8-9-8
Шрифт:
Иностранные языки, йога, шахматы, контактные виды спорта, музыкальные инструменты (гитара, фортепиано, саксофон и – почему-то – педальная арфа и редко встречающийся арабский уд); семафорная азбука, карточные игры, радиолюбительство, аквариумистика, постройка моделей судов, «Как самому вырастить орхидею».
«Как самому вырастить орхидею» – чрезвычайно полезная книга, еще и потому, что Габриель нашел в ней сложенный вдвое пожелтевший листок. Листок разграфлен и густо исписан четким почерком человека, привыкшего во всем полагаться на бумагу. Скользить по ровным (одна к одной) буквам – сплошное удовольствие.
Mareva – № 4
Corona – Corona
Cervantes – Lonsdale
Laguito № 1 – Lancero
Laguito № 3 – Panetela
Prominente – Doble Corona
Julieta № 2 – Churchill
Dalias – 8-9-8
Robusto – Robusto
Piramide – Torpedo
Exquisito – Doble Figurado
Perla – № 5
А в самом низу
Левая колонка не представляет трудностей для восприятия, в ней указаны марки сигар – не все, конечно; в коллекции, за которой ухаживает Габриель, их намного больше. В правой колонке почему-то упоминаются копьеносец, торпеда, Черчилль и даже похлебка из курятины [13] . Габриель отправляет Фэл листок с записями и просьбой прокомментировать их.
13
Lancero – копьеносец (исп.), Panetela – похлебка (исп.) и т.д.
«Твое любопытство и жажда новых знаний не могут не радовать меня, —
отвечает Фэл. —
Записи делал твой отец, но ты, наверное, и сам это понял. Думаю, они относятся к тому периоду, когда он работал на Кубе и только-только открывал для себя мир сигар. В левой колонке – их марки, но ты, наверное, и сам это понял. А в правой – те же названия, только на сленге. Так называют эти сигары местные производители и курильщики. К примеру, сэр Уинстон Черчилль отдавал предпочтение „Джульетте № 2“. И, говорят, что за жизнь он выкурил триста тысяч сигар, в основном – этих самых. А „Далиас“ получили название „8-9-8“ потому, что их укладывают в коробку в три ряда – по восемь, девять и восемь штук, всего – 25. О „Марева“ могу сказать, что это самый популярный сорт кубинских сигар, а „№ 4“ происходит от товарного названия сигары данных размеров под маркой „Монтекристо“. Это то, что я знаю наверняка… Относительно других наведу справки, если это так тебе необходимо. И еще: я пришлю тебе один занятный справочник по сигарам, изданный в Англии. Всех вышеперечисленных сведений в нем нет, но есть много чего другого, не менее интересного. Что касается имени и адреса: должно быть, это какой-то знакомый твоего отца, мне о нем ничего не известно. Целую тебя, дорогой мой. Твоя Фэл.
PS. Как продвигается твое изучение английского?
PPS. В QZ Лисички обнаружилось кое-что интересное для дальнейших исследований, но я пока не буду забегать вперед. Сообщу в подробностях, когда это „кое-что“ прояснится».
Справочник, посланный Фэл, оказывается в руках Габриеля спустя неделю после получения письма. Он представляет собой небольшую многокрасочную брошюру с отлакированной обложкой, уймой таблиц и цветными фотографиями. Что за умницы эти англичане! – думает Габриель, все у них разложено по полочкам, они мастера точно описывать суть происходящих процессов, не отвлекаясь на красивости и лирические отступления. Англичане и перед лицом неминуемой гибели не состряпали бы пассаж: «Когда настанет печальный миг расставания с сигарой, не гасите ее принудительно. Оставьте ее в пепельнице, она погаснет сама. Дайте ей умереть достойно». Но они скрупулезно воссоздали весь путь сигары – от табачного листа до готового продукта. И получаса не понадобилось, чтобы получить представление о том, какие листья берутся для покрова, какие – для начинки, а какие – для связки. И зачем нужны несколько ступеней ферментации, и как долго длится выдерживание. Процесс удаления центральной жилки на листе особенно умилил Габриеля, и еще – тоненький пластмассовый вкладыш с наиболее распространенными диаметрами всех известных сигар (в натуральную величину). Умницы англичане и умница Фэл, справочник обогатил Габриеля и дал ощущение легкого превосходства над покойным отцом: стоило ли десять лет киснуть на Кубе и собирать материал по жалким крохам, по крупицам, если существуют такие вот блистательные справочники?…
Прочтя его от корки до корки и потратив на это занятие от силы вечер, Габриель знает теперь о сигарах ничуть не меньше папаши. Может, даже больше.
А присовокупив ко всему умение Габриеля справляться с температурой и влажностью в хьюмидорах и на корню изводить жучка Lasioderma serricorne, легко сделать вывод:
он – настоящий эксперт.
Путеводитель по миру habanos [14] так же увлекателен, как и многостраничные мифы о Фиделе и Че, его хочется перечитать еще раз, сунуть все десять пальцев в прорезанные на вкладыше кружки диаметров. И велико искушение
хранить его под подушкой.14
Гаванские сигары (исп.).
Но место под подушкой занято.
Не книгой на ночь, не последним по времени письмом Фэл, не тряпичным кошельком с карманными деньгами – дневником Птицелова.
Габриель тщетно пытался пристроить его в какое-нибудь (более подходящее) место, сунуть на полку с книгами – напрасный труд. Ни одно книжное сообщество не приняло дневник, он выглядит бельмом на глазу, инородным телом в шкафах с классикой, мемуаристикой и переводной литературой. Рядом с трудами средневековых философов, современных психоаналитиков, историческими монографиями, – даже среди самоучителей! А когда Габриель рискнул втиснуть его между Грэмом Грином и «Гэндзи-Моногатари», дневник и вовсе повел себя странно: выдвинулся на палец, потом – на ладонь, а потом – свалился на пол.
Или это Грэм Грин и «Гэндзи-Моногатари» повели себя странно?
Возможно, они знают больше, чем знает Габриель, —
ведь Габриель осилил только первый десяток страниц из дневника.
Почерк у Птицелова чудовищный (вот кто не относится к бумаге как к доброй знакомой!). Слова лепятся друг к другу без всяких промежутков и практически нет ни одной строки, чтобы хоть что-то не было вымарано, вычеркнуто, заретушировано черным. Именно так – просто зачеркнуть слово одной линией Птицелову недостаточно, он должен уничтожить его, стереть с лица земли. Оставшиеся слова смыкают ряды еще теснее. Они кажутся Габриелю деревянными занозистыми болванами, целой армией болванов. Они – такие же простые, как и человек, который написал их; они вполне могли бы работать на кухне, чистить картофель, мелко резать лук. Или заниматься какой-нибудь другой – тяжелой и неблагодарной, – не требующей особого напряжения ума работой.
Именно так – простые слова.
Габриель специально проверял: нет ни одного сочетания букв, незнакомого ему. Если расцепить и растянуть их, поставить отдельно, то получится всего лишь:
я
она
кожа
трогать
волосы
волос
рот
блузка
пятно
дышу
не дышит
паук
ноготь
капает
стекает
глаз
синий
красный
аккуратно
надрез
всегда
и сотня других слов, даже тетка-Соледад не нашла бы в них ничего особенного. Даже у тетки-Соледад есть глаза, рот, волосы и ногти. Неизвестно, есть ли у нее блузка, но блузки точно есть у Марии-Христины, мамы, бабушки и Фэл. Прежде чем съесть апельсин, мама делает на нем надрезы. Когда же за дело берется не очень ловкий Габриель – сок из апельсина стекает и капает. Габриель не единожды видел пауков, иногда (все чаще) он трогает себя за одно – самое интересное – место. А стоит ему посадить пятно на рубашку, как все вокруг начинают говорить: «Что за наказание! Ты мог бы есть аккуратно?» Когда Габриель ныряет в воду – он не дышит, а все оставшееся время – дышит.
Море (если смотреть на него издали) – синее.
Запрещающий сигнал светофора – красный.
За всеми этими словами скрывается совершенно ясная, обычная, ничем не примечательная жизнь, такой она была всегда.
Совсем другие вещи происходят в дневнике Птицелова. Простые слова, собранные в определенном порядке, обдают Габриеля таким смрадом, что мороз продирает по коже (коже, о!..). В дневнике Птицелова происходит что-то очень страшное, пугающее, нечеловеческое. Габриель еще недостаточно взрослый и недостаточно умный, чтобы понять, что именно происходит там, одно он знает точно: дневник никто не должен увидеть.
Хотя бы до тех пор, пока он сам во всем не разберется.
Вот ему и приходится постоянно прятать записи Птицелова, и место под подушкой кажется относительно безопасным. Какое-то время, пока не начинаются ночные кошмары. Они лишены определенного сюжета, образов в них тоже немного; есть лишь стойкое ощущение надвигающейся беды, мутной, липкой и неотвратимой. Есть ощущение затерянности в бесконечных ужасающих лабиринтах, где только один вход (он же является выходом) – и где Габриеля поджидает…
Поджидает
смерть.
Ничего общего с тем роскошным составом, на котором уехал его счастливец-отец, смерть – никакое не средство передвижения. Смерть – это…
Габриель просыпается, так и не уяснив, что же такое на самом деле смерть, с него градом катится пот, зуб не попадает на зуб, ладони невозможно разжать. А когда они все же разжимаются, то на них хорошо видны тонкие полоски от ногтей.
Синие, но иногда – красные.
Наверное, Мария-Христина (большая поклонница «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН» и их «Сюрреалистической подушки») отнеслась бы к происходящему иначе. Более спокойно, более философски. Не исключено, что она бы просто посмеялась, отпустила пару шуточек. Но все происходит не с ней, а с несчастным Габриелем.