2012 Хроники смутного времени
Шрифт:
Психиатр отвлекся от нарезки ветчины — кстати, последнего куска, любезно оставленного нам покойником,— и уважительно заметил:
— Да, это вы хорошо придумали. Днем дети с удовольствием будут играть в шпионов, а мы сможем отдохнуть…
Я сел перед телевизором, налил себе еще водки и цапнул со стола кусок ветчины. Хлеба, увы, не было — его мы подъели еще вчера.
— Жаль, что нам встретился автобус с малышней, а
не со взрослыми школьниками,— вслух подумал я.
Психиатр покачал седой головой, повернулся ко мне и с осторожной улыбкой ответил:
— Нет, что вы,
Своих ровесников подростки из колонии воспринимают как соперников и обязательно уничтожают, если есть такая физическая возможность,— так заведено у всех хищников.
Олег Меерович вынул из микроволновки тарелку с тушенкой и ветчиной и поставил передо мной. Свою тарелку он поставил рядом, сел, вручил мне вилку и неожиданно спросил:
— Антон, я заметил, что вы совершенно не комплексуете из-за своего небольшого роста и веса. Меня как психиатра это чрезвычайно занимает. Разве вы не испытывали в жизни проблем с дискриминацией поросту?
Я опешил от этих странных, неприятных вопросов и молча уставился на деда, совершенно не понимая, куда он клонит.
Олег Меерович вздохнул:
— Простите, если допустил бестактность. Дело в том, что в свое время я защитил кандидатскую диссертацию, где рассматривал подобные комплексы как особую поведенческую реакцию. Но вы, простите,своим поведением опровергаете мои выводы. Меня это расстраивает. Но, разумеется, не в личном смысле,конечно, а в сугубо научном,— немедленно поправился он.
Я пришел в себя, налил в стакан водки и поднял его повыше, показав психиатру:
— А какие у вас были выводы?
Дед покачал головой:
— Судя по всему, неверные. Ну ладно, не хотите отвечать — не надо…
Я выпил и задумался. Конечно, в моей жизни всякое' бывало — в том числе и качественные поведенческие реакции, о которых упомянул психиатр. Господи, как: меня только качественно не били на протяжении моей жизни — и втроем, и впятером, а в армии, помнится, даже целым взводом обкуренных узбеков.
Но я всегда вставал, даже если следующая плюха роняла меня обратно. Я все равно вставал, даже если потом опять приходилось падать. Помнится, смешнее все^ го получилось даже не с узбеками, а с родными, бляха-муха, славянами, в парке Челюскинцев чертову уйму лет тому назад.
Мне было четырнадцать лет, и я был один, и вокруг была ночь, потому что я пошел доказывать себе, что смогу в одиночку пройти через парк, и мне будет ни капельки не страшно.
Мне стало ужасно страшно, едва я увидел темную полосу деревьев за трамвайной линией, которую мне предстояло перейти. Но я пошел, потому что привык делать то, что решил. И еще потому, что обещал совершить этот подвиг одной девочке из параллельного класса. Где она сейчас, эта девица? Я ведь даже имени ее не помню…
Разумеется, в парке меня встретили — их было человек десять, и им было ужасно смешно, что такой маленький пацан, шкет, как они меня обзывали, осмеливается материться и махать кулачками в ответ на пока еще не болезненные, но унизительные шлепки по лицу.
Потом, когда я удачно попал с левой ближайшему
весельчаку точно в глаз, удары пошли настоящие. Меня спасло совершенно случайное обстоятельство — поднимаясь с асфальта в совершеннейшем бреду, я снова засветил кулаком в глаз уже другому весельчаку и здорово повредил, едва ли не выбил.И тогда остальные просто поверили, что время работает на меня — рано или поздно я выбью глаз каждому из них, сколько бы раз мне ни пришлось перед этим упасть на асфальт.
И они убежали. Я стоял, скорчившись от боли, и орал им вслед, кто они такие, но вся эта ватага случайных гопников удирала от меня не оглядываясь.
Я перешел тогда парк дважды — туда и обратно, будучи не уверен, что сумею повторить этот фокус. Еще меньше я был уверен в том, что на меня тогда напали лишь потому, что я был невелик размерами. Главная причина, конечно, в другом — я был один и без оружия.
Зато всякий раз с тех пор, когда мне доводится слышать о победе разума над силами природы, я вспоминаю именно тот эпизод. Но как объяснишь те эмоции психиатру?
— Какие еще комплексы? Что это вообще за наука такая, психиатрия? — с вызовом спросил я, накалывая вилкой кусок ветчины.
Олег Меерович деликатно помалкивал, вяло ковыряясь в своей тушенке.
Тут как раз явились оба наших грузчика, и я взглянул на часы — было два часа ночи.
— Пятьсот коробок сделали,— выдохнул Палыч,
уронив свое мускулистое тело на диван рядом со мной.
Васильев плюхнулся по соседству и молча протянул руку, в которую я понятливо вложил ополовиненную мной бутылку водки.
— А сколько там всего коробок? — светским тоном осведомился Олег Меерович, цепляя на вилку очередной кусочек мяса.
— Тысяча сто,— ответил Игорь, трагически подняв брови, а потом еще поведя носом в сторону наших тарелок.
— Все готово,— тут же отозвал.ся на это движение дед.— Ваши тарелки в печке, только кнопочку нажмите, а потом забирайте.
Палыч посмотрел на Васильева, но тот был занят — блаженно улыбаясь, лакал водку прямо из горлышка. Тогда Игорь шумно засопел, встал с вызывающим кряхтеньем, сделал целых два шага к микроволновке, нажал там на кнопочку и быстро вернулся на диван, а потом, укоризненно разглядывая Васильева, спросил:
— Я, бляха-муха, тебе еще и ужин должен готовить?
Васильев даже не шелохнулся, и тогда Игорь повернулся ко мне:
— Тошка, ты не переживай: спирт в коридорах мы не оставим. Мы сейчас быстренько пожрем и закидаем все остальное в подвал.
Я равнодушно кивнул, доедая свою тушенку. Было понятно, что за мое согласие остаться здесь с детьми эти двое способны на любые подвиги.
— Не волнуйся, в смысле денег все остается как договаривались,— вдруг снова вскинулся Палыч, с тревогой вглядываясь в мое лицо.— Мы все получаем по тридцатке за доставку и еще двадцатку премиальных.
Ты — тоже. Никаких проблем, понимаешь?..
Я с фальшивой любезностью улыбнулся ему и, отобрав у Васильева бутылку, налил себе еще водки.
— А что, Олег Меерович, не покарают ли нас боги психиатрии, скажем, за неумеренное пьянство? — Я демонстративно, с шумом, прихлебнул из своего стакана.