50 знаменитых загадок древнего мира

Вернувшись во дворец, он нашел там своего вольноотпущенника, который посоветовал всеми покинутому императору отправиться на загородную виллу в 4 милях от города. В компании четверых преданных слуг Нерон добрался до виллы и приказал слугам выкопать для себя могилу.

Вскоре прибыл курьер, сообщивший, что Сенат объявил Нерона врагом народа и намеревается предать его публичной казни. Нерон приготовился к самоубийству, но воля вновь оставила его. Повторяя раз за разом фразу «Какой великий артист погибает!», он стал упрашивать одного из слуг заколоть его кинжалом. Вскоре послышался стук копыт. Поняв, что это едут его арестовывать, Нерон собрался, произнес строфу из «Илиады» – «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» – и при помощи своего секретаря Эпафродита перерезал себе горло. Когда всадники въехали на виллу, они увидели лежащего в крови императора. Тот был все еще жив. Один из всадников попытался остановить кровотечение, но было поздно. Со словами «вот она – верность» Нерон скончался.

В 1990-е годы появилась книга итальянского историка Массимо Фини «Нерон – две тысячи лет клеветы», которая вызвала огромный интерес. В ней грозный тиран предстает в образе робкого, затравленного юноши, которого оклеветали в убийстве брата и которому пришлось убить мать только затем, чтобы спасти свою жизнь.

Но в памяти людей при одном упоминании имени Нерона неизменно возникает мысль о том, как горел Рим, подожженный по приказу императора, и как мучились христиане, казнимые на его глазах. Разве эту жестокость может что-либо оправдать?

Нерона оклеветали, утверждает Массимо Фини. В ясную, лунную ночь с 18-го на 19 июля 64 года в одном из районов Рима, в лавках при Большом Цирке, занялся пожар. Вскоре пламя охватило деревянные бараки и склады, мастерские и жилые дома, тесно сомкнутые друг с другом. Сильный ветер подхватывал пламя, раздувал его. В панике люди выбегали на улицу в поисках спасения. В эту ночь множество римлян не дожили до утра, сгорев в пламени или задохнувшись в дыму.

По воспоминаниям очевидцев, пожар продолжался шесть дней, а потом, едва стихнув, вновь возобновился, и еще три дня в Риме бушевало пламя. Три квартала из четырнадцати выгорели полностью; еще семь – в значительной степени. Лишь четыре городских квартала оказались не тронуты огнем. В этом страшном пожаре погибли многие храмы, редкие произведения искусства, свезенные со всего света, памятники архитектуры республиканского Рима. Ущерб, нанесенный городу, не поддавался оценке. Возможно, была уничтожена треть города. Количество же жертв было неизвестно.

Уже современники связали это бедствие с именем Нерона, навеки заклеймив тирана. Когда через семьдесят лет после пожара римский писатель Гай Светоний Транквилл, советник по переписке императора Адриана, – и значит, человек, имевший доступ к государственным архивам, – принялся составлять биографию Нерона, он отметил следующее: «Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать». Сам император наблюдал за пожаром с башни, декламируя «Крушение Трои» – песнь, сочиненную им самим. Образ Нерона, запечатленный писателем, стал каноническим.

Но мнение Светония – не единственное. Тацит более сдержан в оценках. «Вслед за тем разразилось ужасное бедствие, случайное или подстроенное умыслом принцепса – не установлено». По словам Тацита, в ночь, когда начался пожар, Нерона вообще не было в городе; он находился на своей вилле в Анции, в 60 км к югу от Рима, и вернулся в город, когда огонь уже приближался к его Эсквилинскому дворцу. Все, чем он ни занимался в те дни, было направлено на спасение подданных. Надо было предупредить грабежи, голодные бунты, эпидемии. Едва появившись в Риме, он вышел к людям, прогнанным огнем из жилищ, открыл для них Марсово поле и собственные сады, велел размещать погорельцев в различных постройках и сооружать для них временные укрытия. Из Остии и ближайших городов было срочно доставлено продовольствие, а цена на зерно значительно снижена. Однако пока он спасал одних, другие распускали слухи о нем, якобы любовавшимся заревом.

Справедливости ради следует признать, что большинство современных историков полагают, что Рим загорелся случайно. Та летняя ночь была жаркой и ветреной. Достаточно было кому-то случайно опрокинуть жаровню с тлевшими углями, а ветер доделал остальное. Древний Рим не раз основательно выгорал. После крупного пожара, разразившегося в 6 году н. э., император Август распорядился организовать первую в городе пожарную команду из 600 рабов. Крупные пожары случались и позднее: в 27-м, когда подчистую выгорел один из кварталов, в 36-м, когда добычей огня стал Авентинский холм, и в 54 году.

В сочинении современника императора Иосифа Флавия нет ни слова, обвиняющего Нерона в поджоге Рима. Нет намека на это и у Климента Римского, одного из первых церковных писателей, жившего в конце I века. Для него Нерон был лишь гонителем христиан, но никак не губителем собственной столицы.

Теперь вернемся к версии Массимо Фини. Комментируя «дело о поджоге», он приводит в защиту императора ряд аргументов.

Если бы Нерон и впрямь решил расчистить место для нового дворца, ему проще было бы скупить несколько соседних имений. Незадолго до пожара Нерон построил себе новый дворец, так называемый Проходной дворец. В нем хранилась прекрасная коллекция произведений греческого искусства. В пожаре он потерял свои сокровища. К тому же пожар разразился в полнолуние. А ведь любому понятно, что затевать темные делишки в многолюдном городе лучше в безлунную ночь. По-видимому, пожар разразился случайно, но катастрофа оказалась на руку врагам Нерона.

Когда пожар был потушен, Нерон приступил к восстановлению города. Обугленный мусор с пепелищ доставляли на грузовых баржах в Остию, чтобы засыпать им окрестные болота. На обратном пути баржи привозили в Рим хлеб. Нерон сам продумывал планировку города. Просторные, светлые улицы заменили тесные переулки. Чтобы избежать обрушений зданий, Нерон ограничил их высоту. Нижние этажи зданий возводили только из камня. Перед каждым доходным домом за счет казны сооружался портик; дворы не застраивались. Были прорыты также каналы, чтобы в любой момент можно было набрать воды для тушения пожара. «Эти меры были подсказаны человеческим разумом, – справедливо заметил Тацит, – вместе с тем они послужили и к украшению города».

Конечно, для того чтобы восстановить город, требовались огромные средства. Провинции империи были обложены единовременной данью, что позволило в сравнительно короткие сроки отстроить столицу заново. В память о пожаре Нерон заложил новый дворец – Золотой дворец Нерона. Дворец, который так и не был достроен, однако даже построенное впечатляло: комплекс зданий, по разным данным, располагался на площади от 40 до 120 га, а центром всего сооружения была 35-метровая статуя Нерона, получившая название Колосс Нерона. Этот дворцовый комплекс до сих пор является самой большой из всех монарших резиденций, построенных на территории Европы, а в мире уступает лишь Запретному городу – резиденции китайских императоров.

Но имя Нерона бесчестили, все чаще говоря, что пожар был устроен по его приказанию. И он решил: что лучшее, что он может сделать, это наказать худших в городе. Так он оправдается от клеветы, а заодно покарает преступников, давно заслуживших свое, – «тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами». Однако этот отрывок из Тацита представляет собой, по общему признанию большинства историков, филологов и даже многих богословов, позднюю христианскую фальсификацию, имеющую целью освятить ореолом старины легенды о мучениках.

В Риме начались массовые казни христиан. Желая развеселить горожан самыми жестокими представлениями – «античными фильмами ужасов», разыгранными наяву, – Нерон сжигал, распинал христиан, кормил ими зверей. Но чем дольше римляне наслаждались этим жестоким зрелищем, тем больше сострадали христианам. Нерон, «достаточно» покаравший порок, превратился в главного носителя зла в современном ему мире. Жертвы, сожженные им, стали «светочами христианства», а император – «светочем варварства».

Но почему император обвинил в поджоге именно христиан? Массимо Фини высказывает следующую догадку: либо христиане впрямь были виновны в пожаре, либо добровольно взяли вину на себя. В 64 году для большинства жителей империи, что-либо слышавших о христианах, они были адептами небольшой странной секты, последователи которой верили в скорый конец света, его неминуемую гибель. Возвестил же Иисус: «Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лук., 12: 49) Возможно, послушные этой превратно понятой воле, некоторые фанатики и впрямь помогали «возгореться огню» – «открыто кидали в еще не тронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ», о чем упоминал Тацит. Для ранних христиан Рим был рассадником грехов, новым Вавилоном, обреченным исчезнуть. Христиане не могли не радоваться пожару – этому знаку Божьего гнева. «По словам нашим он горит, – могли сказать о Риме ученики Христа. – Веруем, ибо по словам нашим!»