48 минут, чтобы забыть. Фантом

— Ви…

Из-за дверей выглядывает Арт, жестом показывая мне подойти. Рей поднимает голову, глядя то на меня, то на Арта, а затем отворачивается и, устраиваясь поудобнее, кулаком подбивает подушку.

В коридоре ничуть не теплее, чем на улице, и я накидываю капюшон. Сквозь окна без стекол внутрь крадется ветер.

— Что-то случилось? — шепчу я, семеня следом за Артуром, пока он не останавливается и, резко развернувшись, обхватывает мои предплечья руками.

— Он пришел в себя!

— Что?

— Ник пришел в себя, — повторяет Арт, бледный, как полотно.

— С ним всё в порядке? — спрашиваю я, стараюсь не думать о том, почему сердце так бьется и рвется в занавешенную тяжелыми шторами комнату.

— А сама как думаешь?

— Сильно плохо?

Арт молчит. И тут я понимаю, что мне нужно увидеть Ника, несмотря ни на какие отговорки и протесты Джесса. Чтобы просто убедиться, что все будет в порядке. Потому что наша история должна быть дописана. Пусть из нее и вырвана по меньшей мере половина страниц, она заслуживает того, чтобы в ней появились новые главы. На этот раз полные надежды на светлое будущее.

— Где Джесс? — спрашиваю я, решая не рассказывать о нашем разговоре, хотя отлично помню его слова, холодный взгляд, готовый уничтожить, и колющие ноты в голосе: «Я не позволю сломать ему жизнь».

— Он уехал. Нужны какие-то серьезные лекарства. Попросил покараулить, пока его не будет.

— Спасибо, — шепчу я, закусывая губы и притягиваю Арта за плечи, порывисто обнимая. Изнутри охватывает такая паника, какой я давно не испытывала. Арт гладит меня по спине, а потом отпускает и делает шаг в сторону, давая пройти.

Я спускаюсь по ступенькам, старясь не шуметь, но чем меньше их остается, тем сильнее крепнет желание повернуть обратно. А вдруг он не захочет меня видеть?

Касаюсь дверной ручки и замираю около двери, заметив на полу полоску света. Раздаётся скрип диванной пружины, за которым следует сдавленный стон.

Набравшись смелости, я тихо вхожу.

В комнате Ника нет окон. Освещается она двумя лампами. Старой с красным абажуром с одной стороны дивана и небольшой офисной у стола. Место, где Ник лежит, приподнятый на подушках, утопает в тени, и его лицо невозможно разглядеть в полумраке.

— Ник? — зову я.

Он резко оборачивается и, увидев меня, пытается отвернуться, но боль не даёт ему этого сделать. С силой зажмурившись, он цедит сквозь сжатые зубы:

— Уходи…

Я застываю посреди комнаты, слишком напуганная, чтобы подойти хоть на дюйм ближе. Почти не дыша.

Хочу извиниться за то, что он пострадал из-за меня, но из сотен слов, кружащих в голове, никак не могу выудить подходящие.

— Позволь тебе помочь, — прошу я. Несмотря на то, что меня бьет дрожь, на этот раз мой голос звучит уверенней.

— Где Джесс? — Голос же Ника огрубел после суток молчания и напоминает шуршание веток.

— Он уехал, но скоро вернется.

Ник молча ведёт меня взглядом, сверкая глазами в полутьме, и тут я замечаю, что его трясёт мелкой дрожью. Подушка под его головой насквозь промокла от пота, а сквозь рубашку просачиваются кровавые пятна.

Даже самая сильная регенерация не рассчитана на такие ранения. Внутри селится глупый страх, что стоит оставить его одного, и случится непоправимое.

— Что мне сделать?

— Только не ты, Ви… — умоляет Ник, пытаясь отвернуться, и диван стонет от резкого движения. Следом за ним стонет и Ник. Так, что у меня мороз идет по коже.

Я оглядываюсь в поисках аптечки. Благо, не приходится долго искать. Открытая, она лежит на столике рядом с диваном. Склонившись над ней, трясущимися пальцами я перебираю содержимое. Бинты, шприцы, какие-то незнакомые таблетки. Большая часть названий мне совершенно не знакома. Теперь даже я мечтаю о том, чтобы поскорее вернулся Джесс. Живот скручивает от беспомощности и страха. Как давно он уехал? Почему в этой душной комнате нет окон, а у меня с собой ни часов, ни телефона?

— Здесь есть какие-нибудь анальгетики? — спрашиваю я.

— Нет. Больше нет, — шепчет Ник, сжимая в кулаке край одеяла, и я замечаю, как по его щеке скатывается слеза. Он крепче зажмуривается, сжимая челюсти так, словно пытается изнутри уничтожить боль. — Уходи, Ви. — Тихий стон, усталая просьба.

Я обреченно опускаюсь на пол и шепчу:

— Почему?

— Потому что… потому что я не нуждаюсь в жалости. Особенно в твоей.

Я издаю нечто похожее на смешок. Наверное, это нервное.

— Какой же ты идиот, если до сих пор считаешь, что единственная причина, по которой я могу быть здесь, — жалость.

— А разве есть иная? — осторожно спрашивает он, не в состоянии со мной препираться, и мне вдруг становится ужасно стыдно.

Неужели я и впрямь вела себя как эгоистичная неблагодарная стерва, которая смогла бы оставить его бороться в одиночку? Особенно после всего, что мы перетерпели вместе.

Я сажусь рядом с диваном на корточки и, протягивая руку, убираю с его лба влажные волосы. Кожа под моими пальцами не просто горячая. Раскаленная. Надо бы измерить температуру. Хотя что толку? И так ясно, его организм на пределе.

— Там минимум четыре человека, которым не плевать. Так что хоть иногда позволь другим тебе помочь.

Ник притихает. Мы оба молчим.

Слышно лишь тяжёлое дыхание. Ник пытается пошевелиться, но каждый раз стонет от смены положения и на пару минут застывает, вероятно, надеясь, что так болеть будет меньше.

— Что мне сделать? — шепотом спрашиваю я, кончиками пальцев касаясь его ладони. Он поворачивает голову, на мгновение останавливая на мне взгляд. Хочется верить, что промелькнувшая в нем просьба не оставлять его мне не привиделась, потому что сердце вдруг отвечает волнительным трепетом. — Позвать кого-нибудь из парней? — спрашиваю я.

— Не надо…

Я присаживаюсь на край дивана, чуть отодвинув подушку, и глажу его по голове, как ребенка, успокаивая. Не ожидая, что он смягчится, надеясь лишь на то, что ему станет хоть чуточку менее больно.

Ник закрывает глаза. Тусклый красноватый свет подсвечивает его лицо, на котором друг на друга накладываются ссадины. Они разделяются на висках, встречаются у переносицы, переплетаются с синяками на скулах, смешивая красные и фиолетово-жёлтые краски, как на картине. Я стараюсь не задевать их пальцами.