9-е января
Шрифт:
Но находились люди мира.
– Позвольте, зачем он обругал солдата?
– Солдат - ударил!
– Он должен был посторониться!
В углублении ворот две женщины и студент перевязывали простреленную руку рабочего. Он морщился, хмуро поглядывая вокруг, и говорил окружавшим:
– Никаких тайных намерений не было у нас, об этом говорят только подлецы да сыщики. Мы шли открыто. Министры знали, зачем идём, у них есть копии нашей петиции. Сказали бы, подлецы, что, мол, нельзя, не идите. Имели время сказать нам это, - мы не сегодня собрались. Все знали -
– О чём вы просили?
– серьёзно, вдумчиво осведомился седой и сухонький старик.
– Просили, чтобы царь выборных позвал от народа и с ними правил делами, а не с чиновниками. Разорили Россию, сволочи, ограбили всех.
– Действительно.. контроль необходим!
– заметил старичок.
Рабочему перевязали рану, осторожно спустили рукав платья.
– Спасибо, господа! Я говорил товарищам - зря мы идём! Не будет толку.. Теперь - доказано это.
Он осторожно засунул руку между пуговицами пальто и не спеша пошёл прочь.
– Вы слышите, как они рассуждают? Это, батенька мой...
– Н-да-а! Хотя всё-таки такую бойню устраивать...
– Сегодня - его, завтра - меня могут...
– Н-да-а...
В другом месте горячо спорили:
– Он мог не знать!
– Тогда - зачем он?
Но люди, которые пробовали воскресить мертвеца, были уже редки, незаметны. Они возбуждали озлобление своими попытками воскресить умерший призрак. На них набрасывались, как на врагов, и они испуганно исчезали.
В улицу въехала, стискивая людей, батарея артиллерии. Солдаты сидели на лошадях и передках, задумчиво глядя вперёд, через головы людей. Толпа мялась, уступая дорогу, окутывалась угрюмым молчанием. Звенела упряжь, грохотали ящики, пушки, кивая хоботами, внимательно смотрели в землю, как бы нюхая её. Этот поезд напоминал о похоронах.
Где-то раздался треск выстрелов. Люди замерли, прислушались. Кто-то тихо сказал:
– Ещё!..
И вдруг по улице пробежал внезапный трепет оживления.
– Где, где?
– На острове... На Васильевском...
– Вы слышите?
– Да неужели?
– Честное слово! Оружейный магазин захватили...
– Ого?
– Спилили телеграфные столбы, построили баррикаду...
– Н-да-а... вот как?
– Много их?
– Много!
– Эх, - хоть отплатили бы за кровь невинную!..
– Идём туда!
– Иван Иванович, идёмте, а?
– Н-да-а... это, знаете...
Над толпой выросла фигура человека, и в сумраке звучно загудел призыв:
– Кто хочет драться за свободу? За народ, за право человека на жизнь, на труд? Кто хочет умереть в бою за будущее - иди на помощь!
Одни шли к нему, и среди улицы образовалось плотное ядро густо сомкнутых тел, другие спешно отходили куда-то прочь.
– Вы видите, как раздражён народ.
– Вполне законно, вполне!
– Безумства будут... ай-ай-ай!
Люди таяли в сумраке вечера, расходились по домам и несли с собой незнакомую им тревогу, пугающее ощущение одиночества, полупроснувшееся сознание драмы своей жизни, бесправной, бессмысленной жизни
рабов... И готовность немедленно приспособиться ко всему, что будет выгодно, удобно...Становилось страшно. Тьма разрывала связь между людьми, - слабую связь внешнего интереса. И каждый, кто не имел огня в груди, спешил скорее в свой привычный угол.
Темнело. Но огни не загорались...
– Драгуны!
– крикнул хриплый голос.
Из-за угла вдруг вывернулся небольшой конный отряд, несколько секунд лошади нерешительно топтались на месте и вдруг помчались на людей. Солдаты странно завыли, заревели, и было в этом звуке что-то нечеловеческое, тёмное, слепое, непонятно близкое тоскливому отчаянию. Во тьме и люди и лошади стали мельче и черней. Шашки блестели тускло, криков было меньше, и больше слышалось ударов.
– Бей их чем попало, товарищи! Кровь за кровь, - бей!
– Беги!..
– Не смей, солдат! Я тебе не мужик!
– Товарищи, камнями!
Опрокидывая маленькие тёмные фигуры, лошади прыгали, ржали, храпели, звенела сталь, раздавалась команда.
– От-деление...
Пела труба, торопливо и нервно. Бежали люди, толкая друг друга, падая. Улица пустела, а посреди неё на земле явились тёмные бугры, и где-то в глубине, за поворотом, раздавался тяжёлый, быстрый топот лошадей...
– Вы ранены, товарищ?
– Отсекли ухо... кажется...
– Что сделаешь с голыми руками!..
В пустой улице гулко отдалось эхо выстрелов.
– Не устали ещё, - дьяволы!
Молчание. Торопливые шаги. Так странно, что мало звуков и нет движения в этой улице. Отовсюду несётся глухой, влажный гул, - точно море влилось в город.
Где-то близко тихий стон колеблется во тьме... Кто-то бежит и дышит тяжко, прерывисто.
Тревожный вопрос:
– Что, ранен?.. Яков?
– Постой, ничего!
– отвечает хриплый голос.
Из-за угла, где скрылись драгуны, снова является толпа и густо, чёрно течёт во всю ширину улицы. Некто, идущий впереди и неотделимый от толпы во тьме, говорит:
– Сегодня с нас взяли кровью обязательство - отныне мы должны быть гражданами.
Нервно всхлипнув, его перебил другой голос:
– Да, - показали себя отцы наши!
И кто-то, угрожая, произнёс:
– Мы не забудем этот день!
Шли быстро, плотной кучей, говорили многие сразу, голоса хаотично сливались в угрюмый, тёмный гул. Порою кто-нибудь, возвысив голос до крика, заглушал на минуту всех.
– Сколько перебито людей!
– За что?
– Нет! Нам невозможно забыть этот день!..
Со стороны раздался надорванный и хриплый возглас, зловещий, как пророчество.
– Забудете, рабы! Что вам - чужая кровь?
– Молчи, Яков...
Стало темнее и тише. Люди шли, оглядываясь в сторону голоса, ворчали.
Из окна дома на улицу осторожно падал жёлтый свет. В пятне его у фонаря были видны двое чёрных людей. Один, сидя на земле, опирался спиной о фонарь, другой, наклонясь над ним, должно быть, хотел поднять его. И снова кто-то из них сказал, глухо и грустно:
– Рабы...