1999

Шпагат

Мещер высадил меня у калитки и, получив деньги, умчался, словно за ним погнались местные кикиморы с нечистыми намерениями. Зато мне в этом свежем воздухе и дышалось легко и хотелось многого. Но для начала я зашёл в домик, достал початую бутылку чачи и глотнул из неё. Запах тархуна кружил мне голову и я, захлопнув холодильник, вышел на крыльцо.

Да, соловей ещё не пел, но жабы в Сосновке уже квакали. На полу лежало одинокое яблоко и волшебно светилось, словно пародируя луну. Я поднял его, потёр о рукав и с хрустом сожрал, словно это была последняя еда на Земле. Потом я увидел соседку по даче, одиноко курившую на своём крыльце. Я махнул ей рукой. Огонёк сигареты приветливо помаячил мне в ответ.

Ну, а уж потом я расслабленно и неторопливо пошёл к мосткам. Мне внезапно захотелось забраться в лодку, отплыть на середину речки и, бросив якорь, растянуться на брезенте. А далее можно спокойно смотреть звёздное кино, пока ссать не захочется. Это вот, друзья мои, лучше всяких медитаций и дурацких релаксов из Интернета.

Я прошёл по скрипучим доскам к краю мостушки и странным образом принялся отвязывать лодку. Не спрашивайте, почему странным образом. Я и сам не знаю почему.

Да, вот так. Одной ногой я стоял на носу лодки, а второй на крайней доске. И когда узел был развязан, я заметил, что зазор между неподвижной пристанью и движимой лодкой вдруг стремительно увеличился. И ещё я увидел себя в качестве связующего элемента между этими противоречивыми предметами.

Тут же я почувствовал острую боль в паху и увидел, как ноги мои делали то, что в художественной гимнастике называют… Ну, вы уже поняли о чём я.

Нет, не это хотел я увидеть в тихой спокойной воде. Не такое отражение. Луну – да, хотел; звёзды-стекляшки – тоже да. Но вот свою рожу с разбитой бровью и круглыми совиными глазами и перекошенный от боли рот – ну ни в какие ворота… И ещё это хихиканье на мостках. Весёлый такой женский смех тихий. Я почти догадался, кто там хихикал.

Через мгновенье вода тёмная примет меня, дорогого гостя в мятой одежде. И ночь волшебная будет нелепа и испорчена. А ведь как утром светило солнце и свистели разные там птицы в зарослях тёрна! Как же светило, как же свистели…

Ну и пусть так, пусть… Зато погружаясь в реку, я услышал, как смех на мостушке прекратился и доски заскрипели под торопливыми шагами того, кто спешил мне на помощь.

Если

И уже не важно, что я так нелепо барахтался в воде. Не важно, что хватал её за руку, словно дитя малое. А она между приступами смеха называла меня дураком и бестолочью. Это ничуть не унизило меня, иль там оскорбило. Это было приятно. И когда она вела меня – раскоряченного – по доскам, с одежды валились водопады – это тоже было приятно.

А потом, когда мы были у неё на веранде, соловей всё-таки запел. Я же сидел в кресле-качалке, завёрнутый в какие-то пледы и пил горячий чай. И ещё, граждане, я ел оладьи из кабачков. Кто знает, что это такое, поймёт меня. Кто не знает – мои соболезнования. И да, эти оладьи спасли человека из холодных вод Сосновки, когда ноги мои свело дикой судорогой из-за вынужденной неспортивной растяжки между лодкой и пристанью.

Сейчас я был заправлен каким-то сильным обезболивающим и феназепамом. И она (то ли кардиолог, то ли стоматолог) сидела напротив с кружкой и карандашом. Мы вместе разгадывали кроссворды, оставленные тем её песняром-гитаристом. По большей части они были глупыми и неоднозначными.

– Финикийский бог, четыре буквы, – считала она клеточки.

– Ваал. У него ещё противная жена была, Астарта, – лениво отвечал я, словно Анатолий Вассерман.

Видимо феназепам уже начал действовать. Иначе как я мог так, с разбегу, вдруг вспомнить историю древнего мира.

– Ну, ты даёшь! – удивлялась Алисия.

– Нет, это ты великолепна. Что заставило тебя пойти за мной? Какие знаки ты узрела, соседка? – улыбался я в кресле и качаясь, словно чёртов маятник.

– Да ты просто в крови был и рукав порванный светился. И весь вид твой был какой-то суицидальный. Махнул мне, словно Гагарин, и пошёл с выпученными глазами к реке. А я оладьев напекла и угостить некого.

– Так оладьи или глаза?

– Да всё вместе. Лучше вот угадай упражнение для растяжки ног (спортивное), шесть букв, – ушла она от вопроса.

– Шесть букв… Шесть грустных букв, – поморщился я от боли в паху и вспомнил Алину Кабаеву. – Шпагат, ебись он колом!

– Правильно. «Т» последняя совпала. И перестань ругаться – ты же смог, я видела, – усмехнулась она в мою сторону.

Да, я смог и у меня есть свидетели. А ещё растянутые связки иль мышцы, не знаю, но болит сильно. Впрочем, уже подействовало обезболивающее и мне тут в кресле вполне уютно с чаем и оладьями из кабачков.

Значит, всё не напрасно было. Утренний сон, работа, зарплата, трактир, таможенники в рубахах, драка, кусты, беседка, женщины из «Ремстройсервиса», фонтан и прощальный поцелуй Наташи бухгалтера. И чего это она думает, что я не женюсь. Дура она. Ничего в шпагатах не понимает.

Я шевельнулся в кресле и боль снова стрельнула от поясницы до пяток. Я малодушно застонал.

– Ну, хватит. Хватит дёргаться. Расслабься, сейчас лекарство подействует, – ласково сказала Алисия, положив кроссворд на столик. – До свадьбы заживёт.

Она встала, подошла ко мне и наклонилась, чтобы поправить сползший плед. Я уже не мог поймать фокус и её лицо было размытым, словно между нами было стекло, по которому стекали капли дождя. И весь этот ночной мир, оладьи и соловьи плыли вокруг меня, словно привидения.

– А ты выйдешь за меня? – спросил я поспешно, чувствуя приближение сна, в котором уже не будет искусственных спутников и дурацких размышлений о Боге и Земле.

– Конечно выйду. Спи давай, поздно уже… – услышал я милые слова, но не поверил им.

Впрочем, какая разница. Завтра на работу не идти и если я не забуду, то может… Чего там… Если не за…

Сушки

Я вам о любви обещал рассказать. Ну помните, когда фура с мужем-дальнобойщиком в рейс отвалит и… Люда, заведующая по учебной части, с мелированными волосами и глазами, как у косули, встретит меня в шёлковом халатике. Не помните? А я всё равно расскажу.

Не знаю, той ли вы любви ждёте… Или вообще, всем похуй, что там люди друг другу в души наваливают. Но зато потом волнения всякие, порывы, трепет и танцы в лунных отражениях. Да у любого поэта спросите!

А вот я, после разговора с приятелем Аркашей, стоял на тёмной улице и думал об унитазе, который ему гости свернули. Зачем мне идти в эту весёлую квартиру, полную хищных дам и песен Макса Фадеева? Ну, вот вы бы пошли? Верю, вы бы – пошли. И я бы пошёл, но мне помешал тот доходяга – с крыльями за спиной. Выскочил, подлец, прямо из-за пушистой туи и руками замахал, словно глухонемой.