1941. Друид. Второй шанс

Но тут раздался стук, тут же вырвавший его из несбыточных грез. Стецковздрогнул всем телом и испуганно втянул голову, словно его застали за чем-то поганым и постыдным. Неужели кто-то из офицеров в его каморку пришел? Хотя зачем им тогда стучаться?

Стук раздался вновь.

— Уф, чуть не обделался, — с облегчение выдохнул надзиратель, вытирая рукавом внезапно выступивший на лбу пот. — Это же птаха.

И в самом деле за небольшим окошком прыгал воробушек, время от времени принимавшийся стучать по стеклу клювом. Причем делал это так бодро, что казалось в дверь стучат.

— Вот же поганая птица… Не от тебя ни пользы ни барыша, — бормоча про себя, пригрозил воробью кулаком. — В своей деревеньке прикажу всех вас сетями ловить и в реке топить. Чтобы вашего племени и духу не осталось.

Почти успокоившись, он вновь повернулся к зеркалу. Больно уж понравилось ему глядеть в зеркало и представлять, что вскорости будет. Еще хотелось.

Только снова раздался стук по стеклу. За окном на подоконнике уже трое птиц сидели и деловито чистили перышки. А через мгновение их пятеро, потом уже десяток. Считай, все окно заняли, окаянные.

— Чертовы твари, совсем заболтался, — Стецко отвернулся от окна и поглядел на часы, когда-то снятые с руки убитого им командира. Время уже к шести утра подходило, а значит вот-вот должна была зазвучать сирена. — Сейчас побудка начнется. Выходить пора, а то господин комендант опять орать будет.

Надзиратель окинул себя критическим взглядом. Вроде бы все было в порядке. Не к чему было придраться.

Вновь глянул на часы. Уже две минуты седьмого стукнуло. Почему же не слышно сирены? Мысль о том, что часовой, отвечавший за включение ревуна, проспал даже в голову ему не приходила. Это же знаменитый немецкий орднунг!

— Хм, что же такое?

Решил хоть одним глазком глянуть. Тем более вышка с сигнальным ревуном у его комнатки стояла. Практически рукой подать.

Стецко прикрыл за собой дверь и прошмыгнул по коридору в сторону лестницы. Как раз отсюда можно и можно было попасть на нужную сторожевую вышку.

— Эй, камрад?! Это я, хиви Стецко! — несколько раз крикнул он наверх, туда, куда вела лестницы. — Не стрельни там, смотри. Нихт шиссен, говорю. Чего там случилось?

Но оттуда ни звука не раздавалось, что было совсем уж странно.

Вертя головой по сторонам, надзиратель осторожно начал взбираться по ступенькам. Оказавшись у двери, ведущей на открытый балкон, остановился. Дверь почему-то оказалась не заперта и хлопала о косяк из-за ветра.

— Камрад? Гельмут, это ты?

Толкнул дверь и чуть не заорал от неожиданности. Прямо на полу, раскинув ноги в стороны, сидел часовой. Голова наклонилась вперед, подбородком коснувшись на грудь. Похоже, спал или пьян в стельку.

— Пьяный что ли? Нет, вроде, — Стецко даже принюхался на всякий случай. Уж он-то обязательно учуял бы запах самогона или шнапса. — Гельмут?

Опустился рядом, дрожащими руками повернул голову солдата и тут же отпрянул.

— А-а-а-а-а, — сам не ожидая от себя издавал тонкий, едва слышный, женский крик. Больше даже на писк похожий. — Свят, свят, свят… Батюшки, что это такое?

Тело солдата вдруг накренилось и рухнуло на бок. Лицо с зияющими вместо глаз кровавыми ранами уставилось в небо.

— Кар! Кар! — и тут прямо под ухом раздалось пронзительное карканье. Кар! Кар!

На перила уселся здоровенный черный ворон и стал нагло каркать. С клюва при этом на деревянный пол капал кровь. И чья-то она гадать не приходилось.

— Свят! Свят! — вновь забубнил Стецко, внезапно вспомнив о Боге. Даже вытащил наружу крестик, показывая его птице. — Господи, господи…

Спиной снес дверь и понесся что есть силы по лестнице вниз, перепрыгивая через три — четыре ступеньки разом.

Словно пуля, выпущенная из ружья, вылетел на улицу и приготовился заорать, чтобы поднять всех на ноги. Уже набрал в грудь воздуха, как поперхнулся.

— Я… Я… Господи… Что это такое? Господи… — залепетал мужичок, сорвав с шеи крестик и выставив его вперед перед собой. — Прочь, твари! Прочь! Господь мне защита!

Прямо над ним кружились сотни птиц — больших, малых и совсем птенцов, белых, серых и черных, галдящих на разные голоса. Сотни и сотни ворон, воробьев, голубей, филинов сливались в огромное черное покрывало, накрывшее лагерь. Они же плотным слоем покрывали крыши бараков, хозяйственных построек, казармы и дома коменданта. Облепили броневик так, что грозная машина казалась обряженной в пернатую шубу.

— Прочь! Прочь! — Стецко до чертиков испугался Заметался по плацу, не зная куда податься и где спрятаться. А птицы, словно специально, с точностью повторяли все его перемещения: он вправо и они туда же, он влево и они за ним. — Нет… Нет… Не трогайте меня… Меня нельзя трогать…

И в это момент все началось.

Раздалось протяжное гортанное карканье, тут же отозвавшееся птичьими криками остальных. С неба, с крыш и земли стали стремительно срываться черные тени, атакую все то, что более или менее напоминало человека.

Никто в лагере даже опомнится не успел. Только что удивленно таращившие глаза на этих птиц солдаты уже корчились на земле. Как сумасшедшие размахивали руками и ногами, пытаясь отбиться. Кто-то успевал выстрелить, выхватить штык ножи. На северной сторожевой вышке даже застрекотал пулемет, но быстро заткнувшийся. Все это было бесполезно. На месте каждого сбитой птички тут же появлялся десяток других, так же, если не сильнее, жаждущих человеческой плоти.

Больше всего повезло тем, кто успел укрыться в броневике. Они вовремя закрыли люк, оказавшись взаперти, но зато в безопасности. И им еще долго пришлось слушать истошные крики своих товарищей, которых заживо раздирали птичьи клювы. В какой-то момент у них не выдержали нервы и броневик рванул с места. Снес ворота и умчался по дороге.

[1] Хиви — добровольные помощники вермахта, набиравшиеся из местного населения на оккупированных территориях СССР и советских военнопленных. Первоначально они служили во вспомогательных частях и подразделениях механиками, кучерами, грузчиками, сапёрами, санитарами, в похоронных и спасательных командах, доставляли на передовую боеприпасы

Глава 17

* * *

В двенадцати километрах от Окружного распределительного лагерь № 103.

Трясясь в головной машине своей ягткоманды[1], штандартенфюрер СС Карл Мольтке взглядом лениво скользил по окрестностям, то и дело зевая от скуки. Глазам за окном машины не за что было зацепиться. Лишь белые сугробы и чёрные деревья, белые сугробы и чёрные деревья. Ни единого яркого пятна. От однообразной тягостной картины челюсть так сводило, что того и гляди вывернет. Приходилось время от времени опускать окна, чтобы колючий морозный воздух хоть не на долго привёл его в сознание.