6том. Остров Пингвинов. Рассказы Жака Турнеброша. Семь жен Синей Бороды. Боги жаждут
Шрифт:
XX
Во время одного из продолжительных заседаний Трибунала Эварист, сидя на судейской скамье в душном воздухе, размышляет, закрыв глаза:
«Злодеи, заставившие Марата прятаться по темным углам, превратили его в ночную птицу, птицу Минервы, чье око настигало заговорщиков и во мраке. Теперь холодный и спокойный взор голубых глаз видит насквозь врагов Республики и разоблачает изменников с проницательностью, которой не знал даже Друг Народа, уснувший навеки в саду Кордельеров [428] . Новый спаситель, не менее ревностный, но еще более прозорливый, чем первый, замечает то, чего никто не замечает, и его поднятый перст порождает вокруг ужас. Он различает мельчайшие неуловимые оттенки, отделяющие зло от добра, порок от добродетели; не будь его, их бы смешивали в ущерб отечеству и свободе; он проводит тонкую, прямую черту, вне которой направо и налево только заблуждение, преступление и злодейство. Неподкупный [429] разъясняет, как служат внешнему врагу те, которые впадают в крайности или обнаруживают чрезмерную слабость; те, кто преследует религиозные культы во имя разума, и те, кто во имя религии оказывает сопротивление законам Республики. Не в меньшей степени, чем негодяи, убившие Лепелетье и Марата, служат внешнему врагу те, кто воздает им божеские
428
…Друг Народа, уснувший навеки в саду Кордельеров. — В старом монастыре нищенствующего монашеского ордена кордельеров помещался «Клуб кордельеров» — один из самых массовых демократических клубов французской революции конца XVIII в., связанный с народными низами; здесь же был центр одной из административных единиц города Парижа — секции Кордельеров (позднее — секция Французского театра). В помещении бывшей подземной церкви монахов-кордельеров была расположена типография Марата, в которой печаталась его газета «Друг Народа». По требованию секции, Марат был похоронен в саду монастыря, а его сердце торжественно перенесли в зал заседаний секции. Позднее прах Марата был водворен в Пантеон.
429
Неподкупный — прозвище Робеспьера.
О, страшные обязанности судьи, указанные мудрейшим из людей! Уже надо поражать не одних только аристократов, федералистов, злодеев-орлеанистов, этих явных врагов отечества. Заговорщик, агент заграницы — Протей, принимающий всевозможные личины. Он прикидывается патриотом, революционером, врагом королей; он уверяет, будто его сердце бьется для одной лишь свободы: он возвышает голос и повергает в трепет врагов Республики: это — Дантон; его неистовые выступления плохо прикрывают его гнусную умеренность, и в конце концов всем становится ясной его продажность. Заговорщик, агент заграницы, — это тот красноречивый заика, который первым прикрепил к своей шляпе революционную кокарду; это тот памфлетист, который с жестокой иронией примерного гражданина называл себя „прокурором фонаря“; это — Камиль Демулен [430] . Он выдал себя, защищая изменников-генералов и настаивая на совершенно неуместном милосердии при назначении кары. Это — Филиппо [431] , это — Эро [432] , это — презренный Лакруа [433] . Заговорщик, агент заграницы, — это отец Дюшен [434] , унижающий свободу своей подлой демагогией, Дюшен, чья отвратительная клевета внушила многим сочувствие даже к Антуанетте. Это Шометт [435] ; правда, стоя во главе Коммуны, он выказывал себя человеком кротким, доступным, умеренным, благожелательным и добродетельным, но он был атеистом! Заговорщики, агенты заграницы, — это вое санкюлоты в красных колпаках, карманьолах, в деревянных башмаках, старавшиеся во что бы то ни стало перещеголять якобинцев патриотизмом. Заговорщик, агент заграницы, — это Анахарсис Клоотс [436] , защитник рода человеческого, осужденный на смерть монархиями всего мира; но от него можно было ожидать всего: ведь он был пруссак.
430
Камиль Демулен (1760–1794) — видный деятель первого этапа революции, талантливый публицист, по профессии адвокат; прославился памфлетом «О фонаре». Издавал газету «Старый кордельер». Позднее примкнул к дантонистам и вместе с ними скатился к контрреволюции. Демулен от природы слегка заикался.
431
Филиппо Пьер (1754–1794) — политический деятель, дантонист; летом 1793 г. в качестве комиссара Конвента был послан в мятежную Вандею для борьбы против монархистов.
432
Эро де Сешель Мари-Жан (1760–1794) — друг Дантона; арестованный за укрывательство эмигранта-аристократа, был вовлечен в тюремный заговор дантонистов и казнен вместе с ними.
433
Лакруа Жан-Франсуа (1754–1794) — член Конвента, дантонист; вместе с Дантоном выполнял поручения Конвента в Бельгии и был обвинен в использовании своего положения для личного обогащения.
434
Отец Дюшен. — Под этим псевдонимом писал Жак-Рене Эбер (1757–1794), один из вождей левой политической группировки — эбертистов, который с 1791 г. издавал газету «Отец Дюшен», пользовавшуюся огромным влиянием в массах. В марте 1794 г. Эбер возглавил неудавшееся восстание против робеспьеристского Конвента, после чего вместе с группой своих сторонников (эбертистов) был казнен.
435
Шометт Пьер-Гаспар (1763–1794) — активный революционер, один из вождей эбертистов, прокурор Парижской Коммуны; был страстным противником католической религии и одним из основателей атеистического культа Разума; распорядился закрыть в Париже все церкви. В вопросе о религии столкнулся с Робеспьером; был казнен по приговору якобинского Революционного трибунала.
436
Анахарсис Клоотс (1755–1794) — деятель революции, философ и публицист, автор утопического проекта «Всемирного братства» — всемирной атеистической республики. Отец Клоотса был прусский барон из голландского рода.
Теперь все эти злодеи, неистовые и умеренные, все эти изменники, Дантон, Демулен, Эбер, Шометт, погибли на плахе. Республика спасена: согласный хор похвал несется из всех комитетов, из всех народных собраний навстречу Максимилиану и Горе [437] . Добрые граждане восклицают: „Достойные представители свободного народа, тщетно сыны Титанов подняли высокомерную главу: благодетельная Гора, покровитель Синай [438] , из твоих кипящих недр изошла спасительная молния…“
437
Гора — название якобинской группы депутатов Конвента; в зале дворца Тюильри, где происходили заседания, они занимали самые верхние скамьи; поэтому якобинцев называли также монтаньярами («горцами»).
438
Синай —
гора в Аравии; по библейской легенде, пророк Моисей получил здесь от бога скрижали закона.В этом хоре известная часть похвал приходится и на долю Трибунала. Как приятно быть добродетельным и как любезна сердцу неподкупного судьи признательность общества!
Но вместе с тем может ли подлинный патриот не изумляться и не испытывать тревоги? Как? Значит, для того чтобы предать интересы народа, было недостаточно Мирабо, Лафайета, Байи, Петиона, Бриссо? Понадобились, оказывается, еще и те, кто изобличал этих изменников. Как? Все эти люди, совершившие Революцию, сделали это только для того, чтобы ее погубить? Эти великие вдохновители великих идей подготовляли, вкупе с Питтом и Кобургом, воцарение династии Орлеанов или опеку над Людовиком XVII? Как? Дантон это был Монк [439] ? Как? Шометт и эбертисты, еще более вероломные, чем федералисты, которых они отправили на гильотину, замышляли гибель государства? Но среди тех, кто толкает в объятия смерти вероломных Дантонов и вероломных Шометтов, не найдут ли завтра голубые глаза Робеспьера еще более вероломных? Где же оборвется проницательность Неподкупного и омерзительная цепь предающих друг друга предателей?»
439
Монк Джордж (1608–1669) — английский генерал; командовал войсками Кромвеля и по его приказу отправился на усмирение восстания в Шотландии. В начале 1660 г. повел свою армию на Лондон будто бы для восстановления древних народных вольностей, без боя занял столицу и способствовал восстановлению на английском престоле династии Стюартов, свергнутой во время буржуазной революции 1648 г.
XXI
Между тем Жюли Гамлен, в своем бутылочного цвета каррике, ежедневно отправлялась в Люксембургский сад и там, сидя на скамье, в конце аллеи, поджидала минуту, когда ее любовник покажется в одном из слуховых окон дворца. Они обменивались знаками, разговаривали на немом языке, который сами изобрели.
Таким путем ей стало известно, что заключенный помещается в довольно сносной камере, в приятной компании, что он нуждается в одеяле и в грелке и что он нежно любит свою подругу.
Не одна Жюли высматривала любимое лицо в окнах дворца, превращенного в тюрьму. Рядом с ней молодая мать не сводила взоров с одного из окон, и, как только оно открывалось, она поднимала как можно выше младенца, которого держала на руках. Старая дама в кружевной вуали по целым часам неподвижно сидела на складном стуле в тщетной надежде увидать хотя бы на мгновение сына, который, чтобы не растрогаться при виде матери, занимался метанием диска на тюремном дворе до тех пор, пока не закрывали сада.
Во время этих долгих ожиданий, и в ясную и в дождливую погоду, на соседней с Жюли скамейке располагался пожилой, довольно полный, чрезвычайно опрятно одетый мужчина, то игравший брелоками и табакеркой, то разворачивавший газету, которую, однако, никогда не читал. Он был одет по старинной буржуазной моде: треуголка, отделанная золотым галуном, красно-фиолетовый фрак и голубой, вышитый серебром жилет. Он производил весьма почтенное впечатление. Судя по флейте, конец которой торчал у него из кармана, он был музыкантом. Ни на минуту не спускал он глаз с переодетого юноши, беспрестанно улыбался ему и, как только замечал, что тот собирается уходить, тоже поднимался и следовал за ним на расстоянии. Несчастную, одинокую Жюли трогало тайное сочувствие, которое проявлял к ней этот старик.
Однажды, когда она выходила из сада, незнакомец подошел к ней и, раскрыв огромный красный зонт, ибо накрапывал дождь, попросил разрешения укрыть ее от непогоды. Она тихо ответила своим ясным голосом, что согласна. Но, услыхав этот голос и почувствовав, быть может, неуловимый запах женщины, он поспешно удалился, оставив Жюли под проливным дождем; она поняла все и, хотя на душе у нее было невесело, не могла удержаться от улыбки.
Жюли жила в мансарде на улице Шерш-Миди и выдавала себя за приказчика-суконщика, ищущего места. Вдова Гамлен, убедившись наконец, что ее дочь нигде не подвергается такой опасности, как у нее в доме, постаралась поселить молодую женщину подальше от Тионвилльской площади и от секции Нового моста и помогала ей по мере возможности продовольствием и бельем. Жюли готовила себе скромный обед, ходила в Люксембургский сад, чтобы взглянуть на своего возлюбленного, и возвращалась к себе в конуру; однообразие жизни немного усыпляло ее горе, и, так как она была молодая и сильная, то всю ночь спала глубоким сном. Смелая по характеру, побывавшая во всяких переделках и, пожалуй, чувствовавшая себя свободнее благодаря своему мужскому костюму, она отправлялась иногда по вечерам в кабачок под вывеской «Красный крест» на улице Дюфур, где собирались всякие люди и женщины вольного поведения. Там она читала газеты и играла в триктрак с каким-нибудь сидельцем лавки или военным, пускавшим ей дым из трубки прямо в нос. В этом заведении пили, играли в карты, занимались любовью, и драки были там обычным явлением. Как-то вечером один из посетителей, услыхав на улице конский топот, приподнял штору и, узнав начальника национальной гвардии, гражданина Анрио [440] , проскакавшего галопом со своим штабом, процедил сквозь зубы:
440
Анрио Франсуа (1761–1794) — деятель революции, якобинец, близкий к Марату; в 1793 г. Парижская Коммуна назначила его главнокомандующим национальной гвардии. В день контрреволюционного переворота 9 термидора Анрио не смог сопротивляться наступающим на парижскую ратушу войскам Конвента, был арестован и гильотинирован вместе с Робеспьером.
— Робеспьеровский прихвостень!
При этих словах Жюли громко расхохоталась. Но какой-то усатый патриот резко положил этому конец.
— Тот, кто позволяет себе подобные выражения, — г… аристократ, и я с удовольствием увижу, как его голова упадет в корзину к Сансону. Да будет всем известно, что генерал Анрио — честный патриот, который сумеет в случае нужды защитить Париж и Конвент. Вот этого-то роялисты и не прощают ему.
И, взглянув в упор на Жюли, продолжавшую заливаться смехом, усач прикрикнул на нее:
— Эй, ты, молокосос! Смотри, как бы я не влепил тебе такого пинка в зад, который научит тебя относиться с уважением к патриотам.
Раздались возгласы:
— Анрио — пьяница и дурак!
— Анрио — честный якобинец! Да здравствует Анрио!
Образовались два лагеря. Завязалась драка, кулаки заработали, продавливая шляпы, столы опрокинулись, стаканы полетели во все стороны, лампы погасли, женщины принялись пронзительно визжать. Жюли, к которой подступило несколько патриотов, вооружилась скамейкой, но была сбита с ног и, защищаясь, стала царапаться и кусаться. Каррик на ней распахнулся, и из разорванного жабо выглянула трепещущая грудь. На шум прибежал патруль, и молодая аристократка еле ускользнула из рук жандармов.
Каждый день переполненные телеги увозили осужденных.
— Не могу же я допустить, чтобы они казнили моего возлюбленного! — говорила Жюли матери.
Она решила ходатайствовать, хлопотать, пойти в комитеты, в канцелярии, к народным представителям, к судьям — всюду, куда только понадобится. У нее но было женского платья. Мать достала для нее у гражданки Блез полосатое платье, косынку, кружевной чепец, и Жюли в женском и патриотическом наряде отправилась к судье Ренодену, в сырой и мрачный дом на улице Мазарини.