1941. Друид. Второй шанс

— И перца где-то раздобыл, во рту аж горит. Прямо по мне, — довольно огладил усы старшина, когда опустошил котелок. — Свое что ли положил? У нас-то давно ничего не осталось. Соли только подмоченной пару горстей…

Гвен сделал вид, что не расслышал вопроса. Нагнулся к одному из бойцов, что со своим котелком за добавкой тянулся. Не скупясь, полный половник самой гущи ему зачерпнул.

Нечего все свои секреты раскрывать, уже понял друид. Не понимают здешние люди еще многого. Вроде бы взрослые, сильные, а простое сложным видят. Рассказываешь им про благодать Живого Леса, а они словно ничего не слышат. Не поймут они и про его поварские премудрости: про жучков-короедов, придающих особую пряность пище; про наросты на дубовых корнях, от которых травяной отвар кислить начинает. Словом, лишнее все это. Правильно говорят, от многих знаний многие печали.

Будет он здесь кухарскую службу нести, да за Зоей приглядывать. В медсанбат ее определили…

* * *

Чуть позже, когда поляна опустела и бойцы разбрелись по землянками и постам, у потушенного кострища остались двое. Луна уже скрылась за облаками, оттого лиц совсем не было видно. Угадывались лишь их плотные фигуры: одна в потрепанной фуфайке, другая в командирском полушубке.

— Ты что мне тут мнешься, Сидорчук, как девка на сеновале? У нас с тобой был уговор. Ты мне обо всех разговорах в роте докладываешь, а я забываю про твое кулацкое происхождение, — с угрозой говорил один, сидевший на поваленном дереве. Второй, напряженный, сгорбленный, рядом стоял. — Я, как видишь, свое слово держу. Никому про твоих родителей не рассказывал, в полк не докладывал. А должен был сообщить, что взводный второй роты скрыл сведения о родителях-кулаках. И что, думаешь, тогда случилось бы?

Молчавший боец горбился еще сильнее. Казалось, еще немного, и вообще, в снег свалится.

— Я тебе задание давал за новеньким в твоем взводе следить. Сделал? — в голосе говорившего уже слышались нотки раздражения. Похоже, терпение терял. — Ну? Что он за птица, чем дышит? Все выкладывай, пока я ход бумаге не дал.

Второй не долго молчал. Прежде пару раз кашлянул, словно горло прочищал. А после начал говорить.

— Помню я все, товарищ политрук, — голос звучал глухо, простужено. Казалось, раздавался откуда-то из глубины земли, а не из человеческого горла. — Приглядывал я за этим человечком, как вы и сказали. Поселил к своим парням в землянку, чтобы и ночью пригляд был.

Первая фигура кивнула на это. Мол, правильно сделал.

— Скажу, странный это человек, товарищ политрук. Вроде бы, обычный — две руки, две ноги, голова с ушами и глазами. А присмотришься внимательнее, чужой совсем. В простых вещах теряется, как в трех соснах, — голос на ненадолго прерывался, но почти сразу же начинал звучать снова. — Я ведь его про пионерию и революцию спрашивал. А тот в ответ только глазами хлопает, как будто и не слышал вовсе такое.

Говорил с искреннем удивлением. Чувствовалось, что поверить не мог, что кто-то сейчас ничего не знал про советскую пионерскую организацию и Великую Октябрьскую революцию. Ведь, даже буржуи за морем слышали.

— А когда я его про товарища Сталина спросил… — казалось, говоривший задохнулся. Голос упал до шепота, стал едва слышен. — То он засмеялся. И сам спросил, а не мой ли это родственник.

Второй человек, что сидел на бревне до этого, вдруг вскочил и начал топтаться рядом. Пару шагов в одну сторону сделает, потом развернется и назад пойдет.

— Контра, — сдавленно прошипел он, а затем громко спросил. — Еще что, Сидорчук? Неужели, больше ничего не заметил? Это же настоящий враг! Пришел с той стороны, ничего толком не знает, пытается к нам втереться в доверие. Вспоминай, вспоминай! Сейчас любая мелочь может быть важна.

— Есть вроде бы кое-что, товарищ политрук, — вдруг оживился второй, хлопнув себя по шапке. — Рядом с ним все время какой-то зверек крутится. Черный такой. Я поначалу думал, что он мерещится мне.

Выходила, и правда, самая настоящая чертовщина. За новым бойцом, словно привязанный, ходил старый бобер. Объяснение здесь могло быть лишь одно — зверька приручили.

— Точно диверсант, — веско сказал, словно отрезал, политрук. — Такого, наверное, специально для нашей местности готовили. Ты, Сидорчук, погляди, как ведь складно выходит. Морозов он не боится. В лесу ходит так, что ни какому следопыту за ним не угнаться. Еду себе даже в голом поле найдет. Такой в самый наш тыл пройдет, ни один часовой не заме…

А Сидорчук вдруг дергается. Еще что-то очень важное вспомнил, не иначе.

— Забыл, товарищ политрук. Вот же я, дурья башка! Про такое забыл! — опять стукнул себя по многострадальному лбу. Причем от души ударил, ни чуть себя не жалея. — Я же до ужина слышал, что комбат его в разведгруппу включил. От наших-то лейтенант с сержантом остались, остальные сгинули все. Вот его и предложили. Мол, проводником пойдет, через лес и болото группу поведет.

— Твою-то мать! — с чувством выдал политрук, тут же срываясь с места.

Ломанулся прямо по сугробам в сторону штабной землянке. По тропинке, что вилась между деревьями, с километр идти, а так — метров триста, от силы.

Не хуже сохатого ломился по заснеженному лесу. Только снег в стороны летел, и тяжелое дыхание с хрипами слышались. Казалось, не один человек бежит, а целый десяток.

— Стой, кто идет?! Стой, говорю! — у самой землянки комбата политрука чуть часовой не пристрели. Несколько раз крикнул, и уже пальнуть готовился. — Я тебя…

Обошлось, к счастью. В самый последний момент, когда уже палец часового коснулся спускового курка пистолета-пулемета, он узнал политрука. Повезло, выходит.

— Товарищ комбат! Товарищ комбат! — заорал Синицын, чуть ли не кубарем слетая вниз. — Иваныч! Где разведка? Ушла уже?

Сдернул полог землянки и оказался внутри. Тут же наткнулся на сидевшего на скамье комбата в одном исподнем, держащего в руках нитки и брюки. Прореху, значит, чинил, пока затишье установилось.

Посмотрел он на взмыленного политрука. Качнул головой, показывая на соседнюю лавку. А сам отложил в сторону нитки с галифе. Понимал, что только неотложное дело могло довести всегда невозмутимого политрука до такого состояния. Неужели плохие вести с тыла, кольнуло у него сердце от нехорошего предчувствия.

— Ты чего наделал? Это же замаскированный враг! Наверняка опытный диверсант! — прямо «с места в карьер взял» политрук, наседая на комбата. У того аж челюсть от удивления отвисла. — Это же настоящий подарок для него! На первой же ночевке скрутит наших бойцов сонными и немцам сдаст. Его нужно было здесь, на виду у всех держать, а лучше под замком…

Комбат только сейчас начинал понимать, о чем, вообще, шла речь. Неужели, весь этот сыр-бор произошел из-за его решения включить в группу разведчиков нового бойца?

— Ты чего разорался, Гена? Опять вон кровь носом пошла. На, утрись, — подал платок политруку, который недоуменно смотрел на красные пятна на полушубке. — Что ты там себе напридумывал? Какой к черту еще диверсант? Говорил я с ним, долго и обстоятельно. Обычный мальчишка с какого-то лесного хутора. У нас таких в Белоруссии, знаешь, сколько? Сотни. А если хутор на кордоне, то, вообще, пиши пропало. Там кругом одно зверье непуганое. Бывает по полгода живого человека не видишь.

Бледный Синицын медленно вытирал с лица кровь, продолжая буравить взглядом комбата. Видно, было, что никак не успокоится.