90х60х90

Наконец, решительно пересекши прихожую, прошла в комнату. Отогнула ковер, висевший на стене. Пошарила рукой за ним, пытаясь наощупь попасть в тайник. С третьей попытки ей это удалось, Серафима вытащила пистолет "Вальтер" и несколько документов, свернутых трубочкой и перевязанных резинкой.

Пистолет ненадолго отвлек ее, Серафима с минуту подержала его в руке, осматривая и так и эдак, вертя и направляя дуло в разные стороны, но затем положила в тайник на место, чуть слышно и с некоторым облегчением выдохнув. Туда же, за ковер, были отправлены, предусмотрительно свернутые и перевязанные той же резинкой бумаги, те, что она принесла с собой. Их место в сумочке заняли вынутые из тайника, на одной из бумаг, Серафима все же успела, как ни противилась этому, прочесть фамилию мужа, ее собственную фамилию; на мгновение она остановилась, но тут же принялась упаковывать бумаги с удвоенной энергией. Документы не лезли, мялись, вылезали обратно, она упорно запихивала их до тех пор, пока последний лист не ушел в сумочку.

Затем она подошла к домашнему компьютеру Павла и, включив его, стерла содержимое нескольких подкаталогов. Заправив принесенный с собой магнитный диск в дисковод, заменила их другими файлами. Пошарив в дискетнице, Серафима вынула один из магнитных дисков без подписи. Просмотрев его содержимое на экране компьютера, она взяла диск с собой.

На все, про все, у нее ушло чуть более сорока минут, Серафима позволила себе посмотреть на часы лишь, когда выключила компьютер; время, высвечивающееся в процессе работы на экране монитора, она старалась не замечать.

– Теперь всё в форме, - произнесла чуть слышно она. Оговорилась, надо было сказать "в норме", но исправляться не стала. Снова взглянув на часы, теперь она могла себе это позволить, - Серафима прошла в коридор и принялась одеваться.

В этот момент в коридоре послышался шум. В дверь с наружной стороны был решительно вставлен ключ, замок щелкнул, она открылась.

В квартиру вошел Павел.

И замер на пороге.

Павел улыбнулся и подошел к ней. Привлек к себе, обнял. Поцеловал.

– Я как чувствовал, что ты здесь, - и добавил.
– Пойдем. Быстрее, мне еще на работу к шести заскочить надо.

Серафима не сопротивлялась. Дала себя раздеть, сама помогла Павлу избавиться от пиджака и галстука. Большего он, когда спешил, не снимал. Не любил раздеваться перед ней, предпочитал брать ее, обнаженную, в одежде, так ему больше нравилось. Укладывал на кровать, любовался с минуту и лишь затем опускался следом, в самый последний момент расстегивая пояс и брюки.

А сегодня он и в самом деле спешил. Даже не распустил ей, по обыкновению волосы, не вынул из них заколки и шпильки, как делал почти всегда. Серафима должна была лишиться всего перед их любовной игрою, он же - разоблачиться лишь в той мере, чтобы ничего из одежды не мешало взять ее.

Собственно, это его слово: взять. Он так и говорил ей, если испытывал желание. Торопливо шептал в ухо, прижимаясь всем телом и как-то неумело, точно школьник, пытался избавить ее от одежды. Часто, не в силах сдержаться, просто дергал, срывая пуговицы и раздирая по шву ткань. А после, обмякнув, шептал пустые извинения, затем тратился в бутиках. И снова шептал.

Однажды, после одной из таких игр, он так взял ее в кабинке для переодевания; продавщице случилось выйти на минутку по звонку, а он воспользовался этим и тем, что принес ей новую блузку. На все про все у него ушло тогда две минуты с половиной, Серафима следила по своим наручным часам. Прислонил ее к зеркалу и молча торопливо излился, прижавшись лицом к собственному изображению, изможденному страданием и жаждою скорого избавления. Ей показалось это в чем-то символичным.

Сейчас... она ждала иного, нежели его жадные притязания, ждала ответа на этот вопрос. Вслушивалась в торопливое сопение Павла, и пыталась понять, исходя только из доступной ей вазомоторики лица, да отдельных брошенных невзначай, на ветер, слов своего любовника, о том, с какими же вестями он прибыл к себе на квартиру. Дурными или же....

Да и что считать дурными вестями, для себя она еще не решила. Как ни старалась. Ей только предстояло это решить, тем более, после всех действий, проведенных в квартире до внезапного появления хозяина. Приход Павла Серафиму, как ни пыталась она взять себя в руки и убедить в необоснованности возможных треволнений по любому поводу, конечно, выбил из колеи. Насторожило ее и то, что Павел воспринял Симино присутствие как должное. Значит, ему просто необходимо ей что-то сказать, что-то важное, касающееся их обоих. И, наверное, не только о сегодняшнем визите Алексея в Икшу. Поведать, быть может, о том, что повисло в последнее время между ними невидимой преградой, то, что начало проявляться очень давно, с той поры, как она позвала Павла к себе - месяц назад, даже больше - и заговорила о своем муже, впервые упомянув его полным именем.

Пока ей оставалось только ждать. И подыгрывать Павлу в его старании снять напряжение, успокоиться и протянуть нить меж ними перед нелегким разговором. Вздыхать, постанывая, целовать его шею, обвивать ноги своими ногами и вцепляться пальцами в плечи. У него сильные плечи, Павел вообще любит заниматься собой, он привлекательный молодой человек.... Возможно, это оказалось той каплей, что переполнила чашу ее сдержанности по отношению к немного застенчивому, но так старающемуся понравиться ей юноше. Пять с лишком лет назад.

Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего... она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.

Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия, и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.

Он молчал, приходя в себя. А затем неожиданно произнес:

– Что дали твои проверки?

– Какие?
– не поняла Серафима.

– Какие, - Павел усмехнулся, - еще спрашиваешь, какие. Ты же сама чуть не каждый месяц...

Она догадалась, наконец. И ответила, не дав ему закончить, очень не хотела слышать завершение фразы:

– А, да, все в норме. Ложная тревога.

– Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться, - он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: - Все кончилось.

Она не отвечала. Павел повторил:

– Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.

Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.

– Да понимаешь ли ты, наконец?!

Она с трудом подняла на него глаза.

– Я понимаю. Что ты так разошелся?

– Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он.
– Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...

Он внезапно сменил тон:

– Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо.
– Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...