1918 год на Украине (Воспоминания участников событий и боев на Украине в период конца 1917 – 1918 гг.)

Призываем Бермондта, спрашиваю: «С какого времени вы имеете чин подполковника?» Отвечает: «Я корнет Его Величества». – «То есть как так?» – говорю я. «Да. Я при Государе Императоре был только корнетом. Был представлен к производству в такой-то (не помню уже, в какой именно) чин, а при Керенском к производству в подполковники; знаю, что производство состоялось, но официальной бумаги, вследствие захвата власти большевиками, не получил». Ответ, прямой и честный, меня обезоруживает, хотя, может быть, это все и выдумки. (Я и до сих пор не знаю, правда ли это?) Рассуждаем так: от немцев нам скрывать нечего; выгонять этого человека, в своем роде нам полезного, и из-за этого поссориться, может быть, с немцами нам нет никакого основанная. А глаз за ним иметь будем.

Должен здесь присовокупить, что, если у Бермондта и были недостатки: он любил сорить деньгами, впрочем, не в свою пользу, а для пропаганды и для кутежей с молодыми офицерами, любил с ними выпить и таким путем узнавать сущность их взглядов, то, с одной стороны, в недобросовестном пользовании деньгами в свою пользу мы его упрекнуть не могли, а равным образом в тайных нам вредных сношениях с немцами уличить его не пришлось (да и не было в том надобности, ибо мы действовали совершенно относительно них открыто), и я до сих пор не знаю, был ли он действительно их агентом или нет.

Но каково же было мое удивление, когда, больше года спустя, будучи в Италии или Швейцарии, я узнал из газет, что во главе русско-немецкой армии, организованной фон дер Гольцем, стоит «генерал князь Авалов-Бермондт»!! Пишу друзьям в Берлине, тот ли это самый Бермондт, который был у нас в Южной армии. Оказывается – тот самый. И я, помнится, подумал: «Плохи же дела, если немцам пришлось во главе столь серьезного предприятия поставить такого мелкого человека. Неужели они не могли найти настоящего русского генерала с именем, а должны были прибегнуть к помощи авантюриста, самодельного генерала и бывшего своего, вероятно, мелкого агента?» Впрочем, патриотизм Бермондта мне не внушает сомнения и, при надлежащей опеке, он, несомненно мог быть прекрасным орудием. На первые же роли он, как и показал опыт, непригоден.

В штабе Южной армии его органически не переносил мой старый товарищ по полку и друг полковник A.B. Молоствов. [62] Молоствов, давно бывший в отставке при объявлении войны, попал потом в ополчение и перед революцией командовал ополченской дивизией в Одессе. Человек совершенно не боевой, он был честнейшим и порядочнейшим человеком, добросовестным офицером, отличным администратором и сумел организовать свою дивизию прекрасно, подобрав отличный состав офицеров, в большинстве гвардейских, своих старых знакомых и товарищей, и поддерживать среди них старую дисциплину и бодрый дух. При всем том это был человек весьма скромный.

62

Молоствов Аркадий Васильевич, р. в 1864 г. Офицер (с 1899 г. ротмистр) л.-гв. Конного полка (с 1900 г. в отставке). Полковник, начальник ополченской дивизии в Одессе. Летом 1918 г. в штабе Южной армии в Киеве. Умер в январе 1919 г. в Киеве.

Выйдя при Керенском в отставку, он приехал в Киев, и мне удалось уговорить его поступить в штаб Южной армии на должность заведующего хозяйственной частью штаба, на что он согласился, мне кажется, не столько чтобы иметь заработок, средств у него не было никаких, сколько из патриотизма, с одной стороны, и, главное, из дружбы ко мне лично и желания мне помочь.

Действительно, получать деньги от вчерашних врагов мне было крайне тяжело само по себе; денег этих было очень мало, надобно было обращаться с ними очень экономно и, главное, следить за тем, чтобы они не пропадали, не расхищались, не шли в карманы частных лиц непроизводительно, словом – не растрачивались зря. Имея на этом деле Аркадия Молоствова, я мог спать спокойно и знать, что никаких злоупотреблений не будет. Так оно и вышло на деле, и я сохранил самую благодарную память Молоствову, этому честному русскому человеку и патриоту, за понесенный им чрезвычайно нелегкий и ответственный труд. Он умер в Киеве, от какой-то болезни, в начале 1919 года, как я позже узнал. Мир праху твоему, добрый друг и честный русский патриот!

Выше я назвал Бермондта авантюристом. Но я должен сказать, что, задумываясь подчас над начатым делом, я тогда сам сознавал, что все дело Южной армии пока что – авантюра. Обещанной немцами суммы было достаточно разве что на содержание штаба, перевозку чинов армии в Богучарский уезд, содержание вербовочных наших бюро в других городах и небольшой воинской части в течение двух-трех месяцев. У нас не было ни популярного начальника, намеченный нами тогда в командующего армией генерал Арсеньев был в Петрограде под арестом у большевиков, и нам так и не удалось его оттуда добыть, не было и начальника штаба. Все это я сознавал, меня угнетало все это, и все-таки я сознательно пошел на эту авантюру, считая, что это лишь пробный камень для определения истинных намерений и желаний немцев. Я полагал, и не без основания, что если дело пойдет успешно, то они дадут и нужные средства, и вооружение, и обмундирование, и снаряжение из русско-украинских складов.

Начальником штаба пришлось взять генерала Шильдбаха, [63] бывшего командира лейб-гвардии Литовского полка и георгиевского кавалера. Шильдбах в то время состоял где-то в Прилуках на украинской службе негласно и собирался поступить в ряды предполагавшейся к созданию украинской армии. Он был офицером Генерального штаба, и я знавал его молодым капитаном в Петербургском военном округе. Никого более подходящего на эту должность в Киеве в то время не оказалось, дело не терпело отлагательства, и мы решили его взять: он был, по крайней мере, не совершенно мне незнакомый человек, а служебный стаж его, казалось, говорил в его пользу. Только после этого я узнал, что он в рядах своего собственного лейб-гвардии Литовского полка был вовсе не популярен и что Георгиевский крест, заслуженный им во главе полка, считался этим самым полком вовсе не заслуженным. С его вступлением в должность начальника штаба дело организации штабов и снабжения армии пошло несколько лучше; но все-таки все вымаливать у немцев приходилось лично мне, и Шильдбах не проявил должной энергии и оказался не на высоте.

63

Шильдбах Константин Константинович (Шильдбах-Литовцев), р. 24 января 1872 г. в Москве. Из дворян. Окончил 3-й Московский кадетский корпус (1888), Александровское военное училище (1890), академию Генштаба (1896). Генерал-лейтенант, командир л.-гв. Литовского полка, начальник 79-й пехотной дивизии. Георгиевский кавалер. В 1918 г. в гетманской армии; с начала сентября 1918-го до середины декабря 1918 г. начальник штаба Южной армии. Арестован 1 июня 1921 г. в Сухуме. Служил в Красной армии, преподаватель московских вузов. В 1931 г. осужден на три года ссылки по делу «Весна».

Не лучше обстояло дело и с командующим армией. Я сознавал крайнюю важность и для дела, и для впечатления у немцев поставить во главе армии популярного русского генерала, но такового не находил. Был граф Келлер, но он не желал идти с немцами, не веря им; Акацатов находил неудобным брать его из-за его немецкой фамилии, я же, лично не зная его тогда, но зная от других его характер, отдавал себе отчет в том, что он был бы не у места: командующий Южной армией должен был быть человеком гибким, умеющим примениться к обстановке, ладить и с гетманским правительством, и с немцами, и не выбрасывать слишком открыто монархический флаг, дабы не поставить и тех и других в необходимость прекратить поддержку армии. Требовался политический такт. Прямой, цельный характер графа Келлера, конечно, не справился бы с этой задачей. И когда позже мы с ним встретились в Киеве, я ему это совершенно открыто высказал, не желая, чтобы он думал, что я его обошел по каким-нибудь личным соображениям. Позже, после германской революции, уже когда Скоропадский открыто признал русскую ориентацию и дал графу Келлеру почти неограниченные правомочия в организации русских сил, характер графа Келлера очень быстро сказался превышением данной ему гетманом власти и на 5-й уже день Скоропадскому пришлось уволить его от должности главнокомандующего, заменив его князем Долгоруким. [64]

64

Речь идет о князе А.Н. Долгорукове (о нем см. выше).

В политических, военных и монархических кругах и кружках Киева нарождение союза «Наша Родина» произвело переполох. Личность Акацатова подверглась нападкам; всевозможные друзья и недруги старались меня с ним поссорить, сделать его в моих глазах подозрительным. В правых политических организациях – в большинстве своем крайне правых – он считался слишком левым, и наша «конституционная платформа» не внушала им доверия; завидно им было также, вероятно, и то, что мы так быстро заручились помощью немцев и что вербовка у нас пошла успешно и скоро дала результаты. Среди них были и антантофилы, и германофилы, хорошие мои знакомые, политические деятели разных окрасок и характеров. Они все не прочь были заручиться помощью немцев, но не умели, по-видимому, обставить это надлежащим образом. Для меня разгадка была проста: из разговоров с немцами, которые я вел долгое время единолично – только уже много позже иногда при этом присутствовал Акацатов или Шильдбах по своим специальностям, – мне было ясно, что наши монархисты, с одной стороны, торговались с немцами о политических платформах и обязательствах в будущем, а с другой стороны, уверяли их в том, что за ними стоят «массы русского народа, сильнейшие народные организации» и т. п. Немцы, конечно имевшие своих агентов везде, не без основания относились к таким заверениям скептически, не доверяли им и тянули.

Я, не будучи вовсе политиком, не говорил немцам, что за союзом «Наша Родина» стоят «широкие массы населения», не скрывал, что наш союз немногочислен пока, но говорил, что у Акацатова действительно есть много связей в разных слоях народа и общества и что мы убеждены, что монархическое движение под открытым лозунгом борьбы с большевиками найдет отклик везде, что офицерский и солдатский состав найдутся. Я предлагал им попробовать и убедиться на деле, правы мы или ошибаемся. Словом, я предлагал им не слова, платформы и программы, а дело. И они на это пошли.

Те же слова и ту же глухую, а подчас и открытую оппозицию я встретил и в среде «Общества взаимопомощи офицеров» в Киеве, в котором главный контингент составляли генералы. Они были «обижены», что мы не обратились к ним за указаниями, советами и рекомендациями личного состава. С нашей же стороны это объяснялось тем, что мы прекрасно знали состав этого общества, знали, что могущие пригодиться для нашей армии лица были определенно союзнической ориентации, а что остальные были более пригодны для зарабатывания денег устройством в собрании Общества азартных игр (чем общество и жило), чем для боевых действий, знали, наконец, что председатель, генерал Веселовский, весьма неопределенных политических убеждений и склоняется к «демократии». Однажды мне, однако, все-таки пришлось пойти туда вследствие открытых нападок со стороны общества на Акацатова и выдержать там двухчасовой «допрос» и «баню». Обвинения против Акацатова были, по существу, вздорные и диктовались незнакомством предъявлявших их с ним и неправильным о нем представлением; они были вполне бездоказательны. Многое мне удалось просто опровергнуть, в другом отношении я не мог отрицать некоторых несимпатичных черт его характера и обращения, но объяснял, что эти его мелкие недостатки всецело окупаются его честностью и, главное, тем, что он не только разговаривает, но и работает не покладая рук. Взбешенный генерал Веселовский позволил себе тут несколько весьма резких выпадов против меня, на которые получил отпор со стороны нескольких гвардейских генералов, знавших меня с молодых чинов и заступившихся за меня. Кончилось это заседание – первое и последнее для меня в этом обществе – тем, что я прямо просил генерала Веселовского, если он сочувствует нашему делу и желает нам помочь, указать мне тут же, из среды членов общества, командующего армией и его начальника штаба, раз они находят генерала Шильдбаха неподходящим (кстати сказать, в данном случае они были правы, но я этого тогда еще не мог выяснить). Но на этот вопрос я ответа не получил и получить не мог, потому что в Киеве тогда действительно подходящего для этой должности лица не было; это заседание, несмотря на его для меня крайнюю тягостность, имело, однако, ту пользу, что открытое изложение наших целей и намерений в среде этого общества рассеяло в глазах честных людей, которых в среде общества было все-таки немало, многие подозрения, недомолвки и неясности, порождаемые в их мнении завистниками и недоброжелателями разных родов и окрасок. Политическая же окраска самого генерала Веселовского мне остается неясной и по сегодняшний день.