2024-й

— Это было непросто, — призналась она. — У тебя семь тысяч развлекательных каналов, триста информационных и всего шесть по-настоящему дельных.

Я буркнул:

— Во все века клоуны всех мастей были популярнее и заметнее ученых, политиков, философов, мудрецов. Начиная с допещерных и пещерных эпох и до нынешнего времени. И сейчас новость ли, что телеканал Академии наук менее популярен в сети, чем любой из развлекушек?

Она поморщилась:

— Еще скажи, что Аня Межелайтис известнее любого нобелевского лауреата, что создатель компьютера умер в бедности, а создатель порносайтов покупает дворцы и оборудует в личных суперлайнерах бассейны, а на яхтах ставит теннисные корты для себя и друзей!

— И скажу, — пообещал я, потом махнул рукой: — Дразнишься? И так все знаешь.

Она сдвинулась вместе с креслом в сторону и похлопала по корпусу стиральную машину.

— А хорошо, — сказала она деловито, — что всех роботов, хоть кухонных, хоть садовников, всегда снабжают половыми органами. Хотя по правилам они и тщательно замаскированы, но даже я могу понять, как быстро их высвободить наружу и как закрепить на постоянное место.

— И где там половые органы? — осведомился я мрачно.

— Может быть, — предположила она, — ты убрал перед моим приходом?

Я пожал плечами:

— А смысл? Через несколько часов узнаешь обо мне все. У меня не останется тайн.

— Страшно? — спросила она с сочувствием.

— Страшно, — сознался я. — Как-то относился бездумно, видел только плюсы, а теперь мороз по шкуре… И вдруг ощутил, как дорожу твоим мнением. Жутко все разом потерять.

Она отмахнулась:

— Не боись, мое мнение о тебе не шибко высокое. А если честно, то… нет, не скажу.

— Спасибо, — сказал я. — Наверное, только потому с тобой у меня и комфорт. Любовь — это когда можно без стеснения перднуть в постели. Или посидеть рядом на унитазе… Хотя вообще-то, когда дрыхли в твоей постели, ты пукала довольно мощно, но все равно было комфортно и совсем не противно…

Она вскрикнула в великом возмущении:

— Что? Я? Да никогда в жизни!

— Жаль, — сказал я печально, — вот видишь, и не пукала, и на унитазах не сидели.

— У меня только один унитаз, — напомнила она ядовито. — Правда, у Лены-манекенщицы два… Когда ты утром на нем кряхтел, я чистила рядом над раковиной зубы.

— И ничего не кряхтел, — ответил я с обидой. — У меня там все в порядке. Это у тебя…

— Что? — спросила она. — У меня анус с кавернами?

— Нет, — согласился я с объективностью спортсмена. — Анус у тебя чудо. Модифицировала или такой и был?

Она посмотрела в удивлении.

— А тебе не все равно? Или ты биокон?

— Нет-нет, — сказал я поспешно, — что ты!.. Конечно, все равно. Главное результат.

— И как? — спросила она. — Ладно, не мучайся с ответом. Я и так знаю, что анус у меня отпадный, все хвалят.

— Ты вся отпадная, — сказал я тихо.

Она повернулась ко мне и спросила негромко и с недоверием в голосе:

— Правда?

— Правда.

— Это тебе так сказали… или ты сам решил?

— Что мне другие? — ответил я с обидой. — Мы всегда все делаем по-своему. Даже если сосед прав, скорее шагнем в неправость, чем дадим подумать на себя, будто на нас подействовали… У тебя и здесь таблетки?

Она кивнула, на блюдце выкатились мелкие цветные шарики драже.

— Ты разве не принимаешь?

— Только дикари не принимают, — ответил я.

Человек, как ни крути, все-таки обезьяна, хоть и наиболее развитая и социализированная. Но все, чем наполнена жизнь человека: война, культура, искусство, религия, политика, этикет, — лишь продолжение обезьяньих инстинктов. Сейчас же мы, начиная принимать препараты нового поколения, вступаем на первую ступеньку изменения самой сути человека… точнее, сходим с той линии, что роднит нас не только с обезьяной, а через нее со всеми предками, вплоть до амебы.

— А тетракс пьешь?

— Рассасывал под языком, — сказал я.

— А я колола, — призналась она. — Так действует быстрее. Неужели я прошла дальше тебя?

Я покачал головой:

— Я тоже сперва колол. Но так слишком взрывной эффект, а длится всего семь часов. А когда под языком — голова ясная, а память абсолютная двенадцать часов!

— И все это время держишь под языком?

Я рассмеялся:

— Не все, но приходится долго, ты права. Что делать, технологии пока несовершенны…

Я услышал писк и ощутил царапанье в кармане, словно там проснулась мышь и пытается выбраться. Алёна смотрела, как я запустил руку в карман и что-то там ловил, в ладони появилась крупная капля ртути размером с грецкий орех. Алёна смотрела с любопытством, у меня Claytronics-2, первый выпуск, стоит баснословно дорого, это потом цена упадет в разы, а сейчас у меня в ладони предмет зависти модниц. Сверкающая капля на миг вытянулась, превращаясь в видеокамеру, я подвигал пальцами, еще не наловчился моментально находить нужное мне, и Алёна успела увидеть с десяток разных вещиц, пока у меня в руке не оказался обычный мобильник. Он в две секунды расплылся в тонкую лепешку, застыл, превратившись в экран. Изображение в триколоре, Тимур на фоне городского пейзажа, в руках лист бумаги, и сразу возопил возмущенно:

— Ты посмотри, разве это не свинство?

Буковки мелкие, рассмотреть не удавалось, я сперва зуммил до предела, потом махнул рукой и направил на стену. Автоматически включился проектор, стена превратилась в огромный экран. Я пробежал глазами по ясно читаемым строкам, в окошке появилось лицо Тимура, он с ходу комментировал отдельные пункты.

Я поморщился:

— Ну и что?..

— Они же сперли! — крикнул Тимур. — За воровство идей суды теперь головы снимают! А там не только идея, но и куски программного кода!

— Доказывать придется долго, — сказал я с сожалением. — Но пусть Мясоедов ворует, пусть… Мы даже в суд подавать не будем.

— Почему?

— Пусть увязнет, — пояснил я. — Идея нашего «Виртуального мира» замечательная, но… хороша для вчерашнего и сегодняшнего дня. Для завтрашнего — надо иное. Мы это сделаем! А он прогорит… Ладно, Тимур, у меня сегодня очень серьезный день, а завтра вообще ждет чуть ли не плаха. Давай, увидимся!

Я отключил связь, Алёна перехватила мой внимательный взгляд, вскинула брови: