72 метра
Шрифт:
— Старпома крысы сожрали почти полностью.
— Иди ты…
— Он стоит, а она на него шась — и палец отхватила, а он ее журналом хрясь! — и насмерть.
— Старпом крысу?
— Нет, крыса старпома. Слушаешь не тем местом.
— Иди ты…
— Точно…
Лейтенант прилетел как ошпаренный, издали осматривая пальцы старпома. От волнения он никак не мог их сосчитать: то ли девять, то ли десять.
— Подойдите сюда! — сказал старпом грозно, но все же со временем сильно поостыв. — Куда вас поцеловать? Покажите, куда вас поцеловать, цветок в проруби? Сколько вас можно ждать? Где вы все время ходите с лунным видом, яйца жуете? Когда этот бардак прекратится? Да вы посмотрите на себя! У вас
И тут старпом заметил йод, и лицо его подобрело.
— Вот, Жу-упиков, — сказал он, старательно вытягивая «у», — молодец! Где ж ты йод-то достал? На корабле же ни в одной аптечке йода нет. Вот, кстати, почему все аптечки разукомплектованы? Выдра вы заморская, а? Я, что ли, за этим дерьмом следить должен? Вот вы мне завтра попадетесь вместе с крысами! Я вам очко-то проверну! Оно у вас станет размером с чашку Петри и будет непрерывно чесаться, как у пьяного гамадрила с верховьев Нила!
Слышали, наверное, выражение: «Вот выйдешь, бывало, раззявишь хлебало, а мухи летять и летять»? Именно такое выражение сошло с лица бедного лейтенанта после общения со старпомом.
Но должен вам поведать, что на следующий день на корабле не было ни одной крысы. Я уж не знаю, как Жу-упикову это удалось? Целовал он их, что ли, каждую?
Собака Баскервилей
Перед отбоем мы с Серегой вышли подышать отрицательными ионами.
Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа — как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Черт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!
— Серега, дыши!
— Я дышу.
Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серегой место службы — тральщики бригады ОВРа.
ОВР — это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, так месяцами берега не видим. Но теперь, слава богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.
— Серега, дыши.
— Я дышу.
Кстати, о бабочках: мы с Серегой пьем еще очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чем не бывало — и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чем это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Еще бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришел в ДОФ пьяненький, а там возня с избирателями — и захотел тут Малина в гальюн. По дороге встретил он какого-то мужика в гражданке — тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.
— Серега, ты дышишь?
— Дышу.
Господи, какой воздух! Вот так бы и простоял всю жизнь. Если б вы знали, как хорошо дышится после боевого траления! Часов восемь походишь с тралом, и совсем по-другому жизнь кушается. Особенно если тралишь боевые мины: идешь и каждую секунду ждешь, что она под тобой рванет. Пальцы потом стакан не держат.
— Серега, мы себя как чувствуем?
— Отлично!..
— Ах, ночь, ночь…
— Ва-а-а!!!
Господи, что это?!
— Серега, что это?
— А черт его знает…
— Ва-а-а!!!
Крик. Потрясающий
крик. И даже не крик, а вой какой-то!Воют справа по борту. Это точно. Звук сначала печальный, грудной, но заканчивается он таким звериным ревом, что просто мороз по коже. Лично я протрезвел в момент. Серега тоже.
— Может, это сирену включили где-нибудь? — спросил я у Сереги шепотом.
— Нет, — говорит мне Серега, и я чувствую, что дрожь его пробирает, — нет. Так воет только живое существо. Я знаю, кто это.
— Кто?..
— Так воет собака Баскервилей, когда идет по следу своей жертвы…
— Иди ты.
В ту ночь мы спали плохо. Вой повторялся еще раз десять, и с каждым разом он становился все ужасней. Шел он от воды, пробирал до костей, и вахтенные в ту ночь теряли сознание.
Утром все выяснилось. Выл доктор у соседей. Он нажрался до чертиков, а потом высунулся в иллюминатор и завыл с тоски.
Я говорю всем…
Я говорю всем: прихожу домой, надеваю вечерний костюм-«тройку», рубашка с заколкой, темные сдержанные тона; жена — вечернее платье, умелое сочетание драгоценностей и косметики; ребенок — как игрушка; свечи… где-то там, в конце гостиной, в полутонах, классическая музыка… второй половины… соединение душ, ужин, литература, графика, живопись, архитектура… второй половины… утонченность желаний… и вообще…
Никто не верит!
Всем подряд!
— Командирам боевых частей, начальникам служб прибыть в центральный пост на доклад! — разнеслось по отсекам.
Командир атомохода капитан первого ранга Титлов — маленький, скоренький, метр с небольшим (карманный вариант героя) нырнул через переборку в третий отсек.
Лодка в доке. Средний ремонт. Ее режут, аж верещит; съемные листы отваливают, оборудование выдирают, и обрубленные кабели торчат, как пучок скальпированных нервов. Всюду сварка, запах гари. Завод чувствуется. Личный состав уже бродит в обнимку с работягами, как стадо.
Всех подтянуть! Всех надо подтянуть! Занять, поставить задачу! Вставить всем подряд без разбора! Чтоб работалось! И без продыха! Никакой раскачки! Люди должны быть заняты! Не разгибаясь! Никакого простоя и спанья! Иначе — разложение! И офицеры! Офицеры! Офицеры! Начать прежде всего с офицеров! Сегодня же начать!
Командир Титлов вбежал в центральный.
— Смир-на-а!!!
Даже пневмомашинки замерли. Собранные командиры боевых частей образовали коридор, по которому он промчался до командирского кресла, как бычок, прибывший на корриду, добежал и рухнул в него, крикнув влет:
— Вольно!
В момент падения командирское кресло развалилось, просто трахнулось на палубу, старо было слишком, не выдержало, трахнулось, и командир Титлов вывалился из него, как младенец из кулька, скользнул по засаленной палубе и закатился под раскуроченный пульт, въехал. Голова сработала как защелка. Защелкнула. Никто не успел отреагировать.
— Эй! — крикнул командир Титлов, лежа на палубе распяленный, хоть горло у него и было зажато. — Чего встали?!
Этого было достаточно; все очнулись и пришли в движение — бросились выдергивать его за ноги, отчего рот у командира закрылся сам собой. Командир сопротивлялся, боролся, шипел:
— Порвете, суки, порвете…
Лягался и матюгался. Тогда все бросились корчевать пульт, на Титлова два раза наступили невзначай.
— Раздавите, курвы, раздавите, — рычал командир, — тащите домкрат, бар-раны…
Домкрат нашли после обеда; достали командира, поддомкратив, к вечеру.
Командир лично руководил своим доставанием.
Заняты были все.
Особенно офицеры.
Все подтянулись.
Когда командир встал, он вставил всем подряд!
Без разбора!
Чтоб работалось!