995-й святой

– Герр Брунцлау!
– послышался внезапно дребезжащий тенорок. Герр Брунцлау! Что я делаю? Я ищу вас. И что я думаю? Я думаю, почему вас нет на месте. И может ли это не удивлять? Нет, это не может не...

– Иди скорее, - шепнул Отто Марте, - это Шлезке...

Эрих Шлезке, который последние сорок лет, за исключением воскресных дней и религиозных праздников, заходил в "Пену над кружкой" в полдень, когда ратуша закрывалась на полуденный фрюштюк, был очень удивлен, не застав за стойкой никого.

– Но могу ли я уйти, не выпив пива?
– недоумевал он, стоя в пустом зале.
– Нет, я не могу уйти, не выпив пива. Так как что в человеке самое главное? Самое главное в человеке - это его привычки. А раз так, то могу я... О!

– поразился Шлезке, увидев входящую Марту. Госпожа Брунцлау! Почему я удивляюсь? Потому что я вижу вас в таком пыльном виде. А может ли это представляться естественным? Нет, это не может представляться естественным. Но что я хочу сделать, прежде чем выпить свою кружку? Я хочу повидать герра Брунцлау. А зачем я хочу повидать герра Брунцлау? А затем, чтобы сообщить ему, что его прошение об уменьшении налога передано самому начальнику... Впрочем, я скажу ему это сам. Где же герр Брунцлау, во дворе?

И, проскользнув мимо опешившей и растерявшейся от обилия впечатлений сегодняшнего дня Марты, Эрих Шлезке вышел во двор пивной.

Спустя два часа Шлезке и Брунцлау с довольным видом удачливых искателей кладов осматривали полностью извлеченную из земли статую.

– А почему вы должны меня слушаться?
– не умолкая, говорил Шлезке.
– А потому, что я старинный друг семьи. Брунцлау. Когда я распивал пиво с покойным ныне Германом Брунцлау? С покойным ныне Германом Брунцлау я распивал пиво, когда вас, Отто, еще не было на свете. Но что меня сейчас интересует? Меня интересует совсем не пиво. И даже не служба, на которую я сегодня не вернусь. Меня интересует, почему этот монах, которого мы сейчас вытащили, почему он так странно выглядит?

– Может, разбить и продать по частям?
– мрачно предложил Брунцлау.

– О-о-о-о!
– застонал Шлезке.
– Что делали бы вы, если бы я не был старинным другом вашей семьи и если бы я не пришел сегодня пить пиво? Вы бы кончили свои дни в нищете и оскудении! Но меня интересует совсем не нищета. Меня интересует, что напоминает мне этот металлический монах? Но, может быть, вы, Отто, помните, где я читал про превратившегося в металл монаха?

– Про монаха, который превратился в металл?
– переспросил Брунцлау.
– Может быть, герр Шлезке до моей пивной заходит в какую-нибудь другую?

– А-а-а-а!
– выдохнул внезапно Шлезке.
– Я вспомнил!! Так это было правдой! Майн готт, это было правдой!

– А теперь вашему преосвященству угодно будет послушать, что сообщается в газетах?

– Угу, - буркнул епископ баварский и добавил, недовольно сморщившись: - Заберите от меня этот кофе и дайте лучше содовой.

– Начинать, как всегда, с "Баварише рундшау"?
– осведомился секретарь, монсеньор Штир.

– Как хотите.

– "Нью-Йорк, 16 июня. По сообщению агентства Ассошиэйтед Пресс, переговоры о запрещении атомного...

– Пропустить, - сказал епископ.

– "В Южном Вьетнаме сохраняется напряженное положение. Правительство спешно призвало в армию..."

– Дальше!

Секретарь перевернул газетную страницу и начал читать новую статью:

– "Экспансия международного коммунизма по планете..."

– Не надо!

Прошелестело еще несколько страниц.

– "После премьеры фильма "Тсс, джентльмены" несравненная Лилиан Раббат стала самой популярной звездой сезона. Вчера в клубе Сторонников крайних мер состоялся прием в честь прекрасной Лилиан. На приеме Лили была в специально сшитом для этого случая серебристом платье, в котором она выглядела еще менее одетой, чем в "Джентльменах". На фото внизу вы видите заключительную часть приема, когда Лилиан..." Вашему преосвященству угодно еще содовой?

– Нет, подайте очки. Что же вы остановились?

– "Каждый день очаровательная Лилиан получает пять тысяч марок, двести приглашений на приемы и шестьсот писем..."

– Кстати, - спросил епископ, - велика ли сегодня почта?

– Тринадцать писем, ваше преосвященство!

– От кого?

– Сестры-кармелитки сообщают, что...

– В корзину!

– Приглашение от общества христиан-энтомологов на...

– Напишите, что не приеду.

– Напоминание, что в среду состоится освящение нового завода фирмы Граббе.

– Запишите в календарь.

– Далее письмо из тюрьмы.

– Раскаявшийся грешник просит о заступничестве? В корзину!

– Не совсем так, ваше преосвященство. Осмелюсь сказать, что письмо любопытное!

– Читайте!

– "Надеясь на вашего преосвященства благосклонное внимание и преисполненный заботы не о себе, а о святыне немецкой католической церкви, попав в беду из-за чудовищного недоразумения, умоляю ваше преосвященство не упускать святого Кроллициаса и разрешить мне предоставить на мудрый суд вашего преосвященства документ, который я вот уже четыре десятилетия храню у себя на сердце и который прольет яркий свет на одну из замечательнейших страниц истории христианства".

– Довольно, переведите мне, что хочет этот проходимец, - сказал епископ.

– Предвидя вопрос вашего преосвященства, - позволил себе усмехнуться секретарь, - я связался с полицейским управлением. Автор письма - некий Эрих Шлезке, сотрудник Кассельского муниципалитета. Вместе со своим соучастником Брунцлау был задержан гамбургской полицией при попытке продать американскому консулу какую-то статую. При допросе вину отрицает, утверждая, что нашел не статую, а якобы подлинные мощи святого.

– Кроллициаса, кажется?
– переспросил епископ.

– Да, Кроллициаса. Но среди девятисот девяносто четырех святых такого имени нет, ваше преосвященство.

– Сумасшедший? Маньяк?

– Не похоже, ваше преосвященство.

– Документ, о котором пишет этот... этот...

– Шлезке, ваше преосвященство.

– ...Этот документ действительно существует?

– Я видел его, ваше преосвященство.

– Вы, как всегда, на высоте, Штир.

– Рад вашей похвале, ваше преосвященство!

– Так что же документ?

– Похож на настоящий.

– Так... так... Кто там у них в Гамбурге ведает полицией?

– Полицейпрезидент Шуббарт, ваше преосвященство!

– Что ж, соедините меня с господином полицей-президентом Шуббартом.

Когда профессор Дроббер читал лекцию, объяснял кому-либо научную проблему или вообще находился в благодушном настроении, то он не говорил, а пел. Студенты свыкались с этой странноватой особенностью профессора, потому что читал, или, вернее, выпевал он свой предмет действительно хорошо.