1945

— Ну, мы тоже не лыком шиты, — заметил Коломинов. — Воевать умеем. Как считаете?

— Так точно! — бодро вставился командир дивизии. — Научились.

— Подойдите к карте, — начальственно бросил Коломинов Бочкареву, пропуская мимо этот возглас.

На столе распласталась пестрая, зелено-желтая карта района боевых действий с красными и синими линиями и овалами, обозначавшими расположение наших войск, немецких и линию соприкосновения.

Незнакомый майор оказался тут же, рядом с Бочкаревым, едва ли не между ним и генералом.

Неприятная личность, подумал капитан. Наверняка, служака, все строго по уставу. И сапоги, небось, скрипят. Не хотелось бы иметь такого начальника.

Генерал быстро осмотрел карту, посмотрел зачем-то на майора, стоящего рядом с Бочкаревым, и опустил указательный палец на карту, к краю заштрихованного синими линиями овала, далеко к югу от красной линии фронта.

— Вот здесь?

— Так точно, товарищ генерал-майор, — подтвердил майор.

— Товарищ капитан, — Коломинов поднял взгляд на Бочкарева. — Вам ставится задача провести группу майора Ванника вот сюда.

Километров восемнадцать, прикинул Бочкарев. Местность пересеченная, с островками уже зазеленевшего леса, проберемся.

— Сколько человек в группе? — спросил он.

— Пятеро, — сообщил майор. — Вместе со мной.

Ну и наших столько же, подумал Бочкарев. Значит, сегодня ночью нужно будет разведать пути прохода, снять, если попадутся, мины и проволоку, а завтра выступить всем.

— Задача ясна? — спросил Коломинов.

— Так точно. Завтра ночью группу выведем за линию фронта.

— Отставить! — напрягся начальник штаба армии. — Сегодня ночью!

— Товарищ генерал… — начал Бочкарев, потом увидел застывшее лицо своего непосредственного начальника, командира дивизии, и обреченно добавил, — Есть сегодня ночью.

— Учтите, задание особой важности. Отвечаете головой. Если с группой что-либо случится, пойдете под трибунал! В двадцать четыре часа. Доложите, как поняли!

— Есть сопроводить группу сегодня ночью, — уныло ответил Бочкарев.

— Свободны!

В расположении роты властвовал начальник политотдела дивизии, подполковник Петрушкин, сухощавый, с постоянно прищуренным взглядом. Смотрел – как пристреливался. С соответствующими оргвыводами.

Сейчас он, собрав разведчиков вокруг себя, втолковывал про текущий политический момент.

— … распространяют большое количество ложных фотографий и листовок, в которых геббельсовская пропаганда показывает – в кавычках, разумеется, зверства Красной Армии. Поэтому население и немецкая армия в основной своей массе запуганы, потому как правды не знает. И вот тут возникает вопрос, как должен себя вести наш боец…

— Исключительно по уставу, — вставил кто-то. — Строевому.

Бочкарев не видел говорящего, но по голосу узнал Озеркевича.

— Это само собой. А вот как он должен вести себя на освобожденной территории? Я знаю, солдат думает, немец мою деревню сжег, так и я его сожгу. И все его добро теперь мое будет по праву победителя. А это политически неправильно, даже вредно, потому что солдат Красной Армии воюет не для того, чтобы отобрать, а для того, чтобы…

— Дать. Дать как следует. — опять вставил кто-то.

— Кто это у меня такой умный? — спросил недовольно Петрушкин. — Отставить разговоры! Воюет с целью освободить народы Европы. А теперь спросим, почему побеждает боец Красной Армии жестокого и сильного врага? А побеждает он своим крепким моральным духом и политической грамотностью…

Бочкарев поспешил незаметно скрыться, чтобы своим скептическим и независимым видом не разрушить почти идиллию: распространяющего волны идеологической благодати Петрушкина в окружении солдат и сержантов. Ну что поделать, не всем же питаться манной, исходящей от политруков.

Но скрыться капитану не дали. Петрушкин нагнал его в дальнем уголке и спросил:

— Знаю, сегодня на ту сторону идете.

Армия, подумал Бочкарев, что поделать. Слухи и сведения, особенно секретные, распространяются исключительно быстро.

— Кого с собой берешь?

Бочкарев перечислил.

— Озеркевича не надо, — Петрушкин еще сильнее прищурился. — Политически не сдержан, болтает много. И Белушева не желательно. Нет в нем настоящей сознательности. А вот возьми Кучеренко. Активный, грамотный боец, комсомолец, хорошо выступает на собраниях. И вообще, Бочкарев, смотрю я, что ты все сторонкой, все сторонкой, словно как избегаешь. И политически ты какой-то неоформившийся, без правильной основы: тут пошутил, там отбрехался. А внутри что? За что воюешь, капитан?

— Ну как за что. За то же, что и все.

— А вот не верится, Бочкарев, не верится. Ну хорошо, вернешься, поговорим.

Ему сегодня определенно старались помешать. Сразу после рекогносцировки с командирами взводов, его поймал начальник разведки. Аккурат перед расположением роты, чтобы капитан не смог улизнуть.

— Чего кривишься, зуб донимает? — спросил Сварливцев.

— Времени нет, товарищ майор!

— Погоди, долго не задержу. На переднем крае был? Что думаешь?

— Пойдем двумя группами. Первый взвод – через тот проход, который мы в прошлый раз проделали, отвлечь внимание. Главная, пять человек – со мной, плюс саперы. И третий взвод прикрывает.

— С своими бывшими пойдешь? Правильно. Согласен, план утверждаю. Придешь потом с бумагами, подпишу. И вот что, Бочкарев, тут дело серьезное. Из Москвы звонили, спрашивали, как подготовка. Когда пойдешь, на правом фланге дивизии разведку боем проведет полковая разведка, отвлечет от тебя.

— Товарищ майор, а может сразу через громкоговоритель сообщить: так и так, к вам сегодня идет капитан Бочкарев с группой. Немцы же не дураки, такая активность их сразу насторожит!

— Много рассуждаешь, Бочкарев. Нет, чтобы спасибо сказать командованию. Спеси в тебе много. Ладно, иди, потом с тобой поговорим.

К девяти вечера в расположение роты на двух виллисах приехал начальник особого отдела дивизии и майор Ванник со своими. Четверо, одетых в пятнистую зелено-серую камуфляжную форму вермахта. В открытых вырезах виднелась немецкая форма.

Двое выглядели подтянутыми и крепкими, а вот двое других… Один, с брюшком, в очках, с круглыми невоенными щечками, точь-в-точь профессор с кафедры какой-нибудь аэро-гидродинамики, которому вручили непонятную для него винтовку и бросили закрывать вражеский прорыв. И выражение лица у него было соответствующим – испуганно-настороженным.