
— С какой стати я стала бы говорить тебе о самом ужасном дне моей жизни?
— Потому что моя мать сидит в тюрьме за то, чего она не делала.
— Ко мне это никакого отношения не имеет.
— Ты же была его женой!
Она прихлебывала кофе, обдуманно ставя слова одно за другим:
— Если ты считаешь, что, когда падчерицу насилуют, приставив ей к горлу нож, это можно назвать брачной церемонией, то, думаю, я и правда его жена. Но если ты так не считаешь — а я почему-то полагала, что уж ты-то никак не можешь так считать, — то ты сообразишь, что я нисколько не больше его жена, чем ты сам, осел несчастный. — Пятая принялась очищать стойку для сэндвичей и швырять в мойку подносы для их приготовления: грохот стоял ужасный, нержавейка гремела о нержавейку. — Ты думаешь, твоя жизнь пошла так уж сильно наперекосяк? Так знаешь что? Мою совсем набекрень перекосило.
— Ох ты господи, я же не знал!
— Ага, ну да, ты и понятия не имеешь о куче всякого дерьма. А теперь иди-ка сядь.
— Хорошо, ладно, только сначала…
— Нет, помолчи. Когда я закончу, тогда скажешь, идет? Сначала должна предупредить — все это просто воняет. Еще как! О'кей, давай приступим. Как я тебе говорила, я дала деру несколько месяцев назад. Просто удрала, поймала попутку сюда и устроилась на эту работу. Я знала, это безумие — останавливаться здесь. Надо было уехать из Юты. Только знаешь что? Я люблю свою мать. Или любила, или все еще люблю, или уж сама не знаю что. Во всяком случае, как я тебе говорила, я не могла ее там бросить, так что я думала, поеду туда и спасу ее. Да только каким гребаным способом я могла это сделать? У меня ведь ни машины, ни денег, ни вообще ничего. Но я все-таки думала, что это возможно. Ты сестру Карен знаешь?
— Завпочтой?
— Она здорово помогала мне в этом. Передавала мои письма маме так, что он их не видел. Я ей часто писала, говорила, что у меня все о'кей, что я недалеко и чтоб она держалась, что я за ней скоро приеду.
— Ну?
— Джордан, дай мне закончить. Так оно и шло несколько месяцев подряд, и я вроде как бы застряла на месте. А тут вдруг мама присылает мне это письмо, что она больна, по правде больна, может, даже помирает. Пишет, у нее сердечный приступ был или что-то вроде того, она неясно очень про это написала, только что Пророк сказал ей, вроде как ей недолго осталось. Когда я это письмо получила, я совсем с катушек слетела, пошла на окраину города и взяла машину до Месадейла. Когда пришла к маме в дом, она по правде обрадовалась и плакать начала, а я ей как бы: «Мам, я думала, ты болеешь?» А она вроде: «Ах это? Да мне уже лучше. Важно, что ты вернулась. Твой отчим будет ужасно рад тебя увидеть». И тут она пошла в большой дом — за ним. Когда они вернулись вдвоем, я просто помирала от страха, а он только сказал: «Я рад, что ты вернулась. Пожалуйста, оставайся столько времени, сколько захочешь». И так оно было до следующего дня. Я проснулась, и кругом все так спокойно, тихо, знаешь, какой покой и тишина в пустыне бывает, пока все не проснутся, а я лежала в постели и думала про это, и вдруг приходит мама и давай: «Сара, солнышко, мне надо с тобой кое о чем поговорить». Тут она и вывалила на меня эту новость. Она хотела, чтоб я вышла за него — за ее собственного мужа, — знать бы, а? Но она все это спланировала, или он спланировал, или кто-то еще. Мне точно пора было уходить, но, когда я открыла дверь, он уже стоял на крыльце. На нем был галстук-шнурок, и волосы он набриолинил и зачесал назад, и одеколоном надушился — пахло вроде как старой кожей, и был он не один.