999. Последний хранитель

— Ты меня знаешь? — спросил Пико.

— Нет, но ты так одет и так изящно прыгаешь по камушкам и отыскиваешь место, где бы укрыться, что просто не можешь не быть благородным человеком. Значит, граф!

Улыбка, с которой она это сказала, была не из тех, какими уличные женщины заманивают знатных синьоров, торговцев и всех, кто проходит мимо. Во рту у нее сияли мелкие белые зубы, а вовсе не черные и гнилые от французской хвори.

Джованни улыбнулся в ответ, но то, что он услышал, заставило его похолодеть:

— Это ведь тебя ищут, верно?

Вот куда за ним дошли! Добрались уже до остерий, борделей, до таких мест, где ему и в голову не пришло бы спрятаться.

Он посмотрел в глаза девушки, но не увидел в них ни тени алчности.

— Верно, меня. Но на моей совести нет никакого преступления.

— Знаю, не оправдывайся.

Она тряхнула головой и весело рассмеялась.

— Мне не нужны глаза Бога, чтобы понять, что душа твоя чиста. Достаточно заглянуть в твои. Пойдем со мной. Тебе опасно бродить по улицам.

Она взяла его за руку, и Джованни пошел за ней по узким, темным переулкам, кое-где освещенным отблесками, падающими из дверей таверн, откуда доносились крики, смех и ругательства.

Они вошли в какой-то подъезд. Девушка взяла свечу из ниши в стене, которая когда-то была выбелена, а теперь, при неверном огоньке свечи, выглядела грязно и мерзко.

— Моя комната намного чище, — сказала девушка, и в голосе у нее послышался стыд.

Пока они поднимались по лестнице, мимо них с верхней площадки пронесся вниз какой-то человек со спущенными штанами. За ним летели проклятия, выкрикнутые женским голосом. Граф и его спутница посторонились, чтобы он не сбил их с ног. Девушка снова улыбнулась, на этот раз не без лукавства.

В комнате почти не было мебели — кровать с соломенным матрасом, маленький шкаф и умывальник. Но в ней действительно царила чистота. В воздухе чувствовался легкий запах лаванды. Сквозь маленькое окно не проникало никакого света, словно оно было ненастоящее.

— Они уже приходили сюда, кого-то искали, да никого не нашли… кроме меня, но, кажется, остались довольны. — В голосе девушки послышалась грустная нотка. — Здесь ты в безопасности. У меня осталось немного хлеба и вина, если они не все выпили. Хочешь?

— Как тебя зовут?

— Леонора. А тебя?

— Джованни. Почему ты меня к себе привела, Леонора?

— Потому что моя бабушка перед смертью сказала, что лучше подать мазь раненому, чем лавровый венок победителю.

За наскоро повешенной занавеской Леонора разделась, аккуратно сложила платье и улеглась на кровати у стенки.

— Иди сюда, Джованни. Пусть душа твоя будет спокойна насчет той счастливицы, которой ты хранишь верность. Ложись рядом. Будем греть друг друга, как два щенка, что остались без матери.

Джованни снял свой дорогой плащ и лег рядом с ней. Девушка прижалась к нему во сне, и он обнял ее, не испытывая никаких желаний, хотя она и была хороша.

Он долго лежал, глядя в потолок, и его глаза, привыкнув к темноте, стали различать деревянные балки, в которые были вбиты огромные гвозди. Пико представилось, что его жизнь похожа на такую вот крепкую балку, не слишком гладкую, не особо обработанную. Жучок старости ее пока не точил. Однако и в ней торчали гвозди. Джованни не понимал, разрушат они ее, изранив изнутри, или, наоборот, сплотят и сделают крепче. Он затолкал рукопись под кровать и почувствовал, как она на что-то наткнулась. Скорее всего, это был ночной горшок. Граф улыбнулся и накрыл плащом себя и свою хозяйку. Последней его мыслью был уже сон, который пришел сразу, едва он закрыл глаза.

Ему снились и приютившая его девушка, и Маргерита. В конце концов их лица слились в одно. Потом откуда-то появился огненный шар и оттеснил обеих. Джованни Пико, граф Мирандола, затеял с ним долгую, неспешную беседу.

Он находился в утробе матери, и вокруг него текла жизнь. Здесь, внутри, все было цельно, истинно и исполнено любви. Потом пришло время появиться на свет. Стало трудно дышать, и он спросил у шара, не напрасно ли все это.

«Я завершил путь познания и явился к тебе. Но какой в этом смысл, если я останусь один? Кто еще придет?»

«Они сами узнают, Джованни, coetera norunt, [23] как и многие другие, с Запада на Восток, от Таго до Ганга, до самых антиподов. Ты должен передать им ключ, когда придет время».

«Я все сделаю, оставлю его на моей могиле, если успею».

«Время придет, Джованни. Все остальные это уже знают».

Губы Пико все еще шептали «coetera norunt», когда сквозь маленькое окошко с трудом пробился утренний свет. Они проснулись почти одновременно, окутанные уютным теплом.

23

Грядущие узнают (лат.).

Леонора поднялась.

— Пожалуйста, пой что-нибудь, — сказала она, готовясь присесть на горшок, который держала под шкафом, завесив его шторкой. — Я стесняюсь звука.

Джованни повиновался и запел любовную фр оттолу, [24] шутливо интонируя ее как церковный канон. Девушка рассмеялась, и этого хватило, чтобы перекрыть шум. Пико заглянул под кровать и там, рядом с рукописью, увидел совсем не то, что прежде счел ночным горшком. Это оказался медный сосуд цилиндрической формы.

24

Фроттола — народная песня юмористического содержания, на манер русской частушки, часто сопровождалась танцем.

— Я нашла его на берегу Тибра и принесла сюда. Если тебе понравилось — дарю. Да что с тобой? Утро унесло твою улыбку?

— У меня просто прояснились мысли.

— Рада за тебя. Знаешь, по утрам кошмары уходят, а мысли проясняются.

— Да ты умница!

— Никакая я не умница, я просто иду, куда ведет сердце. На дорогах сердца, правда, случается и кровью залиться, но все равно так жить легче.

— Я тоже решил идти, куда ведет сердце, и потому не постыжусь тебя кое о чем попросить.

— Вот что значит хорошо начать день! Кому-то ты нужна. — Леонора склонилась в шутовском поклоне. — Я к вашим услугам, синьор граф.

— Спасибо, Леонора, от всего сердца спасибо. — Джованни улыбнулся. — Учитывая, что ты и так почти все знаешь, а остальное домыслишь, я тебе откроюсь. Слушай, у меня очень мало денег, а они нужны. Моя одежда может дорого стоить, хоть я и не очень аккуратно ее носил, что, конечно, сбросит цену. На том рынке, что на площади Парионе, есть один торговец…