22 июня, ровно в четыре утра

Потом девушка помогла бойцу присесть, оперев спину на ворота, а сама подбежала к еще одному раненному. Тут было проще, осколок только чиркнул по лбу, но кровило из рваной раны знатно, она старалась потуже затянуть повязку, помня, что раны на лице дают длительные обильные кровотечения, чем и опасны. А тут появился и военфельдшер, и двое бойцов с носилками. Военфельдшер, немолодой мужчина годков под сорок с густыми усами, в которых начала появляться седина, скупо поблагодарил девушку, заметил, что она сделала все правильно, молодец, а Рива отправилась к телеге.

Как ни странно, но сапоги все так же торчали из-под колеса. Зайдя с другой стороны, Рива обнаружила картуз деда Захара, судя по всему, возчик дышал, но как-то очень тихо.

— Дед Захар! — никакого ответа…

— Захар Степанович! Отзовитесь! — никакого шевеления.

— Дедушка Захар! Вы живы? — Рива решилась прикоснуться к плечу старичка рукой и потормошить его легонько.

— Ні, доцю, я вже помер...[1] — раздался ответ старичка, тихий-тихий, как будто и не он это отвечает, а ветер в верхушках деревьев шумит.

— Деда, очнитесь, вы целы? Все с вами в порядке? — Рива и не собиралась отстать от возчика, который вроде бы стал приходить в себя…

— А шо таке? Я не вбитий? Я поранений! Дивись, наскрозь мене в бік проштрикніло, вся спина вогнем горить! Ой горе мені, доцю! До лікаря мене треба, негайно![2] — с помощью девушки старичок-возчик стал выбираться из-под телеги. Старенькая лошадка, еще более дряхлая, чем ее возчик, смирно стояла посреди узкой улочки, не обращая внимания на то, что происходит вокруг нее. Казалось, ей уже все совершенно все равно, старая кобылка уже чувствовала, что срок ее жизни подходит к концу и от чего и когда наступит конец, ее совершенно не интересовало.

Когда Степаныч вылез из-под телеги, Ривке все стало ясно. Взгляд на телегу подтвердил ее подозрения. Пинжак с карманами, ровесник века, был облит горячим варевом. Оба термоса с супом были простреляны пулями насквозь. Из всех термосов остался только один — с перловой кашей. Девушка вздохнула, чем же ей кормить ребят? Но тут же обратилась к возчику, тревожно моргающему и ждущему приговора:

— Снимайте пиджак, Захар Степанович, а то обваритесь — это вас супом облило. Пули сегодня были не для вас. — и девушка стала помогать возчику снимать и отряхивать одежду. Ее тревожило, как она накормит ребят, которые весь день рыли окопы, но придумать что-то никак не удавалось. И тут к телеге подбежал Миша Райский, тот самый призывник, которого она встретила у комендатуры. В его руках было два вещмешка защитного цвета.

— Рива Абрамовна! Вот! Товарищ комендант приказал выдать вашим на сегодня обед сухпайком. И это… — парень немного стушевался, а потом выпалил разом, — Спасибо вам за помощь от товарища коменданта и от бойцов тоже…

[1] Нет, дочка, я уже умер.

[2] А что такое? Я не убит? Я ранен! Смотри, насквозь в бок прошло, вся спина огнем горит! Ой, горе мне дочка! К врачу мне надо! Немедленно!

Глава двадцать третья. Вечерний чай

Глава двадцать третья

Вечерний чай

28 июня 1941 года

В этот день тревога в их семье ощущалась как никогда. Ребекка шла домой после тяжелого трудового дня. Почти десять часов вечера, а было еще светло — короткая летняя ночь еще не вступила в свои права, ночные птицы еще не вылетели за законной добычей, но дневные птицы и звери прятались в свои гнезда и норы, наступал короткий миг затишья перед ночной жизнью. Рива любила такие минуты, когда чувствуется дыхание жизни, когда властвует матушка-природла, но чувство тревоги, не покидающее ее, не давало насладиться этим моментом по-настоящему.

Она шла мимо комендатуры, к которой их подвезли, мимо своей школы, потом повернула к базару, а уже от базара начиналась и их улица, шла, автоматически здоровалась с прохожими: ее тут знали многие, знали как хорошую учительницу и активную комсомолку. Но с кем она здоровалась, что говорила — все это проходило мимо ее сознания, Рива задумалась, и мысли ее были тяжелыми, как грозовые тучи в майский полдень. Вообще-то все было просто главный вопрос был «Почему»? И это самое почему рвало ее душу. Почему враг наступает? Почему наша доблестная Красная армия не погнала врага к чертовой матери? Как обещали — а тут и не погнали… Что это происходит? ПОЧЕМУ??? Но девушка к метаниям этих почему уже начала привыкать, она научилась эти страшные почему откладывать, потому что был в ее голове главный вопрос, на который она никак не могла найти ответа: «ЧТО ДЕЛАТЬ»?

Говорят, что есть ситуации, в которых у человека нет выбора. Да, возможно так и бывает, особенно, когда идет война. Но сейчас у Ребекки выбор был. Она хотела пойти добровольцем на фронт: у нее и со спортом все в порядке, да и правду ведь говорят, что учителя и врачи — родственные профессии, а девушка ходила на курсы санинструкторов, умела делать перевязки, знала, как оказывать первую помощь, и не только при ранениях. Так что пойти оказывать помощь раненым, хоть в госпитале, хоть на передовой — она была к этому готова, но… но было то чувство, которое ей мешало так поступить. И это было обыкновенная любовь — к родным, к родителям, почему-то с каждым днем Рива убеждалась, что без нее они пропадут. Моня, да еще с малышкой Марочкой, разве это опора семьи? Эва слишком молода, ветер в голове, она начинает взрослеть, ей только мальчики в голове… А отец? У него же здоровье… Он может не выдержать, девушка точно знала — ее место рядом с ними. Без нее — пропадут. Да, отец, это мудрость и сила, но она знала, сколько сил съела болезнь, сколько времени, сил, самой себя пришлось отдать, чтобы чахотка отступила, а ведь отец угасал, таял, как свеча, а врачи разводили руки, только она не сдавалась… Вот он и жив…

Решила — как отрезала.

Я остаюсь с семьей!

Как-то сразу стало легче, как будто бы принятое решение окончательно разрубило весь Гордиев узел проблем. Вот и хорошо, буду с семьей, буду со всеми.

И хотя Рива была поглощена своими проблемами, автоматически здороваясь с прохожими, от тети Фиры, соседки напротив, ей отвертеться не удалось. Пожилая еврейка вцепилась в рукав ее пиджачка и тут же запричитала, забыв, по обыкновению, поздороваться:

— Ривочка, ты себе не пГедставляешь, что там твориться, этот товаГищ МайстГенко не думает даже выдавать эваколистки! Он всех посылает! Как он всех посылает! С фантазией, так даже мой покойный свекоГ, светлой памяти Гувим Моисеевич не Гугался, даже когда ныне здГавствующая свекГовь, СаГа АГоновна, ему выливала гоГячий боГщ на новую Губашку! И всем твеГдит, что наши пГийдут и немца пГогонят… Так никто же и не споГит… Таки пГГийдут и таки пГогонят!

Ребекке еле удалось вырваться из слишком цепких лапок Фиры Генриховны, голод и усталость, совместно с тревогой за родных подгоняли ее к дому. Она даже не поняла, что такое ответила соседке, что та сразу же отпустила ее руку и бросилась к себе в дом. А молодая и голодная учительница почти бегом вошла в дом, в котором вся семья была уже в сборе. Единственно сытым человеком в семье была Марочка, только что насосавшаяся маменькиной груди и потому отчаянно спавшая, в этом возрасте девочка больше спала, чем бодрствовала. Надо сказать, что в дни войны сразу же изменились привычки в семье. Теперь пищу вечером принимали все вместе, спокойно дожидаясь последнего, кто приходил, будь то Ребекка или Абрахам или Эва, хотя последней слишком позднее появление грозило отеческой выволочкой. Эва любила отца (хочу сказать, что у всех сестер это была общая черта), а потому к ужину почти никогда не опаздывала. Началась война… нехватку продуктов семья Гольдбергов еще не ощущала, но необходимость строгой экономии на всем сидела в памяти поколения, пережившего Мировую и Гражданскую войны. Лейза умела готовить, нет, это надо сказать по другому: она УМЕЛА готовить. В ход шли самые обычные недорогие продукты, но умела даже самый обычный салат из вареной свеклы сделать изумительно вкусным, а как? Никто не понимал. Вот ты берешь такую же свеклу, так же отвариваешь, так же натираешь на мелкой терочке, добавляешь ту же соль, подсолнечное или кукурузное масло, все это перемешиваешь, потом щепотка сахара, а вот теперь результат: у тебя в руках что-то несъедобное грязно-коричневого цвета, а у тети Лейзы яркий мазок красно-бордового цвета с тонким изумительным вкусом. Почему? А кто знает его, почему, и у кого откуда растут руки и для чего ему эти грабки Господь приделал? А вот хозяйке Гольдбергов руки Господь дал золотые.

Ужин был простым и вкусным. Мама положила каждому в тарелку по две средних картофелины, отваренные в мундирах, горку салата из свеклы, описанного мною ранее, по куску хлеба и по половине воблы — это рыбное чудо сегодня поутру притаранил Эвочке очередной поклонник, хозяйственная девочка от подарка не отказалась, но и лететь на свидание с прыщавым ухажером не спешила. Вот только отличия были в напитках — всем Лейза налила чай, а вот Моне досталась большая кружка чаю с молоком — Марочку надо кормить. Рива смотрела на любимых людей, таких разных, но самых-самых близких, ближе и не бывает. Она смотрела на них с любовью, потому что это был ее дом, ее семья, ее крепость. Незаметно тарелки стали пустыми. Пришло время чая, который тоже пили в полном молчании. А потом пошли разговоры: эмоциональная Эвочка рассказывала о налете на железную дорогу, отец немного рассказал о работе, поговаривали, что будут эвакуировать завод имени Кирова, машиностроительное предприятие, самое большое в городе, но никто в это не верил. Этот механический завод был построен еще до революции, Лейза долгое время воспитывалась в семье хозяина завода, была компаньоном его жены. Этот домик достался ей как приданное, только благодаря хорошему расположению к ней самого богатого семейства города. Сейчас завод выпускал сельскохозяйственный инвентарь и механизмы, сеялки, молотилки, мельницы, но военной продукции не выпускал никогда. А кому сейчас будут нужны сеялки? Сейчас нужны танки и снаряды.