76-Т3

Завершение Дня донора пошло как по маслу. Бирюка отвели домой только к полуночи. На протяжении всего пути он порывался в сторону поймы, чтобы сбить температуру, поднявшуюся так высоко, словно ему вместо охлажденной «Медвежьей крови» влили три бутылки горячей крови Мурата.

Заполночь в желтой майке лидера в комнату вошла Татьяна. Она набросилась на всех с обидой, что ее никто не оповестил о планировавшемся мероприятии. Ее красные кровяные тельца явно устали циркулировать по баскетбольному телу, снабжая килокалориями закоулки, отстоящие от сердца дальше, чем 111-ий крайнесеверный пояс в системе «Союзглавснаба» от Москвы. Некоторые ее эритроциты с удовольствием отдохнули бы хоть с недельку в каком-нибудь лилипуте.

— Алешечкину и то Мучкин позвал с собой!

— Алешечкину? Да она как мужик! — сказал Решетнев. — А ты субтильная.

Татьяна с вызовом развернулась. Крутанутая пяткой дорожка свилась в архимедову спираль. Татьяна удалилась, хлопнув дверью. Бирюку предстояло ответить за это. С Нынкиным и Пунтусом после Дня донора стало твориться неладное. Словно они не сдали кровь, а перелили ее друг в друга, поменялись ею. Если встретились они примерно одинаковой упитанности молодыми людьми, то теперь их диполь, словно устав держаться на сходстве сторон, перешел к новой форме симбиоза — контрастной. У Пунтуса стал появляться пикантный животик, округлились щеки и бедра. Самое страшное, к нему перестали идти его роговые очки. Нынкин, наоборот, стал более поджарым и смуглым. Их суммарная суетливость отошла к Пунтусу, а за Нынкиным осталась извечная сонливость и бесстрастный взгляд на жизнь.

Втихаря от группы они несколько раз ходили сдавать кровь на областную станцию переливания.

БИБЛИОТЕКА им. ФЕЛЬДМАНА

В 535 комнату, как обычно без стука, вошла Татьяна. Она считала себя хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала по этажам. С таким шумом и грохотом, что Алисе Ивановне с вахты казалось, будто наверху идут ходовые испытания седельных тягачей.

— Нам тебя послал бог, — обрадовано встретил ее Артамонов. — Мы получили новый холодильник. Надо сделать небольшую перестановку мебели.

— Я к вам за своей книгой.

— Ее взял Фельдман.

— Идем заберем, — взяла она Артамонова за руку, как понятого.

— Если он дома.

Фельдман был дома. Он только что перекусил и весь отдался пищеварению.

— Ты, помнится, брал книгу, — начал Артамонов.

— Какую? — попытал Фельдман.

— Красная такая, «Анжелика и король», — напомнила Татьяна.

— Что-то не помню. — Фельдман, лежа на кровати, перебросил нога на ногу.

— Да ты что! — набросилась Татьяна. — Мне ее с таким треском дали почитать!

— Красная? — переспросил Фельдман. — Да, да, припоминаю. Ее украли.

— Ты в своем уме! Мне ведь больше вообще ничего не дадут!

— Скажи, что книга совершенно не интересная, — нисколько не сочувствуя, промолвил Фельдман.

— Ты припомни, кто к вам в последнее время заходил, — уже мягче заговорила Татьяна. — Может, отыщется.

— Здесь проходной двор. Разве уследишь, кто _приходит, кто уходит.

— Что же делать? — приуныла Татьяна.

— Ничего. Это уже бесполезно, — оборвал Фельдман последние надежды на возврат. — В общаге, если что уводят, то с концами, — дал он понять, что разговор исчерпан.

— Если вдруг объявится, верни, пожалуйста, — попросил Артамонов.

— Конечно, — обнадежил его Фельдман. — Если объявится.

Артамонов с Татьяной вышли, а сожители Фельдмана прыснули в подушки комедия пришлась на тихий час. В сотый раз Фельдман разыграл перед ними подобную драму. У него было пристрастие собирать книги именно таким способом — попросить почитать и любыми неправдами не возвратить. В его чемоданах под кроватью собралась порядочная библиотека. Фельдман ни разу не повторился в причинах пропажи взятых напрокат книг. Они исчезали из комнаты гетерогенными путями — их сбрасывали с подоконника обнаглевшие голуби, дежурные случайно опускали их в мусорное ведро, сдавали в читальный зал вместо учебников, и вот теперь — украли.

Объяснялся Фельдман всегда самыми невинными словами, так что все виндикации хозяев теряли юридическую силу.

— Моли бога, что книга Татьянина, а не Артамонова, — сказал Мучкин. — Я бы тебя вмиг сдал.

— Как будто я собираю для себя! — возмутился Фельдман. — Вы что, не читаете эти книги! Никто из вас шагу не сделал в городскую библиотеку! Все кормитесь отсюда! — пнул он ногой чемодан под кроватью.

— Мы, это… в смысле… вернуть, — заворочался Матвеенков.

— Зачем? Если вернуть, они потеряются и затреплются все равно. И сгинут. А тут они все целы, все в полном порядке. Я отдам, но потом, после института. Если их захотят взять. В чем я лично сомневаюсь.

НЕВЕЖЛИВОСТЬ КОРОЛЕВЫ НАУК

— Сил нет! — пожаловался Гриншпон Бирюку. — Переводы замучили. Карпова нас просто взнуздала!

— Переводы? — переспросил Бирюк. — Кто у вас по математике?

— Читает Гуканова, по практике — Знойко.

— Дмитрий Василия? И ты плачешь! Тебе известно, что Знойко — человек с большой буквы? Он знает три языка. Вы его привлеките. Так и скажите: довольно, Дмитрий Васильевич, ваших интегралов! По английскому — сплошные завалы. Смело подсаживайтесь с текстом. Прямо на занятиях. Никуда не денется. Он безотказный. Будет работать, как трансформатор. Тыщи, хехе, вот проблему нашел!

Гриншпон опрометчиво поделился новостью. На Знойко насели. Дмитрий Васильевич попыжился, помялся и начал переводить. Без словаря, прямо с листа. Группе это представлялось какой-то игрой, несерьезностью, шуткой. Когда кто-нибудь переигрывал и в просьбу перевести пару абзацев подбавлял толику веселой наглятинки, чувствительные единицы впадали в неловкость. Обстановка на практической математике стала отступать от начал, заложенных группой в Меловом.

Особенно на ниве ускоренного перевода преуспевал Климцов. Он испытывал наслаждение от того, что взрослый человек безропотно подчиняется. Когда Климцов подсаживался с текстом, Знойко терял последнюю волю. Климцов бесцеремонно обращался к нему на ты и совершенно не задумывался, откуда у гениального человека столько безволия. Было непонятно, зачем Климцов втянулся в игру, английский он знал лучше других.

— Знаете, — сказал Кравцов, — Дмитрий Васильевич не всегда был таким. Если верить брату, не так давно Знойко представлял собой интересной наружности мужчину.

— Заливай! Что-то не верится, чтобы у него так быстро выпали волосы и распухли щеки!

— Нехорошо смеяться над физическими дефектами, вступилась Татьяна.

— У него не дефекты, у него одни эффекты!

— Так вот, — Кравцов поудобнее устроился на подоконнике, — в свое время Дмитрий Васильевич женился по любви и прилежно занялся наукой. Сотворил кандидатскую и намеревался представить ее в двух вариантах — на русском и на английском. Не успел он перевести, как жена сбагрила диссертацию близкому другу. Знойко любил жену и простил промах. После чего состряпал еще одну кандидатскую. На французском. Жена сплавила налево и этот скромный труд. На третий рывок в немецком исполнении у Дмитрий Василича не хватило морали. За одну ночь он посерел, потом зажил отшельником и деградирует посейчас.

— Байки, — сеял сомнения Артамонов, — из-за таких пустяков человек не может сделаться параноиком.

— Вспомни черчение, — навел его на доказательную мысль Кравцов. — Уведи у тебя пару раз перед защитой какой-нибудь курсовой, ты обошел бы Знойко по темпам падения!

— Я предлагаю больше не издеваться над ним, — сказал Кравцов.

— А кто над ним издевается? Мы просто шутим, состроил невинность Климцов.

— Шуточки добьют его.

— Если б только одна наша группа… Все равно остальные дотюкают, пессимистически заметил Нынкин.