36 и 6

— Милла, прости меня, — бормотал в холодную трубку, ненавидя комок в горле.

— За что? — совершенно неадекватная реакция: радостный бодрый голос.

— Я подлец. Я отвратительно использовал тебя.

— Нет! Что ты! Я сама виновата. Это ведь я признавалась тебе в любви. Молчала бы в тряпочку, не вешалась бы на шею — всё было бы хорошо…

Создавалось впечатление, что Милана не в себе. То она ни с того ни с сего смеялась, как полоумная, то всхлипывала навзрыд. И всё без видимых причин. Что творилось у неё в душе? Этого не знал даже я. У меня шёл дождь. А у неё? Может, бушевал ураган?

Вике я, конечно, ничего не рассказывал о своём летнем романе. Не придумав ничего лучшего, чем «время лечит, перемалывает, стирает», я решил уехать из города. Вика всегда была легка на подъём, и мы уехали к морю. Лиза негодовала:

— Я, наверное, никогда не пойму, что ты нашёл в своей крашенной дуре.

— Женщина не должна быть умной. Она должна быть любима умным мужчиной, — отшучивался я.

— Тогда вам определённо не повезло! Уж ты то никак не сойдёшь за умного, даже если будешь молчать. Дурь так и прёт!

Мне было всё равно. Пусть себе ругается. Она умна, зато я — счастлив. Честно говоря, дураком я себя никогда не считал, но ещё в школе убедился: «Высшая мудрость — глупость». Ведь зачем человеку разум? Я полагаю, чтобы делать его счастливым. И кого же это, интересно, он сделал счастливым? Глуп тот, кто несчастлив. Так что особенно я никогда не переживал из-за нападок моей младшей сестры. И в тот раз я с наслаждением сделал очередную глупость — сбежал от проблем на залив.

Вика была неподражаема. Больше всего ей нравилась непогода. Море в ноябре далеко не идиллическая картинка. Холодно, слякотно, а ей хорошо. Вообщем-то ей всегда и везде было хорошо рядом со мной. Так она говорила. Потому что рядом со мной её взгляд улавливал только прекрасное, старательно выбирая золотистые песчинки радости из рутины будней. Целые дни Вика слонялась по побережью.

— Что это на тебя нашло? Грязь такая, а ты как будто ещё грязнее место ищешь, — ворчал я, поёживаясь от скользящего дыхания ветра.

— Дурачок! Ты ничего не понимаешь! Теперь всегда будет первое мая! Всё! Желаю, чтобы сейчас же наступила весна!

— Ты случайно не страдаешь интаксификацией от чтения? Чувствуется влияние Маршака.

— Ты только посмотри на это! — звенел её голос. Я внимательно оглядывался, пытаясь понять, что же так пленило мою Вику, но не видел ничего кроме леденеющих краев берега, печально мёрзнущих кустов и скудно сыплющих снежинок.

— Куда я должен смотреть? — ныл я, чувствуя, как зябнут мои ноги, обутые в неприлично блестящие ботинки.

— Ты не видишь? — Вика резко обернулась, обожгла возмущённым удивлением. — Посмотри! Какой горизонт!

Невольно впился глазами в неясную линию, где сливались пепельная гладь неба и тяжёлые мрачные волны. Небо и Ненебо всегда отражают друг друга. Вообщем-то небо это тоже море, а море — небо…

— Красиво, — протянул я, следя за всплесками пешящихся барашков.

— Бесподобно! — согласилась Вика. — Знаешь, я как-то приезжала сюда летом… — запнулась, покраснела. Потом прикусила на секунду губу так, что та побелела, и продолжала. — …и была разочарована. Вроде бы и море такое же, и безлюдье… Но всё не так! Какая-то пошлая открыточка курортного пляжа: солнце, вода, песок… А вот сейчас всё настоящее! Чувствуешь? То, что мы видим — дико, правдиво, истинно! — В её взгляде я заметил какой-то новый огонёк. Теперь Вика и сама была неотъемлемой частью тёмного пейзажа, покоящегося в моих глазах. Но за этим мрачным, незыблемым спокойствием я отчётливо различал необузданную силу, способную разрушить всё, разбудившее её. Ведь я охотно представлял себе её и себя как раз на солнечном пляже какого-нибудь южного городка. Её внезапная любовь к нетленной морской печали казалась мне странной. Для меня Вика была радужной лёгкостью, бликами солнца. А здесь моя принцесса, взобравшись на скользкий камень над трепещущей кромкой воды, вскидывала руки на встречу бездне и ликовала. Её потемневшие глаза сверкала сухим неотвратимым блеском, и мне делалось жутко от её отчаянности, стремительности, нетерпимости. Но безудержная страстность Вики заражала и меня, и вот я уже тоже не отводил глаз от загадочной, полуразмытой линии.

Она была здесь летом… Конечно, не одна, потому и запнулась. Но я старался гнать от себя опасные мысли, отгораживаться от них временем. В конце концов, а я то что делал этим летом? Помню, как ездил с Миланой на дачу к моему лучшему приятелю — Ромке. Смотрели видеозапись трёхлетней давности: в моей жизни не было ещё ни Вики, ни Миланы… Может быть, именно тогда я и был счастлив? Друзья, вечеринки, зачётки, сессии. Беспричинное веселье… Ромка хохотал до упаду:

— И ты ещё будешь говорить, что не похож на Андрея Губина! Посмотри сам — вылитый! Только глаза серые! Ой! А походка то, походка… — он всегда смеялся над моей манерой ходить — пружиня, чуть подпрыгивая. Вика в шутку называла это «флиртующей» походкой.

У него на коленях лежала русая голова Наташи, его девушки. Собственно, она редкостная стерва, но я старался быть с ней милым: всё-таки Ромке она не безразлична. К тому же Вика тоже нравилась далеко не всем. Наташа постоянно ставила его в дурацкое положение: то прямо в гостях устраивала сцену — он видите ли не даёт ей денег — то просто куда-то исчезала… Она изменяла ему. Но я предпочитал держаться подальше от их проблем. В то время у Наташи и Ромки воцарилось перемирие. Она положила ему на колени свою бестолковую голову, и он то и дело, на секунду подавляя смех, наклонялся, чтобы коснуться её губ. Мне тоже захотелось нежности, но я ещё ни разу не целовал Милану и, конечно, не осмелился бы предпринять какую-нибудь смелую попытку, рискуя выдать своим друзьям, свободным от предрассудков в половых отношениях, платоническую тайну наших отношений. Я лишь дотронулся до её волос, отбросил назад кудрявую прядь, взял за руку, бормотал ей на ушко какой-то хиромантический вздор. Она вся напряглась. Я даже как будто услышал бешеные ритмы её сердца. До сих пор не понимаю, что во мне такого? Как я мог приобрести такую власть над ней?

— Ко мне ещё никто так не относился, — однажды вырвалось у неё.

— Как так? Разве я делаю что-то необычное? По-моему, у нас с тобой самые нормальные отношения. Если не сказать — ординарные, — не поверил я. Но я видел, что для Миланы я очень, очень особенный человек. Потому ли что я оказался первым, или потому что я действительно особенный и зажёг в её сердце вечный огонь — не знаю. Знаю только, что видела она меня не так, как остальные, даже не так, каким видел себя я…

Через две недели Вика загрустила. Весела была только утром. На Заливе мне никак не удавалось проснуться раньше неё, принести ей завтрак в постель или ещё что-нибудь подобное выкинуть. Пробуждался от её ласкового взгляда. Она, уже умытая, причёсанная, улыбаясь, смотрела на меня, подавала крепкий кофе, целовала тянущиеся к ней руки. Моё сердце, словно останавливалось от счастья. Что может быть радостней, чем проснуться рядом с женщиной, которую любишь без оглядки? Играл для неё на гитаре, пел. Как она слушала! Подожмёт под себя ноги, положит сияющее личико на пухлую ручку и замрёт! Только ресницы вздрагивают.

— Андрейка! Это же здорово! — иногда перебивала она. — У тебя ещё один талант прорезается.

Рядом с ней я чувствовал себя одарённым, сильным, замечательным. С головой окунался в её глаза и всплывал на поверхность каким-то другим, новым. Мы взбирались на крышу коттеджа с бутылкой шампанского и наслаждались праздной тишиной. Вика, я и никого вокруг. Бездонная высь неба. Сотни, тысячи звёзд! Такая лёгкость, такой покой окутывал душу! Как будто вдруг на миг подняли занавес, всю жизнь скрывающий от меня что-то очень важное. И пусть я ничего не успел разглядеть, понять, но теперь точно знал, что она есть, что всё в моей жизни верно и осмысленно, небездарно.