3 ряд, 17 место
Шрифт:
Елена Николаевна открыла кошелек, выгребла все монеты, сунула кошелек обратно в сумку и, оставив ее на сиденье, решительно пошла к дворняге. Дворнягам. Высыпала в картонный пакетик мелочь. Парень взглянул на нее собачьими глазами, кивнул благодарно.
Елена Николаевна присела на корточки:
– Я тебя люблю.
Парень сглотнул, быстро пригладил волосы растопыренными пальцами с грязными ногтями:
– Мы знакомы? Мы были с вами знакомы?
– Нет. Я вижу тебя в первый раз… Я тебя люблю.
Елена Николаевна приподнялась, ей опять стало хорошо, ей показалось, что
– Просто люблю тебя, и всё. Да.
Парень встал, опять попытался расчесать рукой русые волосы. Взял картонный пакетик, высыпал деньги в руку, положил их в карман и тряхнул головой. В глазах блеснули слезы. Он сглотнул, прошептал «спасибо», выбросил пустой пакетик в урну, потянул поводок:
– Пошли, Альма, за мной!
Елена Николаевна в последний момент заметила, как сумочка с ее стула взлетает и удаляется вслед за мужчиной в коричневой куртке. Она бросилась за ним:
– Стой! Стой! Отдай сумку! Отдай, кому говорят!
Она припустила изо всех сил.
– Сто-о-й!
Они пересекли площадь.
– Я полицию вызову, отдай сумку!
Парень завернул во двор и припустил еще быстрее. Елена Николаевна собралась духом и сделала рывок. С воришкой их отделяли всего несколько метров, но впереди возник забор с частыми железными прутиками. Мужчина легко перемахнул через него и остановился.
Елена Николаевна подбежала, взялась за прутики, еле переводя дыхание:
– Я люблю тебя. Слышишь?! Люблю! – Она взглянула ему в быстрые непонимающие глаза.
Мужчина неопределенно пожал плечами, как будто не нашел ответа, и опять рванул.
– Эй, ты, с сумкой! Я люблю тебя! – крикнула Елена Николаевна вдогонку и побрела обратно к площади.
Музыканты играли поразительно красивую мелодию – блюзовую, бирюзовую, про любовь. Конечно, про любовь. И она заплакала. Елена Николаевна плакала и танцевала. Ей было все равно, что подумают о ней люди. Что подумает мама. Что скажет Михаил Федорович. Она растворялась в музыке, всхлипывала, утирала бегущие ручьями слезы и танцевала – так, как должна была танцевать еще молодой, но всегда стеснялась. А сейчас ей стало все равно. Она танцевала раскованно, свободно, легко…
Музыка кончилась. Люди хлопали Елене Николаевне от души, будто она с известным на весь мир номером выступала с гастролями. Елена Николаевна поклонилась, подошла к своему столику, устало села. И уставилась на сумочку. На столе лежала ее сумочка, которую только что украл мужчина в коричневой куртке. Она огляделась. Его не было. Открыла сумку, вытащила кошелек. Всё на месте.
Официант принес кофе и пирожное:
– За вас заплатили. «Тот, кого вы любите». Такой, в коричневой куртке. Хорошего вам вечера.
Музыка вновь заиграла. Она окутывала площадь как пуховое одеяло. Солнце отражалось оранжевым светом в каждой пылинке. Пахло ранним летом. Было уютно, тепло, хорошо… будто обнимает мама.
Месть
Мы с Сашенькой ровесники, учились в одном институте. Поженились на третьем курсе, свадьбу праздновали всем потоком – человек двести было. Уехали тогда за город, накрыли целую
поляну: сосиски, отварной картофель, соленые помидоры, огурцы, квашеная капуста – мне мама их тогда присылала в общежитие. Ну и водка, конечно. Шашлыки жарили, пили, пели, целовались.Знаете, как целовались мы тогда? Губы болели потом – опухшие, дотронуться невозможно, и он, Сашенька, не выпускал меня ни на минуту. Целовались как дышали, захлебываясь поцелуями.
Костер, палатки, гитары… Такая красивая свадебная ночь у нас была! Небо черное, звездами запорошено, луна, как фонарь огромный, желтым светом поляну заливает, и запах сосновый. Комары гудят, будто трубы заводские. И я, в платье невесты, на лесной поляне, свечусь под луной.
Боже, какие мы были счастливые, легкие, невесомые просто! Возьми нас, подбрось, и мы полетим к звездам сами. Столько в нас чистоты этой было и прозрачности, даже в захмелевших и пропитанных дымом.
Сашенька смешной был, лопоухий, чернобровый. Смотрел на меня, будто съедал глазами. А я брала его лицо в руки и покрывала поцелуями – быстро-быстро, все лицо, потом спускалась ниже-ниже-ниже, чтоб ни одной клеточки незацелованной на нем не осталось… Я никого больше в жизни так не целовала. Ну, детишек, может, маленьких… хотя нет, другие, совсем другие то поцелуи. У нас ведь двое деток родилось – девочка и мальчик, один за другим.
Мы с Сашенькой жили очень хорошо, очень. Я раньше даже не могла себе представить, что два человека могут так ладно проживать: мы не ссорились, не ругались, даже голос не повышали. Будто обо всем договорились с самого начала, и не было у нас разногласий никаких.
Потом внучка наша родилась, и мы рано стали дедушкой и бабушкой. Тогда Сашенька попросил меня: а можно, чтоб меня не называли «деда», просто Сашей? Ну ладно, говорю, я попрошу. Так я стала баба Вера, а он остался Сашей. Мы шутили сначала по этому поводу, да и привыкли потом.
И я, и Сашенька работали много, а вечерами и по выходным помогали с внучкой. Жизнь шла, как картинки в окне бегущего поезда меняются – работа, дача, вечера вдвоем, семейные праздники, встречи с однокурсниками…
А потом как-то пришел Сашенька с работы хмурый, в плохом настроении. Я чувствовала обычно его всегда очень, можно ничего не говорить. Но в последнее время он стал грустным, нервным. И я не понимала почему, а он и не объяснял. А тут вижу, что совсем мрачный. На работе, думаю, конфликт большой, может. Но не пристаю до поры до времени, чтоб не раздражать, сам расскажет. Суечусь вокруг него, на стол тарелочки с едой ставлю, чего-то там лопочу легкое, необременительное, когда и отвечать не надо.
Вдруг поймал меня за руку:
– Сядь, Верунь.
– Я ж чай еще не налила.
– Нет, сядь, сядь, пожалуйста.
Я села. И чего-то нехорошо мне так стало. Прям будто кто-то начал пылесосом душу из меня вытягивать – живот подвело, сердце застучало, слышать даже хуже стала от грохота этого.
– Что, Сашенька, случилось? Неприятности на работе?
– Да нет.
– Господи, да что ж? Болит у тебя что-то?
– Нет, Верунь, – он руку мою сжал и смотрит. А у самого в глазах слезы стоят.