7 проз

К утру оргиасты, наконец, утихомириваются. Вместе с первым лучом солнца в кабинет Пьецуха заходят Басинский с Красухиным, чтобы обнаружить невероятный разгром. Кто-то спит в Гробе Господнем. В углу стонет ухайдаканный кот. Пьецух с трудом разлепляет глаза, видит рядом с Красухиным незнакомого, но, судя по всему, московского генерала и понимает, что это конец.

– Вот он всходит на крыльцо.

Вот хватает за кольцо,

Что есть силы в дверь стучится,

Чуть что кровля не валится, - обессиленно шепчет Пьецух из "Конька-Горбунка"*.

______________

* Кстати, мы уверены, что Петр Ершов не имеет ни малейшего отношения к тексту "Конька-Горбунка". Ну не мог, никак не мог полуграмотный юный тюменский крестьянин написать такое - пронизанное подлинно народным духом и насыщенное подлинно художественными откровениями - произведение! Ясно, что "Конек-Горбунок" написан кем-то из донских казаков (кем именно, уточняет в настоящее время литературовед Z).

Схожим образом роман "Франкенштейн" ни за какие коврижки не может принадлежать перу вздорной девятнадцатилетней английской девчонки Мэри Шелли. Очевидно же, что она просто стибрила рукопись из полевой сумки другого донского казака...

– Поелику склонность к симметрии сродни человеку, - флегматично сообщает Красухин, - то люди начали устанавливать с соразмерностью столбы, брусья, стойки и пр... Сие подало потом мысль о колоннах, архитравах и фронтонах...

Пьецух роняет слезу.

Но Басинский, ко всеобщему удивлению, начинает говорить, что надо не пить и гадить, а надо спасать город. Басинский, не ссылаясь, понятно, на мистический первоисточник, выдвигает фантастический план. Он такое говорит, что в любых других условиях отцы сочли бы за опасный бред. Не удалось с Израилем, не удалось изменить место, значит, надо менять время. О чем мечтал Архитектор? Басинский включает диктофон, сохранивший следы громоподобных речей Архитектора на встречах с делегациями школьных друзей и местной интеллигенции. "В этой стране ничего никогда не изменится". Значит, должно измениться. Нужно сделать вид, что начинается невозможное. Что режим разжимает тиски. Что запахло демократией и гласностью. В условиях строжайшей секретности нужно начинать "перестройку" (вот какое слово придумал Басинский) для Архитектора. Тогда он раз и навсегда забудет про свой дурацкий Израиль, а любым журналистам с удовольствием скажет, что здесь ему жить нравится. Отцы, после многочасовых покряхтываний и почесываний в затылках, соглашаются, что другого выхода нет... Специально для Архитектора, в одном экземпляре, печатается номер газеты с информационным сообщением о смерти генсека: вундеркинд Кибиров читал, что такую газету печатали то ли для Горького, то ли для Пастернака.

Горком развивает сумасшедшую деятельность. Цитируется что-то из Пазолини. Все мельтешит. Цитируется Бергман. Отцы входят в раж, как в туман (цитата), и, столпившись у стендов с фотографиями членов Политбюро, "выбирают" нового генсека. Им очень нравится "выбирать" - такая цитата из чего-то, имеющего отношение к судьбам страны. С некоторым смущением отцы сходятся на том, что достойного нет, - генсек выбирается с помощью жребия. Кибиров с пеной у рта доказывает, что жребий - он где-то читал - надо непременно и исключительно бросать посредством яиц черных и белых кур; некоторое время герои нашего романа ищут яйца белых и черных кур, но скоро решительный Пьецух пресекает этот сюжет как явную мистику и приказывает осуществить жребий чем бог на душу подаст. Удовлетворились.

Генсек выбран. Он должен произнести доклад, текст которого с помощью ножниц, клея и старых газет сооружают редактор газеты и майор Лекух. Красухин настаивает, что доклад должен начинаться цитатой из трепетного Петрарки, как и принято в России начинать доклады новых генсеков. Группа интеллигенции уже отправлена к Архитектору - она несет ему важное сообщение о смерти генсека, о назначении нового и парочку намеков, что теперь многое может измениться. По радио, - разумеется, только по радио Архитектора передают и скорбное информационное сообщение, и доклад. Очередная проблема вспыхивает в городской радиорубке: штатный диктор при виде документов потерял дар речи, а штатная дикторша дар зрения. Напрасно ответственный за операцию гэбэшник целует молоденькую дикторшу (которая к тому же грохнулась в обморок), суетливо цитируя мифологему принцессы и хрустального заколдованного гроба... Тщета, тщета. Лекух кстати вспоминает про Голема-управдома: что ему скормили, то он и выдал в эфир.

Петя недолго оставался в одиночестве: вслед за управдомом и его извлекли из палаты. И привезли к генералу Басинскому. Басинский сообщает, что в недрах ГБ зародился далекоидущий план обновления общества. Начинать, разумеется, надо с малого. Пусть Петя будет писать свободолюбивые материалы - понемножку сначала, одна капля свободы, две капли... чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Статьи пока, понятно, публиковаться не будут, но придет, и очень скоро, время... Басинскому эти статьи нужны, чтобы выпускать газету для Архитектора. Петя чует подвох, но соглашается на странный эксперимент и, соответственно, оказывается на свободе.

Отношения с группой Понедельника-Вторника у него теперь напряженные: ему есть что скрывать, им есть что подозревать... Зайдя к Архитектору поблагодарить его за хлопоты (Петя, кстати, захватил с собой тортик, на который Архитектор очень опасливо косился, - но тортик как тортик, розочки, лепестки... ), Петя вдруг видит на столе газету со своим экспериментальным сочинением. Он понимает, что ведется какая-то очень хитрая игра, но решает пока продолжать в ней участвовать...

Архитектор, который в силу преклонного возраста и общей интеллигентской склонности быть с удовольствием обманутым чем-нибудь добрым, с энтузиазмом принимает все происходящее за монету - чистую, как поцелуй. Ясно, что с каждым новым днем ему требуется все большая доза "свободы". Гэбэшникам и кэпээсэсникам приходится изрядно попотеть, чтобы убедить его в реальности и серьезности перемен. Сначала достаточно было показать "перестроечное" партсобрание (акция чуть не сорвалась из-за того, что Архитектор, несмотря на плохое зрение, заметил в зале одного из темнокожих марксистов, нагнанных сюда для массовки). Потом требуется большее: митинги, допустим. Поначалу ГБ пытается привлечь к организации митингов извлеченных из психушки старых дессидентов. "Давайте работать вместе. Вы будете говорить, что думаете, что хотели говорить всю жизнь, а мы не станем вас за это сажать, по обыкновению, в лечебницу, а станем, напротив, платить, например, деньги". Кто-то из наиболее дальновидных дессидентов пытается торговаться, чтобы побольше получить за право жить не во ржи. Большинство соглашается сотрудничать, но, увы, настоящие дессиденты справиться с задачей не смогли: они, конечно, имеют массу претензий к советской власти, но далеко не такие серьезные, какие уже нужны ГБ на этом этапе игры. Даже под пыткой утюгом или паяльником дессиденты не могут произнести сочиненный Лекухом текст, где содержатся такие ужасные требования, как "Долой Ленина!" и "Да здравствует свободная любовь!". Роль дессидентов приходится играть самим гэбэшникам и предводительствуемому Кибировым комсомольскому активу (вожак лично сочиняет несущие в себе зерно свободы блатные песни про сервелат и салями). Многим из гэбэшников и комсомольцев игра начинает очень даже нравиться.

Первыми чувствуют неладное наши молодые дессиденты. После кропотливого подсматривания и подслушивания... Здесь следует выделить сцену, в которой Понедельник и Вторник приходят в квартиру престарелой соседки Архитектора подслушать, что творится в его квартире. Приходят под видом газовой службы. "Проходите, проходите, милые... В сорок восьмом, когда моего забирали, тоже сначала сказали, что из горгаза... У нас, правда, плита лектрическая... Вот сюда, на кухню. Тут кирпичик вынимается и все очень хорошо слышно... У него там... всяческие голоса!" (цитата из В. Маканина). "Голоса" оказываются "перестроечными" радиопередачами, которые транслируются персонально в радио Архитектора. Открыв истину, Понедельник и Вторник остаются ею зело недовольны. Они лучше всех понимают, куда могут завести подобные игры. "Курочка по зернышку клюет", - цитирует Вторник Т. Готье. Нашим дессидентам все это не по вкусу и не по карману (неловкий каламбур). Во-первых, с чем они, бедолаги, будут бороться, если вдруг подкосится ненавистный режим? А во-вторых, подкосить его должны именно они, юные дессиденты, а уж никак не сами носители красной заразы. А значит, надо прекратить двусмысленную игру, чтобы спокойно бороться в условиях нормального подполья. И дессиденты находят способ рассказать Архитектору о том, как подло он обманут. Способ очень хитроумный: они подходят к Архитектору, когда он гуляет с собачкой, и наполняют ему уши горькой правдой. Гэбэшная ворона, конечно, все подслушала, но Архитекторова собака вдруг (классовое чутье, охотничий инстинкт...) набросилась на бедную птичку, и та, потеряв толику перьев и крови, вынуждена отсиживаться и зализываться в потайном дупле. До хозяев она доберется только к утру. Подробная задержка внимания на этой детали должна, по замыслу авторов, свидетельствовать о том, что этим вечером и этой ночью в сюжете происходит крутой перелом.

Так вот, тем же вечером Петя, которого, как парня очень совестливого, давно мучала двойственность его положения, принимает героическое решение. Он - и, быть может, навсегда - прощается с Аней, вновь пробирается в ночную типографию (во избежание споров, напоен был метранпаж: цитата; дабы процитировать еще и "Зеркало" Тарковского, Петя бежит в типографию под проливным дождем) и устраивает так, что "архитекторская" газета, выходившая допрежь одним экземпляром, печатается на весь город. Утром Энск, ничего не понимая, глазам своим не веря, будет читать про бяку Сталина и про ГУЛАГ.

Утром Басинский узнает одновременно две ошеломительные новости: о выходе газеты и о том, что Архитектор осведомлен об операции "Перестройка". Каждая в отдельности означала бы крах всего, чего может быть крах. Две, по всей видимости, должны означать крах вдвойне. Отцы в ярости: Басинский подвел их под явный монастырь*. Короткий сговор, и - Кибиров, как самый молодой, отправлен вручать Басинскому черную метку: "Ты низложен, Джон Сильвер!" Но - позор, позор унылым арифметистам, позор пошлым редукционистам, позор желчному Л. Витгенштейну, нагло утверждавшему, что "всякое высказывание о комплексах может быть разложено на высказывания об их составных частях и на предложения, полностью описывающие эти комплексы" (ЛФТ. 2. 0201). К вящей славе сторонников той замечательной идеи, что сложная система приобретает новые свойства, отсутствующие у составляющих ее (систему эту чертову) элементов, Басинский находит выход. Сочетание двух ударов может быть спасительным (как говорил не то Аверинцев, не то Аристотель, клин-де клином... ). Басинский немедленно едет к Архитектору и в ответ на его истерику (похожую на цитату из плохих французских романов) только пожимает плечами. Говорит, что это, видимо, тайная организация недострелянных коммунистов-ортодоксов пудрит ему мозги. Басинский выводит Архитектора в город: "перестроечная" газета свободно продается во всех киосках.

______________

* Как Ананьев Малухина.

– Если кликнет рать святая...
– растерянно бормочет Архитектор.

Он, кажется, поверил и успокоился, но зато отцы города рвут на себе волосы; если бы дело было в телесериале, они бы рвали на себе волосы добрых полторы серии. Басинский говорит, что остается одно: включить в игру весь город. Разумеется, по-прежнему все только для Архитектора. Перестройка по-прежнему лишь тщательно продуманная операция ГБ. Люди сознательны, они не могут подумать, что это "для них", они поймут, что это нужно для дела.