54 метра

– Бомж! – говорили они и шуршали у носа долларовыми сотенными купюрами. Я получал в то время один доллар в месяц и иногда позволял себе съесть батон с майонезом и лимонадом «Колокольчик».

– На что ты готов ради денег? – ржали они и предлагали унизительные варианты добычи оных. У таких, как они, всегда рядом куча прихлебателей – как-бы-друзей, которые продались и повелись на это. На возможность подъедать за «хозяином» и куролесить с ним где-нибудь в ночных клубах, курить вторым или третьим бычок из его рук, читать за ним глянцевые журналы и выполнять его поручения – как-бы-просьбы. Я ненавидел их всей душой. За то, что им на совершеннолетие дарят трехкомнатную квартиру в Питере. За то, что «Мазда» вручалась им как тренировочная машина на выпускной. За то, что им все сходило с рук. За то, что они еще палец о палец не ударили, а все имели для жизни. За то, что они издевались надо мной. Ну да ладно, бог с ними. Крюча, хоть и имел достаточно обеспеченных родителей, никогда не упивался наличием средних финансов в своих карманах. За это я считал его не другом, но товарищем, из-за его острого языка, который обращался иногда и в мою сторону.

До Москвы еще четыре часа, поэтому мы решили проверить, действует ли банка с теплой водой, в которую опущены пальцы спящего, на его мочевой пузырь. К сожалению, пока ничего не получалось.

– Наверное, на военных не действует, – предположил я.

– Наверное, – ответил розовощекий. – А давай над ухом журчать, переливая из банки в банку.

– Давай.

– А ты видел СААВЬЯ?

– Не-а. Сныкался куда-то.

– Вот животное, учуял засаду.

– Угу, – и двое снова пошли на «мокрый промысел», всматриваясь в лица товарищей, на которых застыло мимолетное чувство покоя. Пока журчит вода у уха одного из них для возможного выделения жидкостей из тела, хочу рассказать, зачем мы едем в столицу. Мы ехали на парад в честь 55-летия победы в Великой Отечественной войне. Еще с осени нас готовили к этому великому событию под незамысловатую барабанную дробь на набережной. Во время этих тренировок я вместе с Крюком получал почти всегда освобождение в санчасти и с более обширным интересом участвовал в оцеплении Петроградской набережной. Выглядело это так. На середину дороги выставляли грузовой «ВАЗ», в котором сидели такие же псевдобольные. В случае приближения машин один из нас (в основном я, потому что нравилось) вылезал из грузовика и сообщал автолюбителю о закрытии набережной для репетиции парада. Используя наглость, которая, как известно, второе счастье, я через несколько часов оцепления становился владельцем пачки сигарет красного LM, которую прятал, как и все окружающие, в трусы между «хозяйством» и попой. В этом месте никто из пИдагогов не шмонал, получался своеобразный кошелек для запретных сигарет, который вызывал ряд неудобств, делающих походку и постановку ног шире.

Как-то стоя в таком оцеплении, я решил поучиться вождению. Из доступных машин имелась только наша, поэтому после небольшого исследования замка зажигания было выяснено, что ключом зажигания может быть что угодно железное и плоское. Вставив нож для масла, я его повернул, и «ВАЗ» заурчал, зафыркал, выпуская через глушитель клубы выхлопных газов. А Дурик, сидевший на пассажирском кресле, начал первый урок вождения: «Нажми и медленно отпускай педаль. Вот-вот так. Медленно! Я сказал: медленно!»

Машина почему-то дернулась с места, как разъяренный зверь, визжа чем-то внутри, и устремилась в сторону Невы, к группке японских туристов, у которых от приближения монстра отечественного автомобилестроения глаза стали европейского размера. Я отчаянно жал педаль тормоза, но она не срабатывала, проваливаясь куда-то. Смерть японцев как месть за Цусиму представлялась мне не совсем актуальным объяснением перед законодательством нашей страны, и я, высунувшись в окно, закричал: «Харакири, япона-мать!!!» Те сразу поняли, что я хотел сказать и с природной грацией сдриснули из-под капота грузовика, щелкая затворами фотоаппаратов, словно ружьями. Дурик, поседевший от быстроты событий, сумел выйти из оцепенения и за три метра до гранитного заграждения повернул нож в замке зажигания в сторону выключения. Машина резко остановилась, кинув меня лицом в лобовое стекло, к которому я как муха припал конечностями.

– Уф-ф! – выдохнули мы в унисон, присев уже в нормальных позах в кабине и дружелюбно махая избежавшим смерти туристам. Представляю, какие заголовки газет выйдут у них в городах по приезде: «Не ходите, дети, в Питере гулять», «Культурная смерть в культурной столице», «Медведи не самое страшное, что гуляет по России»… Дурик отогнал назад машину, и больше я никогда не занимался вождением.

А потом наступило настоящее время. Нас построили, подравняли и запихали в вагоны. Проводница, большая слоноподобная тетя, крича, что раз белье не покупаем, матрасы трогать нельзя, вырвала их из рук. Никакого уважения к затюканным мальчикам в форме. После того, как весь вагон снял обувь, оставшись в носках, в глазах у тетки защипало, и смрад загнал ее в купе проводников. Там она, открыв окно, высунулась по пояс в бегущую мимо атмосферу и стала жадно поглощать кислород. Больше она не появлялась. Наверное, выпала. Мы же, привыкшие не к такому, расстелили матрасы и легли спать, не раздеваясь…

– Бъя! Пхитухки! – раздалось от следующей жертвы, оказавшейся СААВЬЕМ, которому не понравились звуки дождя и водопада у самого уха. Его гигантская нога-ласта согнулась в колене и резко, словно пружина, распрямилась в Крюка, который, обняв банку с водой, улетел в темноту. Настала тишина.

– Крюча, ты жив? – шепотом спросил я. Розовощекий, облитый водой из банки, он выполз на четвереньках в узкую полоску света в коридоре и злобно зашипел: «СААВЕЙ, тебе писец. Сака, ты сейчас все получиш-ш-ш…». Но Соловко уже спал крепким богатырско-мутантским сном. А зря. Неуловимый мститель с кодовым именем «Воробушек-Крюк» приступил к страшному суду над обидчиком как к блюду холодному, но с огоньком. Через некоторое время одежда на Саке затлела. И от тепла он проснулся, хлопая по своему телу с грацией русского народного танцора и непосредственностью исполнителя «танца маленьких утят». Помните: татата-рам-та-та-та, виляя попой нужно стучать ладошами по коленкам и затем по бокам, вроде макарены.

– Бъя, пиаасы, уоты, – причитала дымовая шашка, но недолго. Из темноты коридора с пятилитровым оцинкованным ведром, полным воды, выбежал Крюк с героически-злобным выражением лица. С криком «Спасем СААВЬЯ!!!» и упомянув Красную книгу, он вылил содержимое ведра на голову САКЕ. Оставив резервуар на макушке оппонента, он простучал мелодию из семи нот («Полет шмеля»?) по образовавшемуся шлему и, уворачиваясь от гигантских ног, убежал в темноту.

– Пиаасы!!! Упьу, пъитухки! – разносилось по вагону, который постепенно просыпался с фразами:

– Замолчи, СААВЕЙ!

– Что ты людям спать мешаешь?

– Ща как встану и убью тебя!

– Пипец, я уже встаю!

Соловей стих и, скинув мокрый матрас и одежду, заснул под стук колес. Поезд с каждой минутой приближался к столице нашей Родины. И больше ничто не нарушало ночной тишины. Заснули все, даже я. Мне снилось звездное небо…

Первопрестольная дружелюбно приняла нас ранним утром в колыбели столичных бомжей – Курском вокзале. Почти личный транспорт в виде «ПАЗиков» отвез нас на место дислокации неподалеку от станции «Сокольники». Как в Москве кормили? Это, пожалуй, самый главный вопрос. Как в ресторане средней руки. Нам, питерским обывателям в форме, такое и не снилось. Сгущенка лилась рекой, а мясо в гарнире присутствовало в равной пропорции с гарниром. Пирожки с разнообразными начинками пеклись специально для нас в булочной неподалеку и едва успевали остыть перед употреблением. Все было свежее и бесконечно вкусное. Мы были в шоке. И только однажды на ужин был дан несвежий творожок. Но нашему взводу он не достался по причине очевидного опоздания на трапезу. Ведь здесь все живут по принципу «в большой семье клювом не щелкай». Поэтому соседние столы перетянули себе тарелки с «вкусным творожком». Повозмущавшись на тему несправедливости жизни, мы скоро получили доказательства обратного. Этот продукт был скорбно отвергнут желудками потребителей во все возможные и невозможные сосуды туалета. Приятно было оказаться среди тех, у кого не болел живот, звавший на бесконечную войну с чистотой унитаза…

Обустроившись в воинской части морской пехоты, мы получили представление о примерном расписании жизни на следующий «месяц с небольшим». Каждое утро буднего дня масштабной колонной все тех же «ПАЗиков» нас везли на Тушинский аэродром, где шесть часов подряд длилось реалити-шоу «Я у мамы негнущийся идиот», во время которого под удары барабана мы, как оловянные солдатики, выращенные в балетной школе, тянули носочки и плашмя шлепали ступнями по асфальту. В коротких перерывах раздавали конфетки, словно детям. Хотя вызывали они у нас вполне взрослые ассоциации, мол, сосите-сосите, не отвлекайтесь.

Очень раздражали индивидуумы, постоянно путающие левую ногу с правой, и наоборот. У меня в голове такое уложиться не могло, поэтому очень хотелось стукнуть по их башке чем-то тяжелым, чтоб не «висли». Из-за них после ужина заставляли отрабатывать элементы строевой подготовки всех остальных, стоящих в «коробке» (это широкая колонна из военных, используется для организованных парадных шествий). После обеда всех везли обратно, еще на четыре часа. Вечером, уставшие от принудительных прогулок, а может от передозировки сосательных конфет, мы засыпали, едва коснувшись головой подушек. А в выходные нас ждал приятный сюрприз – пешие походы (слава богу, что не строевым шагом) по Москве. Хотя лично я всего несколько раз ходил в такие культурные походы, все равно впечатлений получил на месяц вперед. В основном они были положительными.

Молодежный театр поразил меня современной постановкой «Орфея и Эвридики». Все конечно же кончилось абсолютно плохо, и я, немного поглотав слезы, через минуту уже сидел в гримерке актрисы, игравшей главную роль…

Новый Арбат ослепил яркостью неоновых вывесок и люминесценцией. Дорогие машины отражали крашенный свет от полированных поверхностей и метали «зайчиков» нам в глаза. В воздухе витали ароматы разнообразных духов, будивших самые сокровенные желания. Мы шли по нему и (не поверите) фотографировались с дорогущими мотоциклами, осторожно прикасаясь к ним и поглядывая по сторонам в поисках возможного хозяина. Почему? – спросите вы. А больше в Москве фотографироваться не с чем и не с кем…