2024-й

Тимур и Роман предпочли полуразвалиться на диванах, словно римские патриции, Лора даже поставила возле них столики с гроздьями винограда и большие чаши с вином.

Сегодня, когда мы расположились в креслах с уже привычными фужерами хорошего вина, я мысленно прыгнул к началу нашей работы и поразился, как быстро перешли к легкому образу жизни. В первую пару лет говорили только о работе, спорили до хрипоты, ругались, доказывали, в последующие годы все бывало точно так же, но в конце все то ли уставали, то ли успокаивались и переходили на более легкие темы.

Сейчас же с самого начала идет легкий треп ни о чем, перескакиваем с политики на бабс, зацепляем вскользь моду, вон даже впервые допустили на брэйнсторминг масонской ложи, как саркастически называет Тимур, Лору, девочка прямо на седьмом небе от счастья.

Гулько поднял штанину Василия Петровича и постукивал по металлу костяшками, выпытывая, как ему сейчас, не стремно ли быть в первом эшелоне.

Василий Петрович с усмешкой объяснил, что вообще-то никакого первого эшелона, манипуляции с телом начались давненько. Бодибилдинг, татуировка и пирсинг — тоже вмешательство, а уж пластические операции — вообще, пусть спросит Алёну… Потом пошли смена пола, донорство органов и трансплантация, а теперь вот обычное протезирование переходит в кибернетическое, когда протезы уже лучше собственных конечностей.

Ко мне подсел Скопа, вздохнул так тяжело, словно толкал заглохшую машину через весь город к чужому гаражу.

— Прости, шеф, что по делу. Проблема…

— Давай проблему, — сказал я сварливо. — Раньше только ради проблем и собирались.

— То было золотое время, — ответил он печально. — В общем, кадры в самом деле решают все, как говорили древние греки. Но не могу их набрать.

— Греков?

— Да хоть кого! Главное, чтоб кадры. Всего-то и нужно еще триста человек… Но из тысячи, что пришли на собеседование, две трети — блиповцы.

— Господи, — сказал я шокированно. — Почему так много?

Он покачал головой:

— Ты меня не понял. Я сказал «из пришедших на собеседование». А восемнадцать тысяч были отсеяны еще по предварительному тесту.

Я охнул, но кулаки сжались сами, будто я стиснул пальцы на горле нашей цивилизации. Блиповцы множатся, блиповцы становятся самой массовой прослойкой населения. Блиповцы — это люди, которые смотрят на длинные сообщения и откровенно признаются: неасилил. Их усыхающие мозги уже не в состоянии справиться с информацией, превышающей некий объем, что уменьшается с каждым годом.

Вернее, с каждой расслабухой, балдежником, оттягом, с доступными девочками, доступной инфой, которую не надо переваривать: видные аналитики пережевали, а умелые смийцы адаптировали к восприятию блиповцев, что умеют читать только заголовки новостей.

Блиповцы живут абсолютно без усилий, и если им, скажем, предоставить бесплатно хлеб и воду, а также выход в инет, они никогда даже не подумают, чтобы идти работать или учиться. Вот так, от колыбели и до глубокой старости, и просуществуют в блаженном ничегонеделании. К счастью, такой возможности у них пока нет…

Скопа как угадал ход моих мыслей, или же они слишком четко проступают на моем мужественном и, конечно же, волевом лице руководителя.

— А что потом, — сказал он грустно, — с этими людьми?

Я процедил сквозь сжатые зубы:

— Надеюсь, для них не будет никакого потома.

Гулько внимательно прислушивался, пересел к нам ближе и сказал с осторожным оптимизмом:

— Всегда есть стимулы. Можно даже… людей побудить работать. Даже потом.

— Это когда? — уточнил Скопа.

— Когда будет достигнута эра всеобщего благосостояния, — сказал я. — Когда процессы будут автоматизированы настолько, что практически все население лишится работы. К их радости, конечно.

Скопа кивнул, сказал Гулько:

— Вот видите, наш босс все время называет этих… людьми, а у тебя нет другого определения, как «быдло».

Гулько поморщился, а на меня посмотрел с укором, словно я, называя людей людьми, плюнул ему в суп.

— Неважно, — ответил он нехотя, — как их называть. Главное, чтобы они поработали еще лет тридцать.

Скопа сказал оптимистически:

— Закон Мура меняется в сторону ускорения. Так что тридцать лет вполне могут превратиться в двадцать.

Гулько прорычал с пренебрежением:

— Слишком хорошо живут! Уже рабочий день им сократили до четырех часов, а неделю до четырех дней!.. И отпуска дважды в год. По месяцу. Бездельники…

Скопа сказал с удивлением:

— Ты чего? Радоваться надо, автоматизация все больше высвобождает людей. Теперь есть время для творчества, для развития способностей…

— Ты совсем дурак? — спросил Гулько, он оглянулся на Тимура, тот ответил бы злее, но Тимур не слышит. — Нет, ты не просто дурак, ты идиот!.. На какое творчество они тратят время? Да все правительства не знают, чем занять этих освободившихся идиотов вроде тебя! Для них и шоу придумывают все новые и новые, и все больше призывают трахаться и трахаться, ибо простой дурак больше ничего не знает и не умеет. Потому сейчас и уверяют везде, что, мол, трахайся до упаду, будешь таким умным, талантливым, энергичным, красивым и даже долгожителем!..

— А-а-а-а, — сказал Скопа понимающе, — вот что тебя задело… Эти гады трахаются чаще, чем ты! Понимаю, обидно. Но ничего, ты же все равно с куклами, а они не считают. И не требуют чаще.

Гулько мгновенно остыл, отмахнулся с великодушием короля, который бросил нищему настоящую серебряную монету.

— Не завидуй.

Скопа удивился:

— А чему завидовать? Ты на этих резиновых баб тратишь все деньги! Мог бы коттедж получше купить, как у всех нас. И внедорожник, чтобы к нему добираться, а то дороги там…

Гулько пожал плечами. Видно было, как не хочется отвечать, объяснять, спорить, доказывать, но Скопа насел, и он ответил с великой неохотой:

— Ты на живых баб тратишь больше.

Скопа воскликнул:

— Так то на живых!

— А чем они лучше? — ответил Гулько брезгливо. — Ты надеваешь лучший костюм, покупаешь цветы и шампанское, едешь к ней и пару часов окучиваешь, и все ради того, чтобы посовокупляться. А я вот встал из-за компа, нажал на кнопочку, дверца шкафчика отворяется, оттуда выходит такая… что у самого замороженного кровь вскипит! А через пять минут, а то и раньше, я снова сажусь за комп.