25 июня. Глупость или агрессия?

Глава 2.8 ИТОГИ И ОБСУЖДЕНИЕ

Вооруженная агрессия Советского Союза против Финляндии, начавшаяся 30 ноября 1939 г., закончилась подписанием Московского мирного договора 12 марта 1940 г. Не только по обстоятельствам его заключения (Сталин отказался приостановить наступление Красной Армии хотя бы на период ведения переговоров), но и по своему содержанию этот договор был не чем иным, как актом международного разбоя и вымогательства, несовместимым с общепризнанными нормами права. Насильственным путем от Финляндии были отторгнуты обширные территории, отстоящие на сотни или даже тысячи километров от Ленинграда (укрепление обороноспособности которого было задним числом объявлено в качестве главной причины, «вынудившей» Сталина совершить вооруженное нападение на заведомо слабейшего соседа).

С формально-юридической точки зрения Московский договор от 12 марта 1940 г. почти ничем не отличается от Соглашения о перемирии между Францией и Германией, подписанного в Компьенском лесу 24 июня 1940 г. Оговорка «почти» относится лишь к тому, что вопрос о том, кто (Германия или Франция) был агрессором, а кто — жертвой агрессии, допускает разные толкования. Строго говоря, именно Франция объявила 3 сентября 1939 г. войну Германии, и именно французские войска первыми пересекли границу (9 сентября) и вторглись на сопредельную территорию Германии. Да, Нюрнбергский трибунал отверг подобную казуистику и признал Германию виновной в развязывании войны в Европе, в том числе — и войны против Франции. И тем не менее, тема для сугубо абстрактной дискуссии остается. В случае же с 1-й советско-финской войной («зимней войной») все предельно ясно: Финляндия не нападала, не угрожала, да и не могла — в силу разницы в размерах — угрожать могучему Советскому Союзу, армия которого превосходила в численности все мужское население страны Суоми (включая грудных младенцев и ветхих стариков).

В современной Германии едва ли найдется экстремистская группировка крайне правого, реваншистского толка, у которой хватит наглости требовать «возвращения» Парижа и Орлеана, ссылаясь при этом на условия Соглашения о перемирии 1940 года. Ну а во Франции лишь немногие из тех, кто в годы оккупации обвинял де Голля, «Свободную Францию» и бойцов антифашистского Сопротивления в нарушении «перемирия» с захватчиками, избежали уголовного наказания. Эти вдохновляющие примеры должны были бы, на мой взгляд, удержать российских историков от того, чтобы с видом оскорбленной невинности возмущаться тем, что не все граждане и не все руководители Финляндии считали себя морально обязанными выполнять условия Московского договора от 12 марта 1940 г.

Впрочем, с весны 1940 г. по весну 1941 г. вопрос о том, как руководство Финляндии относится к Московскому договору. не имел еще никакого практического значения. Главным и определяющим ситуацию было то, как к этому договору относилось руководство СССР. Рассмотрению этого вопроса и была посвящена вторая часть нашей книги.

Факты, как относительно новые, так и давно известные, свидетельствуют о том, что в Москве Московский мирный договор воспринимали как временную, вынужденную и досадную остановку на пути к полной аннексии Финляндии. Уже бесцеремонный захват комбината в Энсо, произведенный вооруженным путем через 10 дней после подписания договора, юл наглядный образец того, что ждет Финляндию в недалеком будущем. Угрозы и претензии, никак не основанные на букве и смысле мирного договора, сыпались один за другим. Транзит военных грузов в Ханко, ультимативные требования отставки министров финского правительства и вмешательство в выборы президента, уничтожение пассажирского самолета «Калева», требования «вернуть» Советскому Союзу подвижной состав финских железных дорог и прекратить строительство оборонительных сооружений «на гельсингфорсском направлении», систематическое нарушение границ советскими разведывательными самолетами — все это с предельной откровенностью говорило о явном нежелании Сталина налаживать мирные, добрососедские отношения с разоренной им же Финляндией.

Документы, ставшие доступными в начале 90-х годов, показали, что упомянутые выше многочисленные факты «прессования» Финляндии служили не только целям психологического давления на руководство страны, но и прямо подготавливали вторую попытку вторжения и оккупации. Оперативные планы высшего командования Красной Армии, разрабатываемые осенью 1940 г., однозначно и прямо ставили задачу пашой оккупации всей территории Финляндии (включая столицу государства Хельсинки), полного разгрома и уничтожения финской армии. Текст директив советского командования не оставляет никаких сомнений в том, что реализация этих планов не ставилась ни в какую зависимость от возможного появления на территории Финляндии иностранной (в реальных условиях того времени — немецкой) армии, способной создать угрозу для Ленинграда. Скорее, наоборот, именно создавшаяся ситуация отсутствия у Финляндии военных союзников рассматривалась как особо благоприятный момент, который следовало использовать. Примечательно и то, что в тексте «Соображений» и «директив» высшего командования Красной Армии не нашлось места для хотя бы формальных оговорок о том, что планы вторжения разрабатываются «на случай нарушения Финляндией условий мирного договора». И в этом смысле советские планы заметно отличались от гитлеровского плана «Барбаросса», в котором все же было сказано, что «все распоряжения, которые будут отданы главнокомандующими на основании этой директивы, должны совершенно определенно исходить из того, что речь идет о мерах предосторожности на тот случай, если Россия изменит свою нынешнюю позицию по отношению к нам».

С учетом содержания оперативных планов советского командования приобретают новый смысл и значение такие факты, как размещение на полуострове Ханко подвижных железнодорожных артиллерийских батарей особой мощности или создание пресловутого «Общества мира и дружбы с СССР», которое — к вашему неудовольствию московских «кураторов» — так и не смогла «сломать хребет финской буржуазии» (хотя и успело начать кампанию дестабилизации с кровавыми уличными беспорядками и человеческими жертвами). Ставшие известными документы руководства Коминтерна и «московского руководящего ядра» финской компартии предельно откровенно и однозначно ставят задачу «превращения Финляндии в советскую республику» и предоставления финскому народу «такой свободы и самостоятельности, какой обладают народы Карело-Финской, Литовской, Латвийской, Эстонской советских республик». В свете таких документов и планов становятся понятными и парадоксальные на первый взгляд решения советского руководства о создании Карело-Финской союзной республики, о совершенно искусственном насаждении в ней финского языка, неизвестного абсолютному большинству населения, о «вечерних курсах» финской грамоты для партийной номенклатуры этой мертворожденной «запасной Финляндии»…

«Бодливой корове бог рогов не дает». Эта довольно грубая народная поговорка предельно коротко и точно описывает всю историю советско-финского противостояния 1939-1940 гг. В марте 1940 г. смутная угроза вооруженного вмешательства англо-французского блока встревожила Сталина до такой степени, что он решил приостановить на время окончательную расправу с непокорной Финляндией. Осенью 1940 г. едва обозначившийся интерес Германии к финскому никелю и «финскому транспортному коридору» заставил Сталина остановить на полпути практическую подготовку к «окончательному решению» финского вопроса. В Берлин был послан сам глава Правительства СССР для выяснения отношений с бывшим сообщником по разбою, каковой сообщник, набравшийся за год силы и нахальства, стремительно превращался в главного противника.

В ходе переговоров, состоявшихся 12-13 ноября 1940 г., выявилось абсолютное несовпадение позиций сторон по финляндскому вопросу. Гитлер категорически возражал против новой войны в Финляндии, Молотов, ссылаясь на секретный Протокол 23 августа 1939 г. о разделе сфер интересов в Восточной Европе, настаивал на своем «праве» оккупировать Финляндию, не откладывая это дело ни на год, ни на полгода («почему Россия должна откладывать реализацию своих планов на шесть месяцев или на год? В конце концов, германо-русское соглашение не содержало каких-либо ограничений во времени и в пределах своих сфер влияния ни у одной из сторон руки не связаны»).

Разумеется, с точки зрения соблюдения условий августовской (1939 г.) сделки Молотов был абсолютно прав. Но нас в данном вопросе интересуют не сталинско-гитлеровские «разборки по понятиям», а отношение руководства СССР к Московскому мирному договору с Финляндией, о существовании которого Молотов ни разу не вспомнил, зато намерение «ликвидировать» этот Договор (вместе с независимой Финляндией) выразил с предельной ясностью («отвечая на вопрос фюрера, он заявил, что представляет себе урегулирование в тех же рамках, что и в Бессарабии и в соседних странах»).

После завершения берлинских переговоров в Москве вынуждены были считаться с тем, что новая война с Финляндией приведет к серьезному обострению отношений с Германией. Строго говоря, эта констатация мало что значила практически. От выражения неудовольствия до вооруженного противодействия — дистанция огромного размера. Молотов, например, неоднократно заявлял немцам, что «появление каких-либо иностранных войск на территории Болгарии будет рассматриваться как нарушение интересов безопасности СССР». Несмотря на эти совершенно недвусмысленные предупреждения, Германия 1 марта 1941 г. «присоединила» Болгарию к Тройственному пакту и ввела свои войска на ее территорию. Со стороны Москвы в ответ на этот явно недружественный шаг Германии ничего существенного, кроме публичного выражения «дипломатической озабоченности», не последовало.

В начале 1941 г. возможности Германии по оказанию вооруженной поддержки Финляндии были, в сущности, ничтожно малы. На территории самой Финляндии немецких войск в количествах, заслуживающих внимания и упоминания, не было вовсе. Группировка немецких войск в Норвегии отнюдь не бездействовала, а решала задачи обороны побережья (общей протяженностью более 1,5 тыс. км) от возможного английского десанта, угроза которого чрезвычайно сильно действовала на Гитлера. 4 марта 1941 г. два крейсера и пять эсминцев британского флота, сами того не подозревая, активно вмешались в хитросплетение советско-германо-финских противоречий. Англичане обстреляли норвежский порт и город Свольвер, потопили несколько торговых судов и захватили в плен 220 немецких моряков и солдат вермахта. 12 марта этот рейд стал предметом обсуждения немецкого Верховного командования, входе которого Гитлер еще более сократил состав сил армии «Норвегия», которые ранее разрешено было привлечь к операции «Барбаросса». Еще менее реальной была бы попытка начать наступление на западных рубежах СССР в ситуации зимы–весны 1941 г., т.е. тогда, когда стратегическое сосредоточение немецких войск на Востоке не только не завершилось, но практически ещё и не началось.