1941: Время кровавых псов

– Отчество?

– Я не помню…

– Ефимович, – сказал Малышев. – Старший лейтенант Данила Ефимович Орлов.

– Так… – Комиссар выпрямился, в руке его вдруг оказался пистолет. – Данила Ефимович Орлов… Это ж сколько ему сейчас? Лет сорок пять?

– Да нет, он сказал, что двадцать шесть… – Севка растерянно смотрел на небольшой пистолет, очень уместно выглядевший в руке комиссара.

– А на вид?

– Да столько же…

– Может, не он… – пробормотал комиссар, взял записку в левую руку, еще раз перечитал. – Тогда почему?..

– Нет его, – выпалил влетевший в блиндаж Ивановский. – Ушел. Только-только, говорят, был и исчез… Прикажете догнать? Только…

– Что?

– Танки на той стороне. Две штуки. И пехота до роты.

– Значит, нужно уходить. – Комиссар спрятал пистолет в карман, прошел к выходу.

Севка осторожно перевел дыхание.

– А что там еще за карта? – спросил комиссар.

– Вот. – Малышев протянул свернутую топографическую карту.

– Хорошо. – Комиссар ее взял, и, не разворачивая, сунул за борт плаща. – Старший сержант свободен, а политрук… политрук следует за мной. Никита, подними его револьвер, и поехали.

Со стороны реки доносились выстрелы пушек и пулемета. Один снаряд взметнул фонтан песка возле дзота.

– В машину. – Комиссар пропустил Севку на заднее сиденье, сел рядом и захлопнул дверцу.

Лейтенант сел на переднее сиденье возле водителя.

Вначале тронулась легковушка, потом за ней двинулся бронеавтомобиль.

Севка оглянулся – старший сержант Малышев стоял возле блиндажа и растерянно махал рукой.

Дождь стих, на дороге стояли лужи, в которых отражались стремительно несущиеся облака.

– Всеволод, – комиссар потер переносицу, – у старшего лейтенанта на лице были особые приметы?

Севка пожал плечами.

– Ты его давно знаешь?

– Позавчера познакомились, вместе выходили из окружения… А что?

– Ничего, наверное… Мало ли бывает на свете совпадений…

Севка прикрыл глаза, пытаясь мысленно представить себе лицо Орлова.

Обветренная кожа, черные брови и ресницы, зеленые глаза. Четко очерченные скулы. И тонкая полоска от внешнего края левого глаза к виску. Шрам.

– Шрам у него. Вот тут. – Севка показал пальцем на своем лице. – Старый.

– Так говоришь, что всего два дня знакомы? – задумчиво произнес комиссар. – Может, подскажешь, что он имел в виду, когда написал, что очень советует спросить у тебя точную дату твоего рождения и выбить честный ответ?

Глава 4

31 июля 1941 года, 05 часов 20 минут.

Западный фронт

– Кто бы мог подумать, что бывают такие шустрые лейтенанты, – сказал Сличенко и поморщился. – Ведь упал же, кровь из виска…

– Наверное, пуля прошла вскользь. – Егоров осторожно, как мог, стащил с капитана гимнастерку. – А у вас – навылет.

– Что-то в «тэтэшках» есть и хорошее. – Сличенко закрыл глаза, вдохнул и выдохнул сквозь зубы. – Высокая пробивная способность, например… Пуля из «нагана» могла бы остаться внутри… А из немецкого «парабеллума» – так вообще разворотить все к черту. Все-таки девять миллиметров…

Капитан застонал, когда Егоров стал накладывать ему на плечо повязку.

– Ничего-ничего, – пробормотал Егоров. – Я, конечно, не медсестра, но и тут не разорванный живот… потерпите.

– А я и не спорю… – прошептал Сличенко. – Обидно немного… Я последние годы стрелял из стадвадцатидвухмиллиметровых гаубиц… Сейчас у меня – стотридцатидвухмиллиметровые установки… а чуть не помер от семь шестьдесят два… Обидно?

– Справедливо, – серьезно ответил Егоров. – Еще справедливее было бы, если бы пуля попала прямо в лоб.

– Серьезно? И тогда получилось бы, что смерть этих людей, – Сличенко открыл глаза и посмотрел на тела убитых, – их смерть была бы вообще бессмысленна. Твою мать…

– Все-все, я уже завязал. – Егоров выпрямился, уперев руки в поясницу. – Сами наденете гимнастерку?

– Если вам не трудно – помогите. Если буду орать – не обращайте внимания. Я вообще плохо переношу боль… – Сличенко поднял правую руку и посмотрел на Егорова.

Тот вначале не понял, что от него требуется, потом сообразил и помог капитану подняться.

– Значит, гимнастерку… – выдохнул Сличенко.

На висках у него выступили капельки пота, лицо побледнело. Наверное, капитан и в самом деле плохо переносит боль, подумал Егоров, но сейчас держится вполне пристойно. Сам военинженер был дважды ранен еще в Гражданскую, помнил ту ослепительную боль, что приходит после минутного недоумения.

Удар или толчок – ты удивленно смотришь на дырку в своей шинели, потом оттуда – из отверстия в одежде – вдруг появляется кровь, и ты успеваешь вначале почувствовать досаду по поводу испорченной вещи, потом – жалость к себе самому и только потом – боль.

Во всяком случае, так было с Егоровым. И еще военинженер помнил, что орал, ничуть не стесняясь, корчился на земле, пока ему делали перевязку. А второй раз, когда шуметь было нельзя, когда его крик мог выдать в ночи местоположение всего отряда, Егоров чуть не откусил палец приятелю, который попытался зажать ему рот.

Так что капитан держался молодцом. И когда Егоров натягивал ему на руку гимнастерку поверх повязки, только замычал что-то нечленораздельное. И побледнел, словно собирался падать в обморок.

– Все нормально. – Егоров на всякий случай схватил капитана под руку, и тот оттолкнул его не сразу – стоял с минуту, приходя в себя.

Над лесом низко пролетел самолет. Егоров поднял голову, но рассмотреть не успел.

– Бомбардировщик «Ю-87», – сказал Сличенко. – Пикирующий бомбардировщик. Рано что-то они…

– Наступление.

– Прорыв, Артем Егорович. Прорыв… – невесело засмеялся Сличенко. – Очередной. Похоже, мы с вами можем оказаться в окружении. Вы никогда не попадали в окружение? Это очень забавно, а иногда даже и поучительно. Идет по полю к лесу группа красноармейцев во главе с командирами… сотни три или даже пять, знамя полка несут, а то и дивизии… И вдруг на дороге появляется немецкий мотоцикл – два запыленных тевтона в стальных шлемах и кожаных плащах. Казалось бы, ерунда. В другое время эти мотоциклисты бросились бы наутек, а бойцы и командиры даже внимания на них бы не обратили, но то в другое время… А сейчас мотоциклисты живенько с ходу открывают огонь по колонне, а колонна вместо того, чтобы залпом из трех или даже пяти сотен винтовок разнести наглецов в клочья, бросается бегом к лесу, теряя вещмешки и винтовки… и бойцов, между прочим, тоже теряя… не потому бегут, что струсили, а потому, что в окружении. Когда вокруг враг, ты начинаешь думать иначе, чувствовать не так, дышать по-другому… Вы сейчас куда?