50 & 1 история из жизни жены моего мужа
Шрифт:
– Соль для ванн. Намного дешевле, чем везде. Шипучая.
– Ты что, совсем не понимаешь, что мы должны деньги? – взревел Алексей Петрович. – Почему я один экономлю?
– А я ее тебе покупаю, – невозмутимо заявила Настасья Петровна. – Таблетки четыре съешь. А то для клинической картины как раз не хватает пены изо рта.
Из магазина супруги вернулись дерганые и молчаливые. В авоське болтались несколько пачек замороженных котлет и маленький чупа-чупс для младенца Никифора.
Последующие месяцы жизнь продолжалась по одной и той же схеме.
Каждое утро Алексей Петрович оглашал сумму долга, тяжело
– Можно было предположить что угодно, но ведь никогда не догадаешься, что он найдет смысл жизни в отдаче долгов, – жаловалась Настя подругам, в то время как Алексей Петрович подсчитывал количество картофелин в ящике с овощами.
– Может быть, стоит показать его докторам? – ахали подруги, втайне злорадствуя над Настиной бедой.
А кредиту не было конца и края, и когда через некоторое время начало казаться, что сумма увеличивается пропорционально времени, Настасья Петровна пошла на крайность.
Вошедшие в квартиру носильщики были крайне изумлены цветом лица хозяина.
– Что это? – Руки Алексея Петровича тряслись мелкой дрожью, а на верхней губе выступил пот.
– Это наш новый платяной шкаф. – Настасья Петровна улыбнулась, и от ее улыбки Алексею Петровичу стало гадко.
– Но у нас же совсем нет денег, – проблеял он.
– Теперь их действительно нет, – еще гаже улыбнулась Настасья Петровна.
– Кк...кккак же? – только и смог спросить супруг.
А вот так! – Настасья Петровна протянула ему платок. – Ты же экономный, наверняка что-нибудь придумаешь. Да, а носками по паркету не цокай. Новые будут не скоро.
– За что? – издал предсмертный хрип супруг.
– За сырки, – было ему ответом.
Алексей Петрович отправился прямо на небеса, и лазурные райские голуби еще долго гадили ему на плешь.
Так ценой собственной жизни Алексей Петрович понял, что расплачиваться приходится не только по кредитам, но и за бытовое рвение. А еще он понял, что женщин нервировать нельзя. Потому что на каждое «А ты хорошо подумала?» у нас непременно найдется свой бюстик Бисмарка. А Бисмарки – они, как известно, в цене не падают.
Впрочем, это уже отдельная история.
ДЕНЬ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА
У маленького человека день маленький. Случится горе – пиши пропало, и на закате края нет.
Утром ушел оболганный до невозможности. Шапка – будто солдатская, а только на ней кисточка и резинка под подбородок. Штаны «совсем как у летчика», но почему-то красные и с полоской. Ботинки? Ботинки – чистый милиционер… Но где вы видели милиционера с оранжевыми шнурками?
Несправедливость, пусть и зажеванная варежкой, все равно несправедливость, но кто же это поймет? Кот? Кот не поймет. У него тоже несправедливость: во-первых, нет одеялка, во-вторых, на кухню не пускают, а в-третьих, когда наливают пить, то всегда без трубочки.
Положил трубочку и пошел: ну пусть хоть кому-то.
Улица мокрая, веселая и со светофором. И было бы совсем хорошо, если бы не шапка и машины. На
улице сразу понятно, что шапка не солдатская, и что резинка сваливается, и что про кисточку на макушке все наврали.А машины еще хуже шапки. Синие машины, красные машины и самые замечательные желтые машины – никто не дает, как ни проси. А лопатка? Да что лопатка… Это ведь только у совсем маленьких лопатки, с ними и мамы вон гуляют, и про шапки они ничего не знают, и вообще… Нет, машина – это другое. С машиной ты человек. И доехать можно хоть куда: хоть до качелей, хоть до горки. А можно и вовсе домой вернуться, ну если, конечно, через лестницу перетащат, и еще на лифт, и еще даже еще…
Не дают.
Объясняют громко: «Мое – не бери». «Врут, конечно. Врут-врут. Тут все не ихнее, у меня даже фотоаппарат есть иногда, а в нем, если кнопочку нажать, солнце получится, а еще есть телефон. Конечно же, солнце и телефон лучше желтой машинки… Только вот до горки на них нельзя. Нет, не буду просить…»
К полудню маленький человек сломлен. В крохотном мужском тельце зреет зернышко первой женской злобы, а оттого трубочку назад, и в кота сапогом, и нечего тут тереться, тоже мне, животное какое! Фотоаппарат, телефон и еще косметичку немедленно! Нужно знать, что в этом дурацком мире еще есть хоть что-то твое. «Как это «не мое»? И тут не мое???» Тонкое, как мыльный пузырь, молчание лопается и истекает водой. И на летчицких штанах вода, и на курточке, и на ботинках, и на всем-всем-всем: во-первых, горько, во-вторых, весна, в-третьих, я от вас ухожу, дайте пистилет.
В маленьком мире не делятся машинами, а горем все-таки делятся иногда. Но если это очень серьезное горе, а то смешно получится.
Было не смешно.
Без машины всегда не смешно, а особенно без желтой.
«Не дают. Просил. Не дают. Ну что же нам теперь делать?»
Не знает. Так и засыпает, сосредоточенный, задумчивый, мишка в углу, книжка под подушкой.
Закрываю комнату, иду колдовать.
Колдовство – очень тонкая штука: чтобы суметь, нужно выключить все, кроме сердца.
С деньгами не очень. Выключаю.
По первому требованию нельзя. Выключаю.
А в следующий раз он попросит… Выключаю.
Выключаю-выключаю-выключаю и останавливаюсь только тогда, когда не остается ничего, кроме пульса. В этом ритме – жизнь, и если сумеешь остаться с ним наедине, можно породить все, что угодно.
И чудо появляется.
В синем целлофановом пакете к нам едет желтое на колесах. Оно, конечно, хуже, чем фотоаппарат, и совсем несравнимо с косметичкой, но пузырь надувается заново, и первое время кажется, что он еще долго не лопнет… Мне хватает первого времени, от магии нельзя ждать многого – потеряешь дар.
Целый вечер, и даже кусочек ночи, и еще восемь минут радуется маленький человек. Шапка – солдатская, штаны, как у летчика, ботинки милицейские, трубочку – котам. Перёд самым сном волнуется, как бы чего не вышло, и вообще неправильно – все спят, а ее же куда же?.. Наконец чудо рядом. Завтра оно может быть мокрым, грязным и даже сломанным, но уж сегодня все по справедливости, а оттого дайте красное одеяло, ну где это красное одеяло, ну давай же, давай, не голой же ей спать…