33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Шрифт:
– Средуйте за мной! – послышался за их спинами голос Номуры.
Они повернулись и пошли за ним из подвала и поднялись в кабинет Ма Кэпина. Ма Кэпин сидел за столом, рядом с ним был Хамасов.
– Теперь разбирайтесь! – сказал Номура и вышел из кабинета.
Ма Кэпин сказал что-то очень короткое, Хамасов перевёл:
– Не лезьте не в своё дело! Если в городе появятся Ремизов со своей шлюхой, немедленно доложить!
Когда Сорокин и Мироныч вышли на улицу, была тёмная ночь. Они сели в коляску, Мироныч отвёз Сорокина домой и со словами: «Теперь понял, кто в городе хозяин?» – уехал сам.
Дома Михаил Капитонович пытался заснуть, но в его голове по кругу ходила одна мысль: «По кругу, по кругу! Всё по кругу!»
Утром Сорокин пошёл в «Модерн» и получил от портье записку:
«Здравствуйте, Мишя!
Вынуждена по делам на месяц или полтора уехать на юг.
Когда вернусь, обязательно увидимся.
Вы очень хороший.
1925 год. Сретенье
Вчера Сорокин получил от Элеоноры телеграмму:
«
«Завтра в 7 часов п.п. у Софии на Пристани!
Сегодня было 13-е.
«Как кстати, – подумал он про записку Суламанидзе. – Расспрошу его про мушкетёров
Давид уже ждал, он стоял и смотрел поверх строительного забора. Церковь Святой Софии была заложена в позапрошлом году. Сейчас стройка замерла. Он увидел приближавшегося Сорокина, цокнул языком и показал руками:
– Красивый храм будет! Ну что, дорогой, сколько врэмени прошло? Когда мы с тобой последний раз виделись?
Михаил Капитонович пожал ему руку и вспомнил:
– Третьего сентября прошлого года, когда провожали Вяземского!
– Так давно! Аж в прошлом году! Какие новости?
– Особых нет вроде бы!
– Как нет? – Давид, как всегда, был оживлённый, шумный, жестикулировал, но Сорокин разглядел в его глазах заботу. – А как же твоя англичанка? Скоро она приедет? Когда я её увижу, наконец? Когда познакомишь?
Михаил Капитонович был не рад этому вопросу, но соврать или ответить уклончиво он не мог.
– Завтра! Пятнадцатого февраля!
– Ты сматри, как угадала, как раз на Срэтенье! Во сколко? Какой поезд?
Это было именно то, из-за чего Михаилу Капитоновичу не хотелось отвечать.
– Я не знаю. Я не знаю, какой поезд… – И тут он не сдержался. – И даже откуда – толком не знаю!
Суламанидзе стоял удивленный, но промолчал, они одновременно повернулись и пошли в «Тавриду». Они уже долго не виделись, однако пересылались записками, поэтому Сорокин знал, что Давид основательно развил своё дело, что он уже сам не коптит окорока и колбасы, а нанял двух китайских рабочих, что его копчёности продаются в магазинах, а в «Тавриде» он всем другим поставщикам «перебил масть» и стал главным. Сейчас дело шло о том, что если он с хозяином ресторана поделит паи, то есть он добавит денег, то может стать совладельцем. Суламанидзе был отлично одет: в крытую шубу с бобром, бобровую шапку, лакированные перчатки на заячьем меху и ботинки на цигейке. Он купил пенсне в золотой оправе, но не пользовался им, потому что зрение у него нисколько не испортилось.
– Она что у тебя, шпионка?
Сорокин косо глянул на него.
– Извини, я так просто спрашиваю! – И Суламанидзе стал жестикулировать. – Она вдруг приехала, вдруг уехала, просто странно, не по-нашему, не по-русски! Я уже только поэтому хочу пасматрэть на неё!
Сорокин сам хотел посмотреть на неё.
Сразу после её отъезда в его жизни произошло такое, что он сказал себе: «Бог дал жизнь, и надо жить! Надо просто выживать или не жить совсем!» Об этом они говорили с Миронычем, когда их выпустили из тюрьмы, а перед тем на глазах убили их самого способного товарища. Сорокин решил об этом не думать, а плыть по течению, покуда куда-нибудь не прибьёт. После неожиданного ареста и такого же неожиданного освобождения Мироныч день молчал, потом полдня говорил, потом на неделю запил. Всё, о чём он говорил, сводилось к тому, что надо или «тикать отседа», или «не показывать носа». Он отказался слышать про Ремизова, а соответственно и про Изабеллу, он сказал, что «отныне будет топать только от сих до сих», а Номура действительно оказался главным японским жандармом в Харбине на нелегальном положении, однако, как понял Сорокин, все китайцы об этом знали.
Однажды, это было на следующий день после ареста, он увидел Ремизова. Николай Павлович стоял недалеко от его дома, как будто бы он поджидал Сорокина. Стоял так, чтобы было видно любое движение: и на тот случай, если Сорокин пойдёт по Маньчжурскому проспекту, и если по Железнодорожному. Сорокин уже осознал всю степень вероятности, что за ним самим следят, поэтому сделал вид, что не заметил Ремизова, и ушёл. И жизнь пошла ровно. Однако он уже осознавал, что ему сильно не хватает письма от Вяземского с вызовом. Если он получит вызов, то для него нерешённым останется только один вопрос: он увидит или не увидит Элеонору. А третьего дня от Штина поступил пухлый пакет, его передал сослуживец, приехавший в Харбин по интендантским делам.
– Давай, давай, нэ тяни! – торопил Суламанидзе, когда они заказали ужин. Он выхватил пакет из рук Сорокина.
– Ты погоди, это уже второй пакет. Я вот тебе и первый принёс, ты пока читай его, а я ещё раз прочитаю это! – И он стал читать.
«Здравствуйте Мишель! Доброго Вам дня! [6]
Пишу, как тунгус – то, что вижу. И правда что получается на вид дневника. И хрен с ним! Сохраните, хотя сам не знаю для чего это!
10 ноября 1924 г. Выступили. Я со своей ротой – в авангарде. Пока противника не видно, но возможно, скоро с ним столкнёмся. Никак не угадаешь, как к нам относятся китайцы – вероятно, не очень-то приветливо, но по их лицам этого не понять. Ясно только, что их здорово грабят и свои, и враги, и «друзья».
Ночевали в какой-то китайской деревне. Выставил сторожевое охранение, а сам со своими офицерами расположился в фанзе какого-то крестьянина, в которой живет только он сам со старухой-женой. Все их дети давно умерли, кто от чего. Некоторые – от голода, который бывает чуть ли не ежегодно, то в одном месте, то в другом.
Кроме пампушек да каши из чумизы или гаоляна ничего достать нельзя. Фанзы словно вросли в землю – низкие, серые и земляные. Внутри – полутьма, потому что бумажные окна едва пропускают тусклый желтоватый свет. Запах чем-то кислым. Пол – глиняный, потолка нет, просто крыша из гаоляна, замазанная глиной. У одной стены – возвышение – кан, застланный циновками. С одной стороны кана – печурка у стены из глины, с другой – глиняная же толстая труба, выходящая на крышу. Печурка топится гаоляном, дым идет под каном, нагревает его и выходит в трубу. Так вот на этих горячих канах и спят китайцы всей семьей.
20 ноября 1924 г. С налета взяли Тайчжоу и Тайлайчжоу. Части У Пэй-фу почти не оказывают сопротивления и в панике бегут, едва только мы показываемся. Китайцы все стреляют поверху, то ли от страха, то ли уж такая привычка у них так воевать. Есть сведения, что наши броневики подходят к Цинану.
24 ноября, Цинан. Сегодня вошли в Цинанфу. Взяли его почти без боя и без потерь. Китайцы частью бежали, частью рассеялись среди местных жителей, быстро став ими, как это у них принято. Все было так быстро, что наша обходная колонна даже не успела окружить город, т. к. броневики Кострова отчаянно смело влетели на вокзал, и Цинанфу оказался в наших руках. Остатки армии У Пэйфу бежали в город Таянфу.
25, 26 ноября, Цинанфу. Броневики генерала Кострова преследуют противника. Мы же располагаемся в городе, где нам отведены помещения. Тут же находится резиденция маршала – Тупан-гуншу. Там же помещается и штаб группы, у которой там свое собрание.
Цинан – город очень большой, чисто китайский: узкие грязные улочки, заселенные торговцами, занятые харчевками. Кроме нас, нет здесь ни одного европейского лица. Жилища чисто китайские, из серого кирпича, потолки бумажные. Ночью в этой бумаге слышится визг и шуршание. Зажигаешь спичку – крысы. Раз в одной фанзе наши офицеры легли спать и провалились на наших же спящих солдат. Те подняли спросонья такой гвалт, что перебудили всех китайцев в соседних домах и дворах, и получилась целая паника.
1 декабря, Цинанфу. Главным советником маршала Чжана состоит Николай Меркулов. Рассказывают, что дело было так: ещё в мирное время, до войны, Меркулов во Владивостоке занимался крупными торговыми делами, и китаец Чжан Цзучан был у него поставщиком. Потом китаец, разбогатев, купил воинский чин, командуя во время нашей революции бригадой. Т. к. он знал русский язык, постоянно живя в Приморье, то его с бригадой и поставили в Пограничной. Это случилось, когда китайские войска заняли Харбин и Маньчжурию, разоружив русских. И тут, как раз в 1921 г., когда Меркулов стал править во Владивостоке, у него снова завязались отношения с Чжаном. В итоге он продал последнему артиллерийские снаряды и какое-то военное снаряжение, которого во Владивостоке было сколько угодно. Потом, когда меркуловское правительство пало, Чжан сформировал из русских отряд – артиллерийский взвод под командой полковника Кострова. Этот взвод совместно с китайскими войсками под командой Чжан Цзучана в ноябре месяце 1923 г. пошел на юг, к Шанхайгуаню. И вот тогда-то армия У Пэйфу и была впервые разбита и Чжан Цзучан стал формировать из русских частей большой отряд.
5 декабря, Цинанфу. Наш отряд постоянно увеличивается и реорганизуется. Начальником штаба при Меркулове назначен полковник Михайлов. Про него говорят разное, но верно одно: человек он не очень умный, хитрый интриган, но всей душой предан Меркулову и все время был около него во Владивостоке. Поэтому и теперь он около него. 105-й полк будет переформирован в 65-ю дивизию. Может быть, я получу батальон.
10 декабря, Цинанфу. Пока стоим на зимних квартирах. Прибывает много пополнений, главным образом из Харбина, как бывшие офицеры, так и нижние чины. Все снабжение войск Меркулов взял в свои руки. И тут, значит, занялся коммерцией! Всякий поступающий в группу может в рассрочку заказать сапоги, обмундирование в меркуловских мастерских. Всеми его делами ведает какой-то инженер Соколовский. Ужасно, наверное, наживаются на сотни тысяч. Он задает тон и ему, как генералу отвечают части, когда он приезжает на смотр, т. е. величают «превосходительством», а когда он куда-нибудь едет или приезжает, так ему выстраивают почетный караул! Это делается без лести преданным ему Михайловым.
Эхма! И тут-то у нас ничего не выйдет! Драться будем хорошо и побеждать будем, и все такое прочее, а в результате будет грабиловка, интриги, грязь, сплетни. Наверное, друг друга обкрадут, кто как наживается, а остальные найдут себе успокоение в шаньдунской земле или ещё где-нибудь.
15 декабря, Цинанфу. Сегодня была образована юнкерская школа. Её получит друг Михайлова, тоже полковник Генерального штаба Тарасов, бывший заамурец. Он – пасынок генерала Самойлова. Про этого Тарасова среди заамурцев всегда говорили: «Врет как Тарасов!»
Начальником штаба 65-й дивизии будет полковник А. А. Тихобразов. Говорят, хороший человек. Чжан Цзучана сейчас тут нет, он – в Пекине, но ждут его скорого возвращения, и тогда, вероятно, мы пойдем дальше в поход преследовать У Пэйфу. Были случаи пропажи двух наших солдат, оказывается, их убили китайцы на окраине города. Поэтому приказано в одиночку не отлучаться и главное – не пить китайский ханшин, от которого здорово балдеют, если на другой день выпить воды.
26 декабря, Цинанфу. Скоро наше Рождество. Никогда бы не подумал, что проведу его в самом центре Китая. В каком-то Цинанфу!
Жалование платят аккуратно. Мне по чину майора полагается 190 серебряных долларов. На эти деньги вполне можно жить. Едим из общего котла.
После Рождества, вероятно, пойдем в поход. Наши броневики вернулись. Из их команд говорят, что У Пэйфу отошел на дальний юг и где-то там формирует новую армию.
2 января 1925 г., Цинанфу. Я, Костров, Букс, Ганелин, Репчанский, Дилекторский и Ягодкин собрались на встречу Нового года. Было хорошо, выпили нашей «смирновки», неплохо закусили. Наши денщики приготовили отличный ужин. Потом посидели за пивом почти до утра, все разговаривали да вспоминали прежнюю жизнь. Тоска все-таки тут смертная.
На другой день группу поздравляли с Новым годом Чжан Цзучан, генерал Нечаев и Меркулов. Чжан Цзучан – хороший китаец, он любит русских, очень щедрый, не скупится на нас и всегда готов помочь. Все его хвалят. Нечаев – тот просто пришел, поздравил, стал спрашивать, все ли у нас есть, получают ли люди аккуратно довольствие. И кое с кем выпил по случаю праздника.
10 января 1925 г., Цинанфу. Кажется, через несколько дней выступаем. Зимы тут нет – просто время от времени ударяют морозы, а потом наступает оттепель и слякоть. Часто дуют ветры, но снега почти никогда не бывает. Вообще – климат проклятый.
20 января 1925 г., Цинанфу. Сегодня Нечаев дал смотр полку. Сказал, что скоро выступаем на юг. Слава Богу! А то надоело тут стоять. Тоска зеленая, кроме как пить, ничего, кажется, и делать нечего. Утром – занятия, потом – обед. Ну, выпьешь, потом часа два спим, потом опять немного занятий в роте. Потом – ужин, снова выпьешь – и так все время.
Приезжает много новичков из Харбина. Среди них – подполковник Николай Николаевич Николаев. Толстый, врун, голос быстрый. В строй не хочет, желает в интенданты попасть.
25 января 1925 г., Цинанфу. На довольствие людей не могу пожаловаться, оно вполне приличное, одевают людей тоже неплохо. Нижние чины получают 12 долларов серебром в месяц на всем готовом. Правда, и тут кто-то наживается, т. к., например, полагается табак, который не всегда дают. Иной раз начинают задерживать и жалование, хотя наверху все получают вовремя. Нечаев сказал, чтобы о малейших упущениях в довольствии людей доносили непосредственно ему и что он сам сумеет потребовать то, что надо. Последние дни стало что-то холодно.
5 февраля 1925 г. Вооружение у нас не особенно однообразное так, у нас есть две батареи наших трехдюймоков. Это – пушки, отобранные китайцами у нас в Манчжурии, когда разоружали русскую охрану КВЖД. Наш полк почти весь имеет «трехлинейки», тогда, как у команд бронепоездов и других частей – винтовки японские.
Говорят, выступаем дня через два. Развлечений тут никаких, кроме китайских харчевок, где, однако имеется пиво, главным образом японское, разумеется, и наша водка. Непосредственно Цинанфу соединен железнодорожной линией с Циндао, который до войны был германским портом на тихоокеанском побережье. Оттуда немцы провели дорогу на Цинан, куда возили свои товары. Теперь вся дорога, фактически, в руках японцев.
7 февраля 1925 г., Цинанфу. Организуется личная охранная сотня Дубаня вроде конвоя, из русских. Командовать ею будет есаул Танаев, приехавший из Харбина. Он – хороший кавалерист и скакун-спортсмен. На скачках в Харбине он постоянно брал призы. Его произвели в майоры, и он уже приступил к формированию сотни. Живет он в штабе группы.
8 февраля 1925 г., Цинанфу. Наша группа все разрастается. Кроме нашей бригады формируется конный полк полковника Бартеньева, зятя генерала Андогского, конвой Дубаня, юнкерская школа, бронедивизион Кострова и дивизион артиллерии. В общем, всего в отряде, должно быть, наберется тысячи три человек. Конечно, уже начались интриги, вражда и неурядицы. Михайлов интригует против Нечаева, последний его не признает и имеет свого начштаба – Карлова. Выходит, значит, что во главе всей Русской группы – Меркулов, начштаба у которого – Михайлов, но генерал Нечаев самостоятельно командует отрядом в строевом отношении и имеет собственный штаб, а меркуловский штаб – как бы часть хозяйственная. Школа, в то же время, подчинена не Нечаеву, а Михайлову. В общем, рознь, и как нам полагается – грызня».
6
Письма полковника Штина приведены по подлинникам с сохранением орфографии автора (ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 1, год 1926. Д. 555. Л. 1—52).
Михаил Капитонович дочитал, положил письмо перед собой, и его сразу же схватил Суламанидзе. Сорокин забрал у него первое письмо и уложил в конверт: «Китайцы убили двух наших солдат… – вспомнил он. – Китайцы улыбаются, но не поймешь, как они к нам относятся…» Он посмотрел на Суламанидзе, тот читал так вдумчиво, что казалось, подойди к нему сзади и выстрели из пушки над самым ухом, он не услышит. Михаил Капитонович стал глядеть рассеянно и думать про город за окнами ресторана: там, на тротуарах, на проезжей части, в магазинах, на рынке и даже в церквах были приезжие и харбинцы, они толкались, разговаривали, жевали, плевали, кричали, сновали взад и вперёд и все друг другу улыбались: «А тут китайцы улыбаются! Разве харбинские – это какие-то другие китайцы? А вот наши, русские, всё между собою грызутся… Это чертовски жаль!» – осмысливал он прочитанное. Суламанидзе продолжал читать, ему было много, потому что Сорокин принес ещё и письмо от Вяземского.
Михаил Капитонович налил, выпил и прикурил папиросу. Штин писал интересно, он перечитал его уже несколько раз. Он был отличный офицер и товарищ, иногда Сорокин завидовал ему, потому что сейчас Штин в своей тарелке, среди своих. После инцидента с Номурой Михаил Капитонович уже несколько раз хотел бросить полицию и податься если не в Канаду, то туда же в Русскую группу, но его сдерживало желание увидеть Элеонору, чтобы понять всё же, что она такое и что за отношения у них складываются. Он злился на неё, желал её, скучал, и всё это перемешалось вместе.