56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

И послали их не к «чудным девам, жемчугу подобным», а к усталой грязной солдатне, таскать по горам минометы. Да, товарищи «духи», таскаться с минометом в горах – это вам не в райских садах с полногрудыми девами вступать в интимные отношения. Вот теперь и запомните, что состоит миномет из следующих частей: ствол, опорная плита, лафет, все такое тяжелое. А еще и лотки с минами вам тащить придется. А коварные и довольные гяуры-минометчики налегке рядом с вами пойдут. Только прицел миномета вам тащить не доверят, его командир расчета сам понесет, не велика тяжесть.

– Мы, значит, их взяли! – показывает пальцем в сторону пленных подошедший к нам Леха, от возмущения и обиды он весь такой красный, впору хоть кипятком ссать, и громко негодующе шипит: – А как их использовать, так другим?

– Да пошли они все на хер! – кричу я и тоже чувствую, как закипает от обиды и несправедливости у меня моча, мрачно предлагаю: – Скидывай РД, ребята!

Разом скинули РД, а там, кроме боеприпасов и всякой прочей военной дребедени и амуниции, у каждого по две мины к ротному миномету. Чтобы минометный расчет разгрузить, каждому бойцу роты еще перед началом операции по две мины всучили. Такая мина тоже, между прочим, нелегкая штука, а в горах каждый лишний грамм тонной давит. Перед началом марша идем отдавать мины минометчикам, те такое «добро» ни в какую брать не хотят. Сначала матом переругиваемся:

– Возьми свою дуру! – требую я и протягиваю мину.

– Да на кой она мне нужна? – искренне недоумевая, отказывается и.о. командира четвертого минометного взвода, старший сержант, чернявый плотный Жук и заводит руки за спину.

– Возьми, сука! – наседаю я. – А то хуже будет.

– Ой! Испугал! – презрительно отвечает здоровенный Жук и ехидно улыбается.

– Ну ты и б…дь, – изумляюсь я его наглости и, разглядев самую его суть, тут же произвожу матерого солдата дембеля в женский пол мужского рода: – Ты, пидор, возьми мину!

– Да я тебя! – зарычал Жук, наступая на меня и сжимая кулаки.

За малым дело до драки не дошло. Малым делом командир роты оказался. Услышав перебранку, он с ленцой подходит к нам, ковыряя пальцем в зубах. «Сожрал уже принесенную нами курятину», – довольно отмечаю я. Капитан Акосов, невозмутимо продолжая ковыряться в зубах, слушает обе стороны. Знаете, он русский человек, а вот решение выносит чисто еврейское, ну прямо соломоново решение. Сплюнув застрявшее в зубах мясо, он закуривает и преспокойненько заявляет:

– Сами разбирайтесь, – выпускает из легких сигаретный дымок и, широко улыбаясь, уточняет: – Или мины у третьего взвода остаются, тогда и пленные им под охрану переходят, или минометчики свои боеприпасы забирают, а им в помощь мы афганских добровольцев передаем.

Стоя чуть поодаль и примеряя походные ремни минометного ствола, лафета и плиты, заодно и разинув рты, смотрят на нас бывшие в употреблении афганские душманы, а теперь разом перевоспитанные и призванные в советскую армию «добровольцы». Чего они там про нас думают?

– Давай мины сюда, – с лютой злобой соглашается принять боеприпасы Жук.

– Эй, вы! – издалека наблюдая за нами, кричит лейтенант Петровский. – Разобрались? А теперь в ГПЗ бе-го-ом марш!

Наш взвод по тропе в колонну по одному идет. Я первый, за мной Сашка Петровский, дальше с интервалами остальные.

– Хорошо, что хоть в отпуске женился, – слышу, как тихо говорит идущий за мной взводный.

На ходу оборачиваюсь. С кем это Сашка там разговаривает? Не с кем, с собой он говорит, а может, с молодой женой, что осталась в Союзе. Теперь ее молитвы к материнским присоединятся. Теперь, Саша, уже двое будут просить тебя вернуться хотя бы просто живым.

– Ты это о чем, Саша? – спрашиваю.

Когда других офицеров рядом не было, к Петровскому старослужащие солдаты без малейшей фамильярности по имени обращались. Высокому, широкоплечему, с отличной строевой выправкой Александру Петровскому двадцать два года, он сразу после военного училища, летом восьмидесятого, в Афган загремел. Нам, его подчиненным, по двадцать лет, одно поколение, почти сверстники. И воюем вместе год уже.

– Вперед смотри! – обрывает меня Петровский. – И не хер подслушать.

– А я и не подслушиваю, – отвернувшись, ухмыляюсь я и насмешливо добавляю: – Я, товарищ лейтенант, влет стараюсь офицерские команды ловить, вот слух и напрягаю.

– Ты эти сказки при очередном залете другим рассказывай, – крайне желчно и недовольно отвечает взводный.

Не верит он мне. И правильно делает. Что бы я да влет команды ловил? Нашли ловца! Кабы я таким был, меня бы в армии и не увидели, я уж небось на третьем курсе института бы учился. А хорошо небось сейчас дома, эх, сейчас бы пельмешек со сметаной навернуть, а потом не в горах с пулеметом сношаться, а совсем по-другому, так как это природой для размножения предназначено. Мечтаю, значит, а сам одновременно и вдаль смотрю, и по сторонам оглядываюсь, и под ноги глянуть не забываю. Сразу? Да не может быть! Очень даже может, не хочешь пулю поймать, не хочешь на мине подлететь – научишься так смотреть. Со временем такое уменье приходит, так же как всей шкурой чуять чужой взгляд и направленный на тебя ствол.

– Ложись! – ору и сам падаю.

Рассекая воздух, вжикнули пульки, и ударил по ушам звук пулеметной очереди, поверху прошли пули.

Отползаю к укрытию, по вспышкам, по чутью определяю позицию противника и стреляю. Первая очередь длинная, последующие прицельные, короткие, на три-четыре патрона. В магазине моего пулемета патроны через два на третий уложены, два простых заряда, третий трассирующий. По трассам определят бойцы передовой заставы, где находится обстрелявший нас пулеметчик, и туда же начнут стрелять. Не поднять ему головы. Он и не поднимает – или позицию сменил, или совсем ушел. В общем, хрен его знает, но точно не убит. Почему так определил? Да не знаю я. Чувствуешь такие вещи, вот и все. Потерь у нас нет. Постреляли, полежали, отдохнули, встали по одному и дальше вперед пошли. Не до ночи же здесь торчать. Так и до дембеля пролежать можно, хорошо бы, конечно, да кто ж тебе даст?

Вот так до вечера и маршировали. В нас постреляют, мы постреляем, подождем, послушаем, и дальше двинули. Еще с пяток противопехотных мин обнаружили на тропах, рисковать и вытаскивать взрыватели не стали. Отошли на безопасное расстояние и расстреляли их из автоматов и пулеметов. За день больше потерь нет, и слава богу.

Как чуток стемнело, нам на вертолетах подвезли еду в термосах и боеприпасы.

Вертолеты – это вообще отдельная песня, даже не песня – симфония. В горной, маневренно-партизанской войне вертолеты стали самым эффективным оружием. Ловили наши «вертушки» «духов», где только могли, ловили и уничтожали. В горах, в пустынях, в укрепленных пунктах не было от них спасения. Еще вертолеты выбрасывали десанты. И те, кто уцелел от воздушных ударов, попадали под стволы десантуры. Хотя в начале войны мало было у «духов» средств ПВО, но и без них, только стрелковым оружием сбивали вертолеты. Крутясь в беспомощном штопоре, падали с небес наши ребята, а на земле догорали в своих машинах. Опасная у них служба была. Страшнее, чем у десантников, и процент потерь выше. И часто после боевых вылетов, водкой поминая подбитых товарищей, так и пели экипажи «вертушек»: «Нам не всем ракетой алой высветят право на посадку и на жизнь…».

В первое время в основном использовались многоцелевые вертолеты, которые выполняли функции как десантные, так и огневые. Вертолетов только огневой поддержки почти не было. А у десантных «вертушек» вооружение слабее, чем у огневиков. Вот и придумали усиливать штатное оружие вертолета приданными пулеметными расчетами. Спикировав на цель первым заходом, дает вертолет залп из ракет типа НУРС (НУРС – неуправляемый реактивный снаряд), на втором заходе ведет огонь из бортового оружия – пушек и пулеметов, а уж на третьем вираже откидывается десантный люк и приданный расчет стреляет из пулемета, без остановки на распыл ствола.