33

Ждать разрешения или приказа уходить, если бы внизу придумали что-то другое.

Я снова посмотрел в прицел на девушку. И подумал, что в самом деле, если все закончится хорошо, стоит посидеть с ней в баре.

Хотя, конечно, она могла и отказаться.

– Михаэль, это я, – опять заговорил напарник. – Они разрешили. Полицейский автомобиль готовый.

– Очень хорошо. Сирену включать по моей команде. Nur mit meiner Signal. Abgemacht?

– Да, Михаэль. Все готово, мы ждать твой сигнал.

Я сделал несколько глубоких вдохов.

Меня не волновало предстоящее убийство; я настрелял уже целый взвод.

Но я не ощущал себя убийцей, Моисеевы заповеди оказывались неприменимыми в реальной жизни.

Убийцей был простой солдат на войне, как бы она ни именовалась: империалистической, отечественной или «освобождением братских народов», которые не просили себя освобождать. Солдаты противоборствующих армий не являлись врагами друг друга, их погнали на фронт политики и генералы, которым любая война приносит пользу, они убивали по принуждению.

А террористы перестают быть людьми, их нужно отстреливать без жалости и без пощады.

Только в очень плохих фильмах мудрые переговорщики, выдав последовательность штампованных фраз уровня интернетских постов, убеждают злодея бросить пистолет, поднять руки и разразиться слезами. На самом деле все обстоит иначе.

Террориста, который захватил заложников, нужно уничтожать, как бешеного зверя. Впрочем, сравнение человека со зверем оскорбляет зверя.

Я никогда не витал в небесах и не был идеалистом; я не сомневался, что терроризм не удастся искоренить никогда, как нельзя искоренить воров, насильников, вандалов. Но тем не менее каждый убитый террорист означал отрубленную голову змея, каждый мой точный выстрел спасал кого-то, оказавшегося не в нужном месте в ненужный момент.

Смерть, которую я нес нелюдям, была смертью ради жизни людей.

Убив тридцать человек, посягнувших на чужую жизнь, я знал, что убил бы еще столько же – убил еще триста, если бы мне позволяли работать дальше.

Но мне никто не собирался ничего позволять, да и эта работа была почти подпольной. Хотя никто здесь не мог делать ее лучше, чем я.

Я поудобнее перехватил винтовку.

Патрон был давно дослан.

Двумя пальцами я оттянул курок. Механизм послушно щелкнул, простой, как дуга.

Моя винтовка была идеальной, разве что перезаряжалась не на «33 - 33», а дольше. Винтовка Драгунова, конечно, имела куда более высокую скорострельность. Но мне предстояла не снайперская дуэль, мой выстрел всегда был первым и всегда – последним, поскольку в таком деле второго не бывало. Второй выстрел означал крах. Я должен был поразить цель с первой попытки, иначе не имело смысла все это затевать.

А для единственного выстрела винтовка Мосина являлась лучшим в мире оружием; управляемая твердой рукой, она могла поразить цель на расстоянии полутора километров, моя же дистанция составляла всего сто десять метров и рука моя была тверже стали.

Я навел прицел на переносицу террориста. Теперь уже не для того, чтобы его рассмотреть.

Мне требовалось попасть именно в лоб, сейчас только в лоб.

В иной ситуации я бы зарядил свою винтовку патронами с разрывными пулями, которые были запрещены Женевскими конвенциями, но оставались незаменимыми в работе снайпера-антитеррориста, когда несмертельное ранение цели грозит смертью мирным гражданам. Этими пулями меня снабдил добрый французский оружейник, когда узнал, с какой целью я откомандировываюсь из части. Откуда они оказались у него, меня не волновало; главным было то, что целая обойма таких покоилась в моем кармане.

Такой пулей я мог попасть куда угодно, хоть в щеку – она разнесла бы череп негодяя на мелкие осколки. Но между нами было стекло. Пуля не видела разницы, она разорвалась бы, столкнувшись с ним, а возможности сделать второй выстрел после того, как рухнет стеклянная стена, не было.

И поэтому я стрелял обычными патронами.

Я верил в себя, и еще больше – в винтовку.

Я переступил ногами, чтобы разгрузить слегка затекшие мышцы.

Сделал еще несколько глубоких вдохов, приводя себя в спокойное состояние.

Потом выбрал короткий, жесткий спуск своей «мосинки».

Левым ухом, свободным от блютуза, услышал перезвон внутренних пружин, понял, что дальше выбирать нельзя.

– Fertig, – сказал я очень спокойно, хотя хотелось крикнуть что было мочи. – Los, Steffen.

– Zu Befehl, – так же спокойно ответил напарник.

Прежде, чем до меня долетел услышал полицейский вой, террорист в прицеле резко повернул голову направо.

Блестящий «Кольт» сам собой оторвался от виска кассирши.

Мой палец сам собой дожал спуск.

Винтовка сама по себе грохнула и ударила мне в плечо.

3

Я высунулся из окна.

До сих пор, проведя на горячем подоконнике бог знает сколько времени, я не видел, происходящего на улице. Не видел даже Штеффена, хотя он находился под окном, будучи ответственным за все, что сделаю я. Я или рассматривал в тубус оптики внутренности супермаркета или, закрыв глаза, думал и разговаривал через блютуз. Возня снаружи никак не влияла на результат того, что случится внутри, не давала ничего, и я не отвлекался от своей задачи. Я слился с винтовкой, сам превратился в ее дульный срез и остальное меня не волновало.

Но теперь все было кончено.

Внизу началась мирная суета – именно мирная, а совсем не такая, какая бывает, когда за темными стеклами в любой момент могут кого-то убить.

Бойцы антитеррора в черных формах устремились внутрь магазина, секунд через десять дверь распахнулась, оттуда хлынули заложники.

Я сработал на совесть, как всегда. Точнее, сработала моя винтовка, тоже найденная на оружейном складе во Франции.

Взяв ее на плечо, я вышел из комнаты.

Полицейский, сидевший в прихожей, вопросительно взглянул снизу вверх. Я молча кивнул и шагнул на площадку.

Дверь соседней квартиры открылась, появились хозяева этой, которая смотрела окнами на супермаркет и была освобождена для моей работы. Женщина в переднике, чуть моложе спасенной кассирши, и светловолосый мальчишка посмотрели на меня внимательно. Я криво улыбнулся и погладил парня по голове. После пули, посланной в чью-то голову, прикосновение к живому оживило. Оба что-то заговорили – не ответив, я повернулся и зашагал вниз по лестнице.

Больше всего сейчас мне хотелось напиться.

Автомат Калашникова при стрельбе напоминал машину по постановке дымовой завесы. Винтовка Мосина имела минимальный форс пороховых газов из затвора, но все равно я чувствовал, что кисло пахну порохом, и от этого запаха меня мутило.