1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных
Шрифт:
Куда тяжелее приходилось тем советским солдатам, которые попали в окружение. Танкист Александр Голиков участвовал под Ровно в боях с частями группы армий «Центр». Вот что он писал домой:
«Дорогая Тонечка!
Не знаю у сможешь ли ты прочесть эти строки, но я уверен, что это мое последнее письмо к тебе. Как раз сейчас идет страшный и ожесточенный бой. Наш танк подбит, а вокруг одни фашисты. Мы целый день отбиваем их атаки. Вся дорога на Остров завалена трупами, сплошь в зеленой форме… Нас осталось двое — Павел Абрамов и я. Помнишь, я еще писал тебе про него. Мы уже не надеемся на спасение. Мы — солдаты, и нам не пристало бояться умереть за Родину».
Едва немцы замкнули кольцо, как русские тут же стали предпринимать отчаянные попытки вырваться из окружения. В июле месяце подразделение Е. Евтушевича было переброшено
«Нас погрузили на машины и повезли совершенно в другом направлении… Сколько нас перебрасывали с места на место. Иногда выходило так, что мы искали свой батальон, а те — нас. И вот так мотаясь, однажды мы проехали за день 94 километра».
Растерянность витала в воздухе. Евтушевич вспоминает, как его поразила растерянность в глазах ленинградцев, когда он в составе своего подразделения шел по улицам города: «…горожане с какой-то опаской поглядывали на нас, а мы — на них». Майор Юрий Крымов, служивший в частях Западного фронта, в письмах жене также сообщал о неуверенности и растерянности. «Вот уже 19 дней, как я ничего не знаю ни о тебе, ни об остальных». Газет было не достать, оставалось лишь радио. Крымов ничего не знал о жене, и это явно не способствовало оптимизму. «Идет война, поэтому многим женщинам придется работать, я очень за тебя волнуюсь», — писал майор Крымов. Александр Голиков пишет в письме жене:
«Я сейчас сижу в подбитом танке, он весь в пробоинах. Жара страшная, умираю от жажды. На коленях — твоя фотокарточка. Вот смотрю в твои синие глаза, и уже легче жить — ты со мной… Я с первого дня войны только о тебе и думаю. И когда только я вернусь и смогу прижаться к твоей груди. Может, уже и никогда».
Крымов: «Мучает даже не страх погибнуть, а отсутствие самых необходимых вещей». Каждый день приходится терпеть муки.
«У нас даже фляжек нет, воду некуда налить, едим кое-как, от случая к случаю, спать приходится в таких местах, что раньше и сам бы не поверил. Жара, грязь и усталость жуткая».
Солдатам, которые представления не имели об обстановке, ничего не оставалось, как молча следовать приказам. Немецкие солдаты считали, что именно это стадное чувство, свойственное русским, и заставляло их грудью идти на немецкие позиции. Неуверенность, растерянность, неразбериха и путаница — вот источник всех ужасов. И отдающий приказ русский офицер в их глазах был чуть ли не Богом, поскольку никаких иных альтернатив не было. Желание выжить подвигало этих людей на самые, казалось, немыслимые поступки. Кем они были? Всего лишь обычными людьми, доведенными до отчаяния всеобщим хаосом, измотанными жарой и неизвестностью. Константин Симонов, в те годы военный корреспондент, описывал трудности, с которыми сталкивался офицер, пытаясь под аккомпанемент воя пикирующих бомбардировщиков собрать толпу в роты или батальоны после первого шока внезапного нападения немцев. «Никто никого не знал, — писал Симонов, — и при всем желании было трудно приказывать этим людям, а им, в свою очередь, исполнять эти приказы». Он сам не ел несколько дней, мучился от жажды. «Веки слипались от чудовищной усталости и голода, а обожженное солнцем лицо горело». Дмитрий Волкогонов, имевший в то время звание лейтенанта, описывал:
«Сегодня по радио слышишь, что, мол, войска там-то и там-то оказывают врагу ожесточенное сопротивление, а назавтра сообщают, что на этом же участке немцы сумели продвинуться на 50–70 км. Должен еще сказать, что не только простые солдаты понятия не имели об обстановке в окружении, а и начальствующий состав. Именно это отличало ту стадию войны — отсутствие ясной картины обстановки, сообщений Ставки. Сталин постоянно требовал сведений о положении на фронтах, но разве можно было что-нибудь сообщить?» [40]
40
Следует иметь в виду, что эти слова Д. Волкогонов написал уже много позже после войны, когда в чине генерал-полковника опубликовал ряд книг, в которых резко отрицательно отзывался о роли Сталина в Великой Отечественной войне. — Прим. ред.
Предугадать исход было нетрудно. Советский полковник Илья Старинов считал, что предпринятые сразу же после вторжения немцев попытки организовать контрудары
приносили один вред и «были чреваты негативными последствиями. И потери наших войск были весьма высоки». Он считал также, что «все попытки организовать наступление в условиях, требовавших организации обороны, лишь ухудшали и без того весьма сложную ситуацию». Новости явно не внушали оптимизма. 17-летняя Зинаида Лишакова жила в Витебске, когда этот город заняли немцы. Девушка пошла в партизаны, поэтому имела возможность слушать радио. А поступавшие из Москвы новости были «крайне тревожны». Тогда, в 1941-м, немцы только и повторяли, «Москау капут, Шталин капут», «Скоро этот война — конец». Разумеется, ничему этому мы не верили».Офицеры предпринимали мужественные попытки выйти из окружения — они-то хорошо понимали, что значит оказаться в кольце врага. 16 июля вышел приказ о «двойных полномочиях комиссаров Красной Армии». 27 июля личному составу зачитали приказ о смертной казни девяти высших военачальников, обвиненных в развале и гибели Западного фронта, включая начальника связи упомянутого фронта, командующих 3-й и 4-й армиями, командующих 30-й и 60-й стрелковыми дивизиями. Не избежал ареста и полковник Старинов, но уже вскоре был освобожден, хотя ему пытались вменить в вину преступную халатность, поскольку мост через Днепр на шоссе Москва-Минск достался врагу в исправном состоянии. Сам Старинов этому не удивлялся, в те времена за ошибки наказывали строго.
А солдаты? Солдаты сражались с отчаянностью обреченных. Александр Голиков писал своей жене:
«Наш танк сотрясся от попадания вражеского снаряда, но мы уцелели. У нас кончились снаряды и на исходе патроны. Павел ведет огонь по немцам из башенного пулемета, а я решил сесть и «пообщаться» с тобой /по фотографии. — Прим. авт.]. Мне хотелось бы поговорить с тобой побольше, но время не терпит… Легче погибать, если знаешь, что есть кто-то, кто будет вспоминать о тебе…»
Население страны, едва оправившись от ужаса внезапного нападения немцев, тотчас же поняло, что война идет не так, как ожидалось. Пауль Коль повторил в 1985 году, сорок лет спустя, путь захватчиков. Ему приходилось встречаться и беседовать с самыми разными людьми. В местечке Большие Прусы юго-западнее Минска, например, его спросила одна 70-летняя женщина: «Почему немцы напали на нас? Почему?» Нередко ответы тех, кто пережил войну, вызывали удивление. Алевтина Михайловна Бурденко узнала о войне из объявления по радио. А потом не могла вернуться в родную деревню Баранова (так в тексте. — Прим. перев.), что в 210 км восточнее Бреста. Все поезда подвергались атакам с воздуха, да и в те нельзя было сесть гражданским, поскольку составы были сплошь воинскими. Наконец, после трех дней мытарств ей все же удалось сесть на какой-то поезд, но вскоре паровоз и часть вагонов были повреждены в ходе очередного воздушного налета немцев. «Много пассажиров погибло». Оставалось возвращаться в родное село пешком. «Нас постоянно обстреливали самолеты». Но и деревня, куда стремилась попасть Бурденко, уже 25 июня была занята немцами.
«Когда я приехала в Баранова, это было к вечеру, там уже было полно немецких солдат — везде расставлены посты… Моего мужа я так и не смогла отыскать! Его взяли! И я больше его не видела!»
Город Слуцк, расположенный дальше на восток, был взят вермахтом на следующий день, 26 июня. Соня Давидовна (так в тексте. — Прим. перев.)рассказывает:
«Уже в тот же день они издали строгие распоряжения. Всем коммунистам и комсомольцам приказали без промедления зарегистрироваться. Тех, кто поддался на это, мы больше не видели. Те, кто снабжал продовольствием красноармейцев или партизан, расстреливались на месте. Был введен комендантский час — всех, кто показывался на улице позже 18 часов без особого пропуска, арестовывали и казнили».
Столица Белоруссии Минск была оккупирована 28 июня, через шесть дней после вторжения. Взятию города предшествовали опустошительные воздушные налеты. Когда В.Ф. Романовский выбрался из подвала, где пережидал бомбежку, его глазам предстала ужасная сцена:
«Горящие дома, развалины… Трупы на улицах. Те, кто попытался во время налета выйти из города, вскоре убедились, что это невозможно — улицы оказались завалены рухнувшими стенами зданий. Тех, кого немецкие летчики замечали с воздуха, они тут же расстреливали с бреющего полета».