300 спартанцев. Битва при Фермопилах

Для лакедемонян персидская музыка и танцы были в диковинку. Лакедемоняне не занимались торговлей, поэтому их корабли не ходили в Азию. Торговцы же из Азии предпочитали торговать на Эгине или на других островах Эгейского архипелага, населенных ионийцами, настроенными не столь враждебно к азиатам в отличие от европейских эллинов.

Поистине ошеломляющее впечатление произвели на многих гостей изысканные яства, приготовленные поварами-ионийцами. Подобных кушаний в Лакедемоне не видели с той далекой поры, когда Ликург ввел закон, запрещающий спартанцам вкушать тонко приготовленную пищу со множеством специй. Искусных поваров Ликург повелел изгонять из Спарты, чтобы спартанцы привыкали к простой и грубой еде. Ликург полагал, что трапеза должна наполнять тело силой, а не расслаблять его различными сладостями и излишним обжорством.

Имелись среди гостей и те, кому все эти новшества пришлись не по душе. Особенно был недоволен всем происходящим старейшина Евриклид, воспитанный в старинном духе и презиравший любую роскошь. Когда до него дошла очередь воздать хвалу жениху, Евриклид вместо этого обрушился на Булиса с суровыми упреками:

— Я шел на свадьбу к достойному, как мне казалось, гражданину, а угодил на застолье, где спесь и глупость попирают ногами скромность и неприхотливость, присущие спартанцам в большей степени, чем всем прочим эллинам, — начал Евриклид в тишине, воцарившейся в пиршественном зале. — Мне скажут, мол, ты сам отстаивал право Булиса владеть золотом, привезенным из Азии. Я не стану отпираться, ибо это золото не украдено и не является платой за измену. Эти сокровища являются даром персидского царя Булису. Чужие обычаи надо уважать, равно как и чужеземных послов. Сперхий и Булис приняли дары Ксеркса, отдавая дань уважения обычаю персов, в этом нет ничего предосудительного. Но если Сперхий распорядился золотом, как подобает спартанцу, то Булис, как это ни печально, использовал персидские дары, чтобы добиться для себя кресла эфора. Более того, выгодно женившись, Булис пожелал втереться в ряды спартанской знати, происходящей от богов и древних героев.

Твоя невеста, Булис, увешана золотыми украшениями, жемчугом и драгоценными камнями. Галантида более напоминает персиянку, нежели спартанку, для которой прелесть лица и скромность поведения есть самые лучшие украшения.

После этих слов Евриклида по залу прокатился возмущенный ропот родственников жениха и невесты.

Отчего Евриклиду пришлось повысить голос, чтобы речь его была слышна всем гостям.

— Печально видеть и сознавать, что данные спартанцам Ликурговы установления так быстро оказались забытыми Булисом, ощутившим в руках тяжесть золотых кубков, — громко продолжил Евриклид, возвышаясь над столом, подобно могучему столпу. — Как будто золотом можно восполнить недостаток ума, знатности и душевной стойкости. Но сильнее всего меня поразило то, что алчность одного легко и быстро передалась другим, также забывшим о своем достоинстве при взгляде на блеск презренного злата.

Евриклид повернулся к отцу невесты:

— Ну что, Диакторид, доволен ли ты своим зятем? Можешь не отвечать. Я вижу по твоему лицу, что доволен. Ты даже бороду завил, подражая Булису, помешанному на всем персидском. Мне горько видеть, что персы поработили без войны столько отважных спартанцев, одарив золотом лишь одного из них! — Евриклид обвел рукой вокруг себя. — Ликург не зря изгонял золото и роскошь из Спарты, ибо два этих зла превращают людей в изнеженных лентяев. Кто из спартанцев захочет чистить свой щит или упражняться в метании дротика, повалявшись на мягкой постели и отведав такие вот кушанья. — Евриклид раздраженным жестом схватил с блюда на столе сваренную в меду куропатку и швырнул ее обратно. — Если варварам нравится такая еда, пусть они подавятся ею! Но зачем нам, спартанцам, уподобляться варварам?

Евриклид обвел всех присутствующих вопросительным взглядом.

— Не только персы едят такие кушанья, — прозвучал чей-то несмелый голос с другого конца зала. — Ионийцы и карийцы тоже предпочитают изысканные яства.

— Поэтому неудивительно, что ионяне и карийцы находятся под пятой у персов! — живо отреагировал на эту реплику Евриклид.

Тут встал один из музыкантов-карийцев и промолвил с обидой в голосе:

— Меня позвали сюда развлекать гостей музыкой. Я не обязан выслушивать оскорбительные слова о моем народе из уст этого седовласого мужа. Мне непонятно, коль спартанцы так кичатся своей доблестью, почему же они не оказали помощь восставшим ионийцам, когда те просили Спарту об этом. Карийцы доблестью не кичатся и едят то, что им нравится, но во время Ионийского восстания наше войско дважды разбило персов под Галикарнасом!

Зал наполнился громкими взволнованными голосами: кто-то из гостей заступался за Булиса, кто-то хвалил карийцев, кто-то просил Евриклида не омрачать праздник строгими нравоучениями…

Диакторид поднялся со своего места.

— Разве оттого, что мы тут сегодня вкушаем, изменилось наше отношение к отечеству? — громко сказал он. — Мы все присягали Спарте! Разве хоть один из нас не займет свое место в боевом строю, если вдруг прозвучит боевая труба? К чему все эти упреки, Евриклид?

Диакторида поддержал Гиппоной, брат Булиса, которого тоже избрали эфором на этот год:

— Мой брат просто хотел поделиться с согражданами своими впечатлениями от поездки в Персию. Вот как следует воспринимать это роскошное застолье, эти одежды, прически и украшения, — молвил Гиппоной, борода и волосы которого тоже были тщательно завиты. — Отведав сегодня этих яств, завтра никто из нас не закажет их снова. Даже Булис, который теперь неслыханно богат, не станет после свадьбы вкушать кушанья, к коим он не привык. Тем более никто из нас не станет рядиться в персидские одежды и завивать бороду в своей обыденной жизни. Ведь и на празднике в честь Диониса мы называем жену одного из царей супругой бога, она даже проводит ночь в храме. Однако после этого священнодейства царица возвращается к своему истинному мужу. И никого из спартанцев не возмущает то, что на одну ночь царица была доступна богу.

— Вот именно, — вставил Диакторид, — Гиппоной верно говорит. Незачем все усложнять и обвинять нас в нарушении закона.

— Так здесь у вас, стало быть, торжество по примеру Дионисийского праздника! — язвительно произнес Евриклид. — Вот почему так много ряженых на этой свадьбе, иных просто не узнать! А от Булиса так пахнет благовониями, как не пахнет даже от алтаря Аполлона Карнейского. Мне думается, не попытка ли это жениха хоть на время, хоть полушутя, но уподобиться богу Дионису, который ведь тоже прибыл в Грецию из Азии!

Гиппоной растерянно хлопал глазами, не понимая, шутит Евриклид или говорит всерьез.

— Твое занудство, Евриклид, способно даже каменную статую вывести из терпения! — сердито воскликнул Булис, собиравшийся отпить вина, но после услышанного резко опустивший чашу обратно на стол. — Я понимаю, что разочаровал тебя, не отказавшись от персидского золота в пользу государства. Ты упрекаешь меня в том, что я пожелал втереться в ряды знати, как будто в этом есть что-то постыдное. Твои упреки мне непонятны. Может, ты завидуешь моему богатству или счастью дочери Диакторида? Ведь всем известно, что свою дочь ты довел до самоубийства бесконечными нравоучениями!

Старейшина вздрогнул, как от удара плетью. На его суровом лице отразились душевная боль и гнев.

У Евриклида действительно была дочь-красавица, которую он обручил с юношей из рода Тиндаридов. После ранения в голову юноша ослеп. Тогда Евриклид пообещал отдать свою дочь в жены сыну своего давнего друга. Однако дочь Евриклида унаследовала от отца его непреклонный нрав. Ей был по сердцу ее первый жених, отказываться от которого она не собиралась. Евриклиду же был не нужен зять-калека.

Желая образумить дочь, Евриклид позволял себе почти с презрением отзываться о несчастном слепом юноше, который, по его мнению, пропустил опасный удар в голову лишь потому, что был плохим воином. Зато другой претендент в женихи, полагал Евриклид, воин хоть куда!

Каким-то образом слепой юноша узнал, как отзывается о нем Евриклид. А узнав, он без колебаний покончил с собой. Дочь Евриклида, не желая выходить замуж за нелюбимого человека, бросилась на меч. Эта история в свое время наделала немало шума в Лакедемоне. С той поры у Евриклида появились недруги среди Тиндаридов, и смерть любимой дочери лежала на нем тяжким грузом вот уже много лет.

Упрек Булиса Евриклид принял близко к сердцу. Стерпеть такую дерзость он не мог, поэтому немедленно ответил в резкой манере: