1910-я параллель: Охотники на попаданцев

Ольга ахнула, а Настя громко завизжала.

— Вы чё?!

Она вскочила с места и подбежала ко мне, боясь подступиться к ране, а я спокойно вытащил нож и положил в тарелку из-под бекона с омлетом. Боли я не чувствовал, а с моей живучестью рана затянется через пару дней. Тут главное было не порезать сухожилия.

— Вот, отморозок, — проронил Сашка, глядя на происходящее с вытянутым лицом. — Даже не поморщился.

Я вытянул руку, с которой на паркет потёк тонкий и ленивый ручеёк багряного цвета.

— Лечи.

Настя сдавленно пискнула, подпрыгнула на месте и протянула руки к моей ладони. Но не смогла дотронуться и отдёрнула пальцы, сжав их в кулачки, и тряся ими, словно обожглась об угли.

— Вот, вы зачем? — снова произнесла-простонала она, а потом, почти плача, одним решительным рывком схватила мою ладонь, и начала шептать какие-то заговоры.

И тут мне стало больно. Я давно не чувствовал настоящей боли, с тех пор как попал в этот мир. Не головной боли во время приступа, а обычной. И это нечто обожгло рану так, что я лишь, стиснув зубы, заставил себя не вырваться из пальцев целительницы.

Пытка лечением продолжалась около минуты. Вскоре на месте раны остался свежий шрам. К вечеру и он рассосётся.

— Ваше! — раздался встревоженный крик дежурного пробойщика, закончившийся недоуменно, — высокоблагородие.

— Что?

— Пробой, — произнёс Иван, а потом поправился: — Два. Сразу.

— Два? Твою мать! Где?! — выдёргивая свою окровавленную ладонь у Насти, выругался я, а потмо прорычал на латыни, — Semper in excrement, solo profundum qui variant.

«Постоянно в дерьме, только глубина меняется».

— Один у центрального рынка, а второй на набережной Каменки. Там, где она в Обь впадает, — ответил Бычков.

— Сколько времени у нас есть? — уточнил я, достав из кармана едва слышно тикающий хронометр с призрачно сияющими стрелками.

— Нарастание сигнала небольшое, Евгений Тимофеич, около часа будет до первого. Они почти одновременно начались, но тот, что у реки, неспешнее.

Я секунду обдумывал, а потом хлопнул крыкой на часах, убрал прибор в карман, встал и на ходу отдал распоряжения.

— Все в машину! Александр с радиостанцией на переднее сиденье. Барышни все вместе — на заднее. Иван, позвони в полицию, пусть наряд на всякий случай на рынок направит, а то кирасиров нам не дадут. Два пробоя одновременно. Это ж какая гадость редкостная.

Я не стал объяснять, что подождать машину лучше у караулки, а не лезть в сад. Как не стал объяснять, что в такие моменты нужно взять оружие, медикаменты и многое другое. Не знают они пока этого, а вот первых таких попаданцев им лучше всего увидеть сразу, что б не питали иллюзий. Близко я их все равно не пущу, сам буду работать.

Из помещения выскочили одним махом. Каждый по своим комнатам, дабы схватить верхнюю одежду. В гостевом зале Иван уже орал в трубку телефонного аппарата.

— Дежурный! Ало! Ало! Да чтоб твою мать эту связь!

Я не стал слушать гневную тираду тощего оператора. А пошёл быстрым шагом к двери под лестницей, ведущей прямо в задний двор. Горничная Даша с криками: «Евгений Тимофеевич!» догнала меня и передала пальто, трость и шляпу.

Расселись быстро. Сашка держал на коленях громоздкий передатчик. Девушки немного потеснились на заднем сиденье. В середину посадили хрупкую Настю, которая замерла как мышка, осознавая себя между двух «благородий» да ещё и в дорогущем электромобиле.

Старый открыл воротину, и я собирался уже выехать, но нам навстречу вполз трактор с прицепом, груженным по самый верх большими ящиками. На ящиках сидели три солдата в шинелях с винтовками, изображая из себя бдительных дозорных.

— Вам приказали доставить! — выкрикнул один из них, видимо, старший, но я лишь махнул рукой.

— Потом! — и резко выжал педаль контроллера электромотора. Автомобиль дёрнулся, бросив из-под колёс мелкую щебёнку, которой были засыпана специальная дорожка и площадка перед гаражом.

— А что это они приволокли? — оживился Сашка.

— Ты ещё лезешь, — буркнул я.

Настроение, и так не задавшееся со вчерашнего вечера, испортилось окончательно новостью о двух пробоях. Но все же я ответил, быстро вращая при этом руль, и ругаясь на прохожих, слишком медленно уступающих место нашему транспорту. — Кирасы и оружие привезли.

— Да?

Никитин повернулся на сидении, и я подумал даже, что свернёт себе шею.

— Успеешь наглядеться. Ещё ненавидеть начнёшь.

— Не думаю, — с улыбкой до ушей ответил мне здоровяк.

Электромотор гудел, как рассерженная пчела. Авто нещадно подкидывало на выбоинах и кочках, а из-под колёс вылетали брызги не до конца высохших луж. Все же дороги, даже городские, в России всегда были предметом нелюбви и насмешек.

Какая-то дурная шавка с истошным лаем, словно ее в кипяток собирались сунуть, едва не бросилась под колеса и долго бежала следом. Промелькнула даже мысль остановиться и пристрелить эту псину, грязную, как кусок половой тряпки. Все сидели напряжённые и хмурые.

Чем ближе подъезжали к центру города, тем оживлённее было на улицах. Среди двухэтажных деревянных и трёхэтажных кирпичных домов сновали мещане, спешащие на работу. Сам центральный рынок не отличался ничем от тысяч таких же, разбросанных по городам и сёлам громадной империи.

Я остановил авто в нескольких метрах от ближайшего ларька.

— Что дальше? — негромко спросила Ольга, явно выражая общую заинтересованность.

— Ждем, — ответил я, вслушиваясь в шум толпы, которая гудела на сотни голосов, как пчелиный рой. Часто над этим гулом взлетали выкрики зазывал и брань торговцев между собой.

«Мясо! Свежее мясо!» «Куды прёшь?! Не видишь, телега полная?!» «Любка, а Любка, а ты со мной вечером пойдёшь?!»

Я сидел, водя большими пальцами по лакированному рулю, словно стараясь отполировать его ещё больше. Обычно в таком людном месте при появлении попаданца толпа либо замолкает в недоумении, либо наоборот, начинает шуметь ещё сильнее. Сейчас же все было тихо.

Я потянулся к радиостанции и, проверив, что цифры выставлены верно, снял трубку и нажал на клавишу вызова.

— Дай операторскую. Ало, Ваня, что с пробоем?