419

— Умер в камере? Как это вышло?

— Мэм, я сейчас передам трубку помощнику. Он запишет номер рейса и ответит на все ваши вопросы.

Помощник тщательно записал номер рейса, время вылета, код подтверждения, выданный авиакомпанией.

— Но с молодым человеком-то что случилось? — спросила она. — Грабителем, которого вы арестовали?

— Сбежал, мэм.

— Сбежал?

— Да, мэм.

— А другой полицейский говорит, что он умер в камере.

— Да, мэм. Умер в камере, а потом сбежал.

116

Очередной приступ кашля прекратился, Иронси-Эгобия поглядел на Ннамди и вздохнул:

— Я много забашлял, чтоб тебя вытащить. Гораздо больше, чем сто долларов, которые ты украл.

— Я их не крал, сэр.

Опять вздох, почти рык.

— Меня бесит ложь, а не воровство. Нельзя, чтоб люди думали, будто я торо-кро — языком треплю, а до дела не довожу.

— Диле, брат. Диле.

— Поздновато для извинений, тем более на иджо. Я-то знаю, что им веры нет. А теперь послушай меня и ответь правду. У тебя только один шанс. Ты говорил им обо мне? Сказал, как меня зовут?

— Нет, сэр.

— А ей сказал?

— Нет, сэр. Она как меня увидела, сразу позвонила в полицию отеля. Я бы и не успел. Я убежал.

— Ясно. Убить не успел, а ограбить успел.

— Нет, сэр. Я ее не грабил.

— Она говорит, ты забрал сто долларов. И я тебя спрашиваю: ты их украл? Деньги эти? Ты меня за мугу держишь?

Он их украл?

Ннамди поразмыслил над вопросом, обдумал всевозможные значения слов «взял», «украл». Ограбление? Нет. Он не брал деньги — она их отдала. Это подарок, она сама сказала.

— Нет, сэр, я их не крал.

Иронси-Эгобия обернулся к остальным:

— Врет. Свяжите ему руки. Я из него правду выбью.

Ннамди заломили руки за спину, крепко связали.

— Тунде! — позвал Иронси-Эгобия.

Тот раскидал имущество Ннамди по ржавой крышке перевернутой нефтяной бочки.

— Вот чего у него при себе, пахан фармазон. Сто долларов нету.

— Ну еще бы, — сказал Иронси-Эгобия, сдерживая кашель. — Полицейские захапали.

Ога подошел, поглядел. Корешок автобусного билета. Лакрица. Несколько монет. Глиняные катышки с обрывками перьев и обломками костей, осколки раковины и камня. Взял их, покатал в ладони.

— Ну ты подумай!? А это у нас что? — И к остальным: — Знаете, что это? — Те не знали. — Буро-йоу, — сказал он на языке, знание коего столько лет отрицал. Сам удивился, до чего неловко слова скатывались с языка. — Диригуо, буро-йоу, овумо. Ха! Буро-кеме, буро-кеме. Игбадаи. [59] Вы поглядите — у нас тут прорицатель! Гадатель.

— Нет-нет, — сказал Ннамди. — Я простой человек, просто иджо…

— Ты иджо, но не человек. Ты пока мальчишка, — возразил Иронси-Эгобия. — Ты крыса болотная. Думаешь, подольстишься к судьбе, она тебе легкую долю подарит. А прорицатель, который отрицает, что он прорицатель, — он, знаешь ли, так себе прорицатель. Мумбо-юмбо. Иезуиты в семинарии так это называли. Мумбо-юмбо. — Иронси-Эгобия вперился в Ннамди — глаза горят, словно изнутри подсвечены. — Но мы-то понимаем, а? Ну-ка, скажи, умеешь прозревать будущее? Знаешь свою судьбу?

59

Игбадаи — прорицательская практика иджо, вызов духов недавно умерших с целью выяснить обстоятельства их смерти.

— Сэр, — прошептал Ннамди, — я вовсе не…

Но Иронси-Эгобия уже отвернулся. Махнул шестеркам, те подкатили покрышку. Еще один принес канистру бензина.

Иронси-Эгобия улыбнулся юноше:

— Поздравляю тебя! Ты отправляешься к предкам. Скоро окажешься среди опу дувой-йоу.

Ннамди вскинул голову — в глазах слезы.

— Сэр! А кто о девушке позаботится?

Иронси-Эгобия выдержал его взгляд.

— Девушка сделала, что велели. Пускай, если хочет, работает в отеле, пока ребенок не родится, да и потом. Мне… удобно, чтоб она там была. Она мне еще пригодится. Чего не скажешь о тебе. — («Явился не запылился, смердит Дельтой».)

Шестерки натянули покрышку Ннамди на плечи.

— Не хороните меня бездетным, — взмолился тот. — Не хороните меня в циновке и без пищи. Умоляю тебя, брат, не отсылай меня голодным. Я же не бездетный. Понимаешь? У меня есть ребенок.

Они вылили ему на голову бензин — миропомазали нефтью. Бензин стекал в покрышку, ел глаза, Ннамди жмурился, и шестерки смеялись — он как будто плакал бензиновыми слезами.

Иронси-Эгобия склонился ближе, в последний раз с ним заговорил; в подобную минуту уместно сказать правду.

— Не переживай, — сказал он. — Я б тебе по-любому жить не дал. — И еще ближе, так, что услышал только Ннамди: — Эгберифа.

117

Ннамди лежал на циновке — ноги ноют, сердце колотится; он только что слез с пальмы. Деревенские женщины толпятся вокруг, мать втирает ему в ноги пальмовое масло. И тихонько шепчет на ухо: «Ты не убоишься. Ты не убоишься».

118

Дверь заперта, в номере темно, волосы острижены — из башни не сбежишь.

Она лежала на кучевом облаке мягких гостиничных подушек, уговаривала себя заснуть. Не удалось, и она перекатилась на бок, стала глядеть на тонкую полоску света под дверью. Вздрагивала всякий раз, когда мимо шуршали шаги.

Как юноша прошел мимо охраны? Как он проник в запертый номер? Кто его впустил? Уинстон? Но как? Она мелкими глотками пила воздух, подскакивала, едва вдалеке звякал лифт или по коридору проплывала тучка шепотков. Вздрагивала, когда включался кондиционер, пугалась, когда он выключался. Дважды прокрадывалась к двери, проверяла цепочку, проверяла засов, возвращалась в постель, еще больше нервничая. Одно утешение — шум аэропорта, прилеты, вылеты.

А потом зазвучало другое.

Нет, не зазвучало.

Всплыло эхо разговора, первые часы в Лагосе: «И в каком же отеле?» — «Ну разумеется, „Шератон“» — замечательная гостиница. Я знаком с консьержем».

Вот тебе и почему, и как.

«Я знаком с консьержем».

Вряд ли он водит знакомство с консьержем только в одном отеле. Он познакомился со всеми — это его работа. Он знает консьержа и в «Амбассадоре». И в этот миг — хотя вызвали полицию, хотя повсюду охрана — она поняла, какая опасность грозит ей до сих пор.

И однако же.

Поняв это, она успокоилась. Она в опасности, надо тщательно спланировать побег. Надо сосредоточиться, из сосредоточенности рождается решимость, а решимость — синоним отваги.

Через весь город от нее, в тихой кухне на тихой улице инспектор Рибаду терпеливо ждал, когда заварится чай. Позвони она, он бы приехал; позвони она, он бы помог. Но телефон молчал.

119

Когда Ннамди не вернулся, Амина заподозрила, что случилось ужасное, и отправилась на Кладбищенскую — выкупать его жизнь, выторговывать его судьбу. Дитя во чреве ворочалось, пихалось, и она шепотом его увещевала: «Еще чуточку подожди».