1917 год. Распад

Земгору, по их мнению, угрожал и новый председатель Совета министров, и новый министр внутренних дел. Земцы требовали передачи власти в руки правительства, созданного ими, «вышедшего из думских кругов и пользующегося доверием народа»³². Речь завершалась утверждением, что если решение не будет принято и отношение императора к общественным организациям не изменится, то в течение трех недель в стране начнется революция³³. В конце 1916 г. Львов и Челноков посетили заседание «Прогрессивного блока» и заявили, что единственное спасение страны лежит в революции, так как при сохранении старого режима войну не выиграть. Правда, некоторые «прогрессисты» все же возразили им, что во время войны революция – предательство³⁴. Теперь Львов и Челноков повторяли свои слова перед руководителем британской делегации. Правда, ситуация несколько изменилась, и они, потеряв государственные субсидии, хотели, как минимум, приобрести контроль над распределением союзных поставок, а в лучшем случае заручиться сочувствием союзников для проведения необходимых с их точки зрения политических изменений.

Это была удивительная по самоуверенности речь. Конечно, накануне Февраля формально земства были реальной силой, и их руководители осознавали это. «Во второй половине 1916 года Земский союз уже был целым государством в государстве: годовой бюджет его дошел до 600 миллионов рублей и продолжал неудержимо расти, – с гордостью писал биограф князя Львова. – Сотни тысяч людей – мужчин и женщин разных профессий – или служили в нем или работали на него… Никто, очевидно, не думал о преходящем значении союза»³⁵. Действительно, союзы проделали значительную работу по организации питательных и медицинско-санитарных пунктов для беженцев в 1915 г. Несмотря на вынужденное переселение нескольких миллионов человек в чудовищно сложных условиях, не было зарегистрировано ни одного случая эпидемии³⁶. Они организовали 75 поездов Красного Креста, перевезли 2 256 531 человека из 4 300 000 эвакуированных. К концу 1916 г. число учреждений Земского союза составило 7728, из них учреждений Главного комитета – 172, губернских комитетов – 3454 и фронтовых комитетов – 4100³⁷.

Но, во-первых, земства существовали в 43 губерниях Европейской России, где проживало около 110 млн человек. На территории 51 губернии и области, где проживал 61 млн человек, они не действовали³⁸, а во-вторых, наличие земских органов само по себе не превращало их в лидеров, способных повести за собой массы. И, наконец, в-третьих, Земгор вовсе не был весьма авторитетной организацией, во всяком случае, для англичан. Большая часть вооружения и боеприпасов поставлялась фронту вовсе не земцами, существовавшими за счет государства. Это не было секретом.

Нокс отмечал в своем дневнике крайне неудовлетворительную работу и ВПК: из его филиалов только одесский (каким-то чудом его возглавил артиллерийский генерал) отличался работоспособностью. В армии по отношению к организациям, патронируемым Львовым и Челноковым, была распространена шутка: «Что такое армия? Армия – собрание людей, которые не смогли избежать военной службы. Что такое общественные организации? Общественные организации – это большие собрания людей, которым удалось избежать военной службы»³⁹. В рабочих комитетах ВПК и других организациях Союза городов часто укрывались революционно настроенные рабочие⁴⁰. Уже в апреле 1916 г. в составленной Московским охранным отделением справке «Земский и Городской союзы» отмечалось: «За последнее время наблюдается наплыв в союзы непригодных к работе лиц, коим гарантируется освобождение от воинской повинности»⁴¹. «В мировой войне, – вспоминал командир 6-го Финляндского стрелкового полка А. А. Свечин, – в поездах-банях, позади русского фронта люди с высшим образованием раздавали мочалу и мыло, а фронт оставался темным и безграмотным»⁴². Особой симпатии к этим раздатчикам фронт, судя по всему, не испытывал. Сотрудников Земгора в армии презрительно называли «земгусарами», «гидроуланами», а автомобили Союза – «сестровозами»⁴³.

Слабая дисциплина среди земских организаций действовала на войска, по свидетельству П. Н. Врангеля, разлагающим образом: «…“земгусары”, призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности заполнили собою всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии, главным образом, прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”»⁴⁴. В отчете о состоянии армии, подготовленном для председателя Совета министров в начале 1917 г. отмечалось следующее: «Влияние Земгора в войсках совершенно не замечается»⁴⁵. В армии вообще и на фронте в частности на организации земств и городов смотрели как на собрание тех, кто «словчился», чтобы не попасть в окопы⁴⁶.

Очевидно, это было почти стандартное отношение армии к этим учреждениям. Ф. А. Степун, прослуживший всю войну прапорщиком в полевой артиллерии, не очень расходился в оценках с представителями кадрового офицерского корпуса, своего и британского: «“Земгусар” – интеллигент, либерал и защитник войны до конца; внешность под офицера, душа под героя. Звенит шпорами и языком, а на самом деле всего только дезертир, скрывающийся от воинской повинности в общественной организации»⁴⁷. В конце 1916 г. две трети состава местных отделений Всероссийского союза городов приходилось на городскую интеллигенцию: это были врачи, статистики, бухгалтеры, юристы, учителя. Примерно такая же картина наблюдалась и у земцев⁴⁸. «Малое сознание в интеллигентных кругах России того, что защита Родины с оружием в руках является долгом каждого гражданина, приводило к тому, что “интеллигент легко устраивался” в тылу или на “безопасных” местах армии. Автору лично приходилось видеть лиц, – вспоминал генерал Н. Н. Головин, – продолжавших носить полковничий мундир, несмотря на то, что они стояли не во главе полков, а во главе учреждений Красного Креста, и это было в то время, когда каждый, даже младший офицер, ценился в войсках на вес золота»⁴⁹.

Численность земских служащих и лиц, состоящих на жаловании у земств, составила в 1912 г. 150 тыс. человек. За годы войны эта армия выросла, достигнув к осени 1917 г. численности в 252 тыс. человек (данные, которые приводит Н. Н. Головин – 5352, – явно занижены: очевидно, эта цифра включает в себя только центральные учреждения). Из них в учреждениях на фронте было задействовано меньшинство: например, к 1 января 1916 г. Земский союз создал на всех фронтах 2500 учреждений, в которых работало около 15 тыс. человек. В военно-промышленных комитетах на 1 октября 1916 г. работало 976 312 человек⁵⁰. Части из них суждено было сыграть решающую роль в ближайшем будущем. В Центральном комитете работали А. И. Гучков и А. И. Коновалов, в Московском – П. П. Рябушинский и С. Н. Третьяков, в Киевском – М. И. Терещенко⁵¹. Руководство ВПК действительно было «скрытым кадром» будущего Временного правительства. Что касается Земгора, то его обособленное, бесконтрольное положение вызывало настороженное, а потом и враждебное отношение со стороны правительства. Земцы же все время расширяли требования к финансированию. Если к концу 1914 г. оно составило 43 млн руб., то на начало октября 1916 г. государственное финансирование союзов составило 553 459 829 руб., в то время как за тот же период поступления из земских и городских источников были более скромными – 9 650 986 руб. 74 коп.⁵² К 1 февраля 1917 г. Земгор выполнил заказов на сумму в 80 млн руб. из общего их объема в 242 млн руб.⁵³ Тем не менее на первое полугодие 1917 г. только Союз городов запросил 65 786 895 руб.⁵⁴

Правда, существовала и другая точка зрения о союзах. Локкарт, например, высоко оценивал работу Земгора. Признавая, что она полностью контролировалась либералами, английский дипломат все же признавал существование в земских организациях антиправительственных настроений, отмечая, что оппозиционными их делала политика правительства⁵⁵. Правительство продолжало выделять деньги Союзу и одновременно не доверять ему, но в конце 1916 г. этой противоестественной ситуации решили положить конец. Государство должно было или прекратить финансирование Земгора, или поставить его под контроль. Инициатором этих действий был Протопопов, что, на мой взгляд, было одной из причин единодушного объявления его сумасшедшим либералами. Впрочем, еще будучи «здравомыслящим», то есть до своего вхождения в правительство, Протопопов был недоволен работой общественных организаций, и, кстати, считал, что члены ВПК спровоцировали забастовку на Путиловском заводе своими неумелыми действиями⁵⁶. В декабре 1916 г. полиция сорвала попытку Земгора провести свой съезд в Москве, а в январе 1917 г. была арестована рабочая группа Центрального военно-промышленного комитета⁵⁷. Конечно, Земгором было сделано немало полезного: так, например, были созданы лазареты, поезда Красного Креста, питательные пункты, бани, прачечные и прочее, но существуют многочисленные свидетельства того, что земцы пользовались этими учреждениями для антиправительственной пропаганды в армейском тылу⁵⁸. «Польза, принесенная России совещанием по обороне и Военно-промышленным комитетом, парализовалась вредом, принесенным ими ее государственному спокойствию», – вспоминал Курлов⁵⁹. Решимость лидеров общественных организаций внушить офицерской элите свои политические идеи была действительно велика, но прав был Катков, отмечавший единственный ее результат: «На деле же они просто лишили монархию ее единственной опоры против революции – армии»⁶⁰.

Милнер, которого Ллойд-Джордж ценил за способность к творческим идеям, отреагировал на чтение «меморандума» довольно тривиально, что, впрочем, объясняется его положением. Он ответил, что не имеет полномочий для обсуждения внутриполитической ситуации в России. В этом его поддержал генерал Вильсон. Однако Милнер все же пообещал довести до императора положение дел в Земгоре и далее попытался все же найти выход из тупика. Он сказал, что на предстоящей аудиенции «охотно заявил бы Его Величеству, хотя ему и не следует этого делать, что, по его мнению, русскому царю следовало бы назначить князя Львова министром внутренних дел»⁶¹. Князь Львов тотчас же заявил, что он не мог бы занять этого поста, но подчеркнул, что он вполне понимает точку зрения лорда Милнера. Эти слова должны были произвести весьма сильное впечатление на британцев.

Видный общественный деятель убеждал их в неизбежности революции, вызванной непрофессионализмом действий правительства, претендуя, таким образом, на некое знание, реализация которого могла бы избавить страну от надвигающейся катастрофы, но отказывался даже обсуждать свое вхождение в правительство. Кроме этого, глава британской делегации заявил думцам, что по возвращении на Родину сообщит «своему правительству все, что ему стало известно»⁶². В последнем, правда, можно было не сомневаться. Очевидно, этому сообщению мы во многом обязаны анализу Февральской революции, который дал глава английского правительства: «Как и все революции, российская революция представляла собой запутанную историю. Весьма различные и резко противоположные силы вызвали ее к жизни. Здесь были генералы, которые хотели только заставить царя отречься от престола, чтобы учредить регентство и освободиться от интриг и мелочного контроля придворных кругов. Здесь были демократические лидеры Думы, которые хотели создать ответственное конституционное правительство. Здесь были нигилисты и анархисты, которые хотели вызвать всеобщее восстание против существующего порядка. Здесь были интернациональные коммунисты, которые хотели создать марксистское государство и III Интернационал. Невозможно было предвидеть, которая из этих различных сил одержит победу и завладеет рулем революции. Основная масса народа в России желала лишь хоть какой-нибудь перемены. Эти люди требовали пищи и топлива»⁶³. Эти чувства и хотели оседлать либералы. Им тоже хотелось перемен.

С Думергом в Москве встречались практически те же люди. Говорили они то же самое, может быть, даже в более резких тонах. Гучков заявил французскому министру, что главной задачей является борьба не с внешним, а с внутренним врагом, единственной в России силой, не желающей победы, – Царским Селом⁶⁴. Тогда же в Первопрестольной состоялись встречи представителя Франции с Львовым и Челноковым. Главы союзов произвели на Думерга сильное впечатление. Они тоже жаловались на правительство, причем особенно отличился Рябушинский, сказавший по-французски в Купеческой управе довольно резкую речь о том, как правительство, находящееся во вражде с нацией, мешает последней работать. «Doumergue не знал, кто Рябушинский, – отмечала в своем дневнике З. Гиппиус, – и очень удивился, что это “membre du Conseil de l’Empire” et archimillionare»^[2]65. По возвращению в Петроград Милнер был информирован, и довольно подробно, о беседах П. Н. Милюкова и В. А. Маклакова с М. Палеологом⁶⁶. На Милнера эта информация, а также оценка состояния русской армии, данная Кастельно, произвели самое гнетущее впечатление. Генерал Вильсон после встречи со Львовым и Челноковым занес в свой дневник интересную запись: «Они (императорская чета. – А. О.) потеряли свой народ, свое дворянство, а сейчас и свою армию (подчеркнуто мной. – А. О.), и с моей точки зрения их положение безнадежно, в один день здесь произойдут ужасные события»⁶⁷.