30 лет в ОГПУ-НКВД-МВД: от оперуполномоченного до заместителя министра

Заключённый И.С. Устинов писал свои жалобы и заявления в разные инстанции. Одно из своих писем он направил «горячо любимому секретарю обкома гражданину Жданову», надеясь на «компетенцию и проницательный ум» этого руководителя. Устинов в колхоз не вступал, являлся единоличником, слыл сыном кулака, хотя отец его умер в 1932 году «рядовым колхозником». Сам Иван Семёнович, 1900 года рождения, 18-летним юношей вступил в Красную Гвардию, «служил при штабе войск ВЧК на финляндской, мурманской и эстонской границах». В 1919 году был контужен и по инвалидности получал пенсию. До 1934 года работал в Лужском райпромкомбинате, потом секретарём сельсовета и уполномоченным деревни (очевидно, Смерди) по земельному дележу. «Вёл борьбу с кулачеством, защищал интересы бедняков» (стало быть, сам занимался репрессиями). С Волковым, Дементьевым и Константиновым не мог иметь никаких дел, так как они его ненавидели, были его врагами. Устинов разоблачил Волкова в присвоении 500 рублей, Константинова — в неуплате государственных обязательных платежей, за что его «грозили убить». Волкова, который избивал односельчанина, «боялся, как волка». (О служителях культа Михайлове и Посине, а также о проведении религиозных обрядов никаких упоминаний нет.) 5 сентября 1937 года был арестован и «брошен в Лужскую тюрьму (где предотвратил побег заключённых, взломавших стену)». На третий день следователь Крылов вывел Устинова на допрос, предъявил ему обвинения «по заранее составленному протоколу и потребовал подписать». Так как обвиняемый отказался это сделать, то следователь ругал его и, как требовал начальник оперсектора Баскаков, «заставил стоять по 20 часов в сутки без воды и хлеба в течение 10 дней». (При объективном расследовании подобные факты должны быть уточнены на очной ставке сторон.) Так как инвалиду невозможно было перенести такие мытарства, то Устинов, по его словам, хотел покончить жизнь самоубийством, но потом «подписал то, чего не было». «Тройка, — по мнению Устинова, — не проверив материалы, поверила фабрикации». В результате, «отдав здоровье на защиту золотой родины», получил 10 лет лагерей [А. 13]. Очевидно, обращение с жалобой к Жданову не имело последствий, поскольку Устинов «срок отбыл честно» в городах Тайшете и Братске. После освобождения в 1947 году поехал на Кавказ, где устроился в совхозе сначала рабочим животноводческой бригады, а потом стал её бригадиром. Однако 17 августа 1949 года был вновь арестован органами госбезопасности и без предъявления каких-либо обвинений выслан в Карагандинскую область на вечное поселение. Там 6 лет «работал на животноводстве». После освобождения вернулся на Кавказ «к разбитому корыту, потерял всё, домик сгорел, родные четыре брата убиты в Отечественную войну. Как быть, как жить — не знаю. Находясь в лагерях 17 лет при тяжких климатических условиях, окончательно потерял здоровье, стал нетрудоспособным». В связи с бесплодными обращениями в собес города Прохладного за помощью инвалид Устинов 27 января 1956 года написал заявление в МВД Кабардинской АССР с просьбой «дать санкцию о зачёте в стаж пребывание в лагере 10 лет. Тогда, смогу получить на пропитание» [А. 13]. Возможно, это заявление явилось поводом для пересмотра стародавнего следственного дела.

1 июня 1956 года и.о. прокурора Ленинградской области В. Андреевский в порядке выполнения указания о пересмотре архивно-следственных дел вынес свой протест на постановление особой тройки от 1 ноября 1937 года по делу М.Х. Михайлова, А.И. Посина, Ф.Ф. Волкова, И.С. Устинова, Я.М. Матвеева и др. — всего 9 осуждённым. При этом было указано, что передопросить привлекавшихся ранее свидетелей не удалось, а социально-имущественное происхождение осуждённых было подтверждено справками сельсовета, выданными в 1956 году. Поскольку из справок видно, что осуждённые Волков, Дементьев, Матвеев и Фёдоров являлись активными членами колхоза, то и.о. прокурора решил, что «постановление Особой тройки основано на материалах следствия, не отвечающих фактическому положению», и «в деле не имеется объективных доказательств вины осуждённых». О расстрелянных служителях культа Михайлове и Посине прокурор как-то особо не печалился. На основании этого протеста 11 июня 1956 года Президиум Ленинградского областного суда под председательством Самарина своим секретным постановлением решение особой тройки в отношении всех обвиняемых отменил и дело производством прекратил [А. 13].

Теперь можно было наказывать неугодных, имевших отношение к этому следственному делу 20 лет назад. В справке Самарина указано, что «следствие по делу проведено следователями НКВД Сергеевым, Крыловым и Мельниковым». Но самое главное: «Уголовное дело возбуждено по инициативе начальника Лужского РО НКВД БОГДАНОВА Н.К. Это подтверждается его меморандумом на имя зам. начальника УНКВД Ленинградской области Гарина». Причем фамилии всех сотрудников печатались в тексте мелким шрифтом, а БОГДАНОВА (здесь и далее) — заглавными буквами, чтобы сразу был виден основной виновник.

Далее предъявлялись конкретные обвинения: «Дело расследовано с грубым нарушением закона». Это голословное заявление, особенно для юридического лица. Служитель Фемиды обязан был указать, какие именно пункты процессуального или уголовного кодексов или какие постановления советского правительства, имевшие юридическую силу в то время, не были надлежащим образом соблюдены. Ясно, что председатель облсуда этого сделать не мог, ибо он обязан был бы сослаться на документы, приведенные нами в главе 8. «Никому из обвиняемых обвинение не предъявлялось, протокол об окончании расследования не составлен, и обвиняемые с материалами следствия ознакомлены не были». Увы, в 1937–1938 годах всё это делалось на совершенно законных основаниях.

И вот самый главный вывод: «В связи с тем, что расследование по делу проведено с грубым нарушением закона, а это привело к тяжким последствиям, считал бы необходимым поставить вопрос об ответственности сотрудников РО НКВД Лужского района, виновных в нарушении социалистической законности» [А. 10].

Последствия для священников и трудовых крестьян оказались действительно тяжкие, но не Богданов определял им меру наказания — приговаривал к вышке и давал десятку. Вверенное ему подразделение выявило лишь факт нарушения правопорядка, выразившийся в том, что Советской властью труженики оказались крайне недовольны, что в те времена являлось крамолой. Лейтенант гб Богданов в силу своего служебного положения добросовестно защищал Советскую власть, которая благодаря бездарности и лживости ряда её вождей в итоге рухнула.

Конечно, вызывает понимание стремление советской Фемиды после 1953 года оправдать всех, на наш сегодняшний взгляд, невинно пострадавших людей. Но только, делая одно благое дело, не надо было отягощать его другими неблаговидными деяниями. Следовало вскрыть причины совершавшихся тогда малопонятных актов, а это сделать было невозможно без нанесения ущерба невинности ряда руководителей ЦК КПСС. В результате одна болезнь перерастала в другую, что при общей бесчестности вело к краху.

Между тем председатель Леноблсуда Самарин представил в обком партии ещё некоторое количество негативных следственных материалов, причём компрометировавших почему-то исключительно одного Богданова. 6 сентября 1956 года секретарь Ленинградского обкома партии (подпись неразборчива) направил в ЦК КПСС письмо следующего содержания:

«Направляем представление председателя Ленинградского областного суда т. Самарина о нарушении социалистической законности бывшим начальником Лужского районного отделения НКВД Ленинградской области Богдановым Н.К., который работает в настоящее время заместителем министра внутренних дел РСФСР». К письму прилагались документы на 8 листах [А. 10].

Лично у меня возникает вполне обоснованный, на мой взгляд, вопрос: если ленинградский прокурор и областной суд пересматривали все стародавние следственные дела, то почему в виноватых, сданныхв ЦК КПСС, оказался только Богданов? Что же, начальники других районных отделений НКВД ЛО работали в 1937–1938 годах в белых перчатках?А как же начальники Лужского оперативного сектора, объединявшего тогда 5 районов, Баскакови Антонов,являвшиеся непосредственными руководителями Богданова, не допускали никаких нарушений так называемой социалистической законности?

Прекрасно понимаю, что заказ был дан только на Богданова, потому его и разрабатывали.Начальник оперсектора Баскаков, а также сотрудники отделения Сергеев и Гринько будут привлечены лишь в качестве свидетелей с целью получения показаний, компрометировавших Богданова.

После поступления 8 сентября 1956 года компромата в ЦК КПСС репрессивная машина начала раскручиваться. Но этих материалов показалось мало. Стали копатьв других местах службы Богданова. По Казахстану зацепили дело «Националисты», по Москве нашли лишь одну анонимнуюбумажку, а уж про последние годы работы в Ленинграде можно было наговорить много всякой всячины.

В начале 1957 года откуда-то из недр ЦК компрометирующие материалы направили в МВД СССР, где ими занялась Особая инспекция, специально для этого существовавшая при Управлении кадров. Следователь этой инспекции подполковник Игнатьев предъявил Богданову две порции обвинений. В одной содержалось 20 архивно-следственных дел, проводившихся в период 1937–1938 годов Лужским, Батецким и Плюсским райотделениями НКВД ЛО. В другой была представлена переписка по агентурной разработке «Националисты» [А. 11].

Свои объяснения по поводу предъявленных обвинений Богданов представил 25 февраля 1957 года на имя министра внутренних дел Н.П. Дудорова. По существу первого вопроса бывший начальник Лужского райотделения НКВД описал обстановку, возникшую после июня 1937 года, когда была разослана шифротелеграмма НКВД СССР, которой давалось распоряжение «об аресте всех лиц, проходивших по агентурным материалам». В дальнейшем аресты производились с санкции Лужского оперсектора, начальником которого являлся Баскаков. При этом без конца поступали запросы из штаба Ленинградского УНКВД и приезжали проверяющие с требованиями об ускорении направления дел на тройку. Всему аппарату было дано указание арестованных при допросах держать только стоя. Признания арестованным своей вины считалось достаточным, чтобы дело направить на рассмотрение в инстанцию. Поступали указания «в трехдневный срок арестовать всех немцев, поляков, перебежчиков» и др. Руководство облуправления постоянно упрекало начальника Лужского райотделения Богданова за «либеральное отношение к обвиняемым и низкую оперативность в работе». Надзор за ведением следствия со стороны прокуратуры отсутствовал. Обвиняемые были лишены права на защиту. Однако Богданов в своём объяснении заявил, что «сам никогда не избивал арестованных и другим работникам не позволял этого делать».