47-й самурай

— Порой по утрам мне кажется, что неплохо бы смазать суставы маслом, — сказал Боб. — Так что, похоже, в ее словах есть доля правды. Малышка, я сделан не из железа, а из кожи и костей, как и все люди.

Но Мико уже решила для себя: Свэггер — это Железный Дровосек.

Внимание всех членов семьи было приковано к Бобу. И хотя это было обусловлено законами гостеприимства, интерес был неподдельный. Вышколенные японцы приняли гайдзина в свою среду, дали ему почувствовать себя одним из них, угостили его. Они смеялись над шутками Боба, с огромным интересом слушали его рассказ в переводе своего отца. Языковой барьер быстро растаял.

Вскоре Мико решила, что ей уделяют недостаточно внимания. Она пришла к выводу, что пришла пора посидеть на коленях у отца, и набросилась на него, словно защитник, встречающий прорвавшегося к воротам нападающего. Не успел Яно опомниться, как малышка уже забралась к нему на руки.

Все рассмеялись.

— Наша Мико — сущий чертенок, — со смехом заметил Филипп Яно.

Повернувшись к Бобу Свэггеру, Мико высунула язычок, затем, весело рассмеявшись, уткнулась лицом отцу в грудь, крепко прижимаясь к нему в поисках уюта. Однако вскоре ей это надоело, и она напала на другого члена семьи.

Все это время красный сверток лежал на диване рядом с мистером Яно. Тот ни словом не обмолвился о нем, даже не взглянул на него ни разу. Казалось, он совершенно о нем не думает. Свертка словно не существовало.

Но наконец пришло время.

— Мистер Свэггер, позвольте пригласить вас в свою мастерскую, где мы осмотрим меч.

— Да, с удовольствием.

Мистер Яно обратился по-японски к старшей дочери.

— Я попросил Томоэ сопровождать нас, — объяснил он. — Она будет делать записи. Так я смогу задокументировать свои первые впечатления, чтобы позднее к ним можно было еще вернуться.

— Разумеется.

Семейная церемония официально завершилась. Боб спустился вместе с мистером Яно вниз. Вежливая, хотя и молчаливая Томоэ следовала за ними.

Крошечное помещение, куда они вошли, было аккуратным до скрупулезности. На одной стене висели семь японских мечей различной длины, по-разному изогнутых, в ярких лакированных ножнах — сайя. На другой стене были полки, заставленные множеством книг о холодном оружии. На верстаке лежали точильные камни, маленький молоток, несколько бутылочек с маслом, какой-то порошок, различные инструменты и ветошь — все аккуратно разложенное.

— Вижу, вы относитесь к мечам серьезно.

— Я стараюсь постигнуть искусство полировки. Оно очень сложное, и у меня, если честно, не хватает терпения. Но я работаю над собой, думая: «Если я научусь этому, я действительно чему-то научусь».

— Я вас понимаю. Иногда лучше всего сосредоточиться на малом. Это позволяет отрешиться от окружающего мира; в то же время это и будет весь мир.

Отец перевел его слова дочери, и та тотчас же ответила.

— Томоэ говорит, что в прошлой жизни вы несомненно были японцем. Это многое объясняет.

— Принимаю это как комплимент.

— И совершенно правильно. Ну а теперь займемся мечом.

Филипп Яно положил сверток на верстак. Боб занял место у него за одним плечом, а дочь, вооружившаяся блокнотом и ручкой, — за другим.

— На протяжении более чем тысячи лет наша страна была буквально одержима вот этим, — начал Филипп Яно, — Представитель западной культуры, наверное, скажет: «Это всего лишь кусок стали». Однако в нем представлены все наши национальные черты: любовь к героизму, но также и любовь к насилию; чувство справедливости, но также и готовность убивать; сила нашего общества, но также и жестокость, порожденная этой силой; дисциплина, мастерство, но также тирания и даже диктатура. Я внимательно занимаюсь изучением этого вопроса вот уже год, с тех самых пор, как… в общем, как вышел в отставку. Однако я до сих пор почти ничего не знаю. У нас есть люди, которые посвящают всю свою жизнь исследованию таких вещей. А вы дарите мне наивысшее мгновение моей жизни. Исследования, которыми я занимался на протяжении последнего года, сейчас получат практическое приложение не только к истории и культуре нашей страны, но и к прошлому моей семьи. Право, друг мой, я вряд ли смогу когда-либо отблагодарить ваше благородство, щедрость вашей души. Я перед вами в неоплатном долгу.

— На самом деле один солдат просто протянул руку другому солдату, чтобы почтить память двух других солдат, которые приходились им отцами. Мы долго шли к этому мгновению и по праву его заслужили. Так давайте же им насладимся.

— Давайте.

Филипп Яно развернул сверток, открывая меч, много повидавший на своем веку, поцарапанный, с зазубринами. Сразу было видно, что этот клинок не просто полоска стали, заключенная в ножны; он пробивал себе дорогу в истории.

Отец сказал несколько слов дочери, и та принялась прилежно записывать. Затем он перевел Бобу:

— Я вижу син-гунто образца тридцать четвертого года, с отсутствующей кисточкой, однако ножны металлические, то есть образца тридцать девятого года, и, следовательно, они не из оригинальной комплектации. Гм, оплетка истрепана, на ней грязь, предположительно пот моего отца и капелька его крови. Или чьей-то еще крови. Внимательно глядя на штифт, я вижу следы какого-то черного липкого вещества, возможно, смолы или туши. Еще я вижу свидетельства того, что недавно к штифту прилагали усилие: сплошное кольцо липкого материала, служившее своеобразной печатью, порвано. Смола или тушь в месте разрыва чуть темнее, на основании чего можно предположить, что до самого недавнего времени она была укрыта от прямого света.

— И что это значит? — спросил Боб.

— Не знаю. Но у меня есть одна догадка. Скорее всего, кто-то пытался выбить штифт.

— Томми Калпеппер признался, что в детстве с приятелями как-то попробовал вытащить штифт. Они хотели разобрать меч. Но у них ничего не получилось.

Мистер Яно молчал. Наконец он сказал:

— Ну хорошо. Теперь лезвие.

Словно играючи, он протянул руку, вытащил меч из ножен и, не трогая лезвия, хотя сразу же было заметно, что сталь покрыта царапинами и зазубринами, бережно положил его на верстак.

— Кото? — спросила дочь.

— Вероятно, подделка под кото, выполненная синто.

— А мне кажется, это настоящий кото, — по-английски сказала Томоэ.

— Да. Да, очень похоже. Может быть…

Он не договорил.

В маленькой мастерской воцарилась тишина. Мистер Яно внимательно изучал меч. Было очевидно, что он озадачен, даже встревожен. Его лицо стало непроницаемым, веки словно налились тяжестью, дыхание заметно участилось.

Наконец Филипп Яно сказал:

— Очень любопытно. Конечно, это крайне маловероятно, и все же хочется надеяться. — Он повернулся к Бобу. — Как у вас говорят: напряжение нарастает?

— Да, сэр. Когда хотят сказать, что ситуация значительно усложняется.

— Совершенно верно. Во время войны японской армии требовались мечи. Двум компаниям поручили их выпускать, сотни тысяч мечей. Эти лезвия и назывались син-гунто; в настоящее время они представляют собой ценность только в качестве сувенира. И я всегда предполагал, что именно такой меч был у моего отца. Их было абсолютное большинство. Вероятно, отец был уверен в том же. Однако были и исключения. Многие древние семейства из патриотических побуждений отдавали армии старинные мечи, которые безжалостно обезличивались на заводах — в конце концов, ими занимались не мастеpa своего дела, а простые рабочие. Дорогое, красивое косираэ, то есть оснащение, рукоять, эфес, просто выбрасывалось. Хочется плакать при мысли о том, что все эти творения древних мастеров и художников закончили свое существование в мусорной куче. Затем лезвие укорачивалось с задней части до предписанной длины: отрезался хвостовик, и вместе с ним пропадала большая часть высеченных на нем сведений: имя кузнеца-оружейника, дата плавки, имя дворянина, для которого изготавливали меч, особенности ковки, может быть, даже собственное имя меча и молитва богу войны. После чего задняя часть лезвия стачивалась, чтобы сделать новый хвостовик, в нем просверливалось отверстие, и на него надевалась стандартная армейская фурнитура. Готовый меч вставлялся в металлические ножны и отправлялся в… в общем, в область действия «Сферы»: в Китай, в Бирму или на Филиппины. В результате шедевр древних оружейников оказывался надежно скрытым под маскировкой военной поры.