А и Б сидели на трубе

Сегодня он, как всегда, свернулся калачиком, и вот уже перед его мысленным взором развернулась прекрасная картина будущего успеха. Вовка в мельчайших подробностях представлял, как он завтра выйдет на улицу с Георгином и при его виде прохожие будут падать от восторга в обморок рядами! И сами по себе будут укладываться в целые штабеля лопнувших от зависти!

Не успел Вовка как следует закрепить это замечательное видение в памяти, как одеяло, будто живое, поползло с него на пол и что-то огромное влажно-лохматое вскочило на кровать.

— Кто это? Мама! — пискнул Вовка.

Мокрый горячий язык залепил ему нос и губы.

— Тьфу! Кто это? — взвизгнул Вовка.

Георгин, совершенно обалдевший от сытости и тепла, от всего того уюта, которого он отродясь не видал, решил идти до конца и жить уж совсем по-человечески! То есть спать на Вовкиной кровати.

— Пошёл! Пошёл! — отпихивался от него Вовка руками и ногами. — Куда ты! Место! Место!

Но необученный Георгин команд не понимал, а всё пёр и пёр, втискиваясь между Вовкой и стеною, выбирая местечко потеплее и поудобнее.

Из комнаты выскочили полураздетые родители. Зажгли свет — Георгин в диком восторге лез обниматься!

Раза три его отволакивали за шиворот в прихожую, но он не желал там оставаться. Поцокав когтями по паркету, он долго примеривался к затворённой двери, а затем, уцепившись зубами за ручку и навалясь на дверь пузом, легко оказывался в комнате, где с упорством самурая лез на штурм Вовкиной кровати.

Тогда отец взял большой гвоздь, вколотил его в косяк и загнул так, чтобы пёс не мог открыть дверь из прихожей в комнату. Минут пятнадцать вся семья слушала, как Георгин пыхтит, стукается всем телом о запертую дверь, елозит по паркету… Наконец, он угомонился, убедившись, что двери ему не одолеть.

— Ну всё! — сказал отец, выплёвывая гвозди изо рта. Он стоял посреди комнаты босой, в одних трусах, с молотком в руке, готовый в любую секунду кинуться укреплять дверь. — Всё! Завтра замок врежу.

Мама и бабуля в белых ночных сорочках, как привидения, ещё пугливо прислушивались. Но, успокоившись, собрались ложиться спать.

— Ужасти какие! — ворчала бабуля. — Ни днём ни ночью спокою нет пожилым людям!

— Ладно уж вам, мама! — сказала Вовкина мать. — Кто на «собачку» деньги давал… Вечно вы со своей самодеятельностью…

— Да кто ж ведал, что он эдаку страховину в дом притащит?

— Спите уж лучше! Ночь на дворе. Нам завтра на работу рано вставать!

Вовка долго прислушивался к тревожной тишине в квартире и задремал не скоро. Но всё же задремал и вроде бы даже увидел какой-то сон, когда его буквально подкинул к потолку страшный, похожий на завывание сирены из военного кинофильма, тягучий жуткий рёв.

Когда Вовка с отцом вломились в прихожую, пёс сидел перед запертой дверью, задрав кудлатую голову и вдохновенно закатив глаза, будто солист в опере, переливчато гудел. Мелодия, известная ему одному, была мрачна и свирепа. Наверно, в этой ночной арии стюдебеккер рассказывал о своей печальной судьбе, о пережитом и о том, как ему крупно повезло, как он доволен и счастлив, и какая замечательная жизнь ожидает его в этом доме.

Глава десятая. Георгин выл долго…

…отец несколько раз вставал, стучал в заколоченную дверь, орал на певца, ругался. Стюдебеккер ненадолго умолкал. Но вдохновение его не оставляло. И, переждав, пока в доме установится тишина и голос его будет особенно хорошо слышен, он начинал свою серенаду с начала.

Поначалу он тихонечко, будто закипающий чайник, сипел. Долго прислушивался, и когда убеждался, что все уснули (или по крайней мере молчат), брал ноты регистром пониже, но зато погромче. Опять прислушивался. И, наконец, поразмявшись, врезал таким утробным басом, что в кухонном буфете звенела посуда, а в ванной сама собой начинала литься вода из крана.

Ночной концерт закончился далеко за полночь, но Вовка ещё долго не мог уснуть.

Он слышал, как мама выходила на кухню пить валерьянку или принимать снотворное, как бабуля ворочалась, скрипела пружинами дивана в своей комнате, как выходил курить и кашлял отец. Но не эта ночная ходьба прогоняла дремоту.

Странные непонятные мысли не давали ресницам склеиться в сладком сне. Непрошеные картины возникали перед Вовкиным воображением. Вот явилась заснеженная улица. Мальчишка, оборванный, грязный, чем-то сильно похожий на Георгина, валялся на снегу, пряча под живот, чтоб не отняли, ворованную буханку… И глотал, пока не убили, куски хлеба…

Где-то не то по телевизору, не то в газете Вовка видел лозунг: «Север любит сильных!» Отца — маленького, щуплого, никак нельзя было принять за силача, а вот поди ж ты — работал на севере.

«Не силач, а с Георгином вон как моментально справился», — думал Вовка, находя в отце всё больше и больше замечательных черт.

Ну, вот он кричит, ругается, топает на Вовку ногами, а ведь ни разу не ударил! Другой бы сто раз выпорол, а этот никогда пальцем не тронул — грозится только.

Вовка постоянно, буквально изо дня в день обманывает отца, а тот каждый раз верит. И ужасно расстраивается, что Вовка — врун.

«Он все еще надеется, что я буду честным!» — подумал Вовка. И вдруг Вовка, у которого, как сказал доктор, такое наглое лицо, что об него можно спички чиркать, покраснел! Вовка, способный не моргая глядеть ясными глазами в глаза хоть директора школы, хоть участкового, смутился…

Конечно, в темноте не было видно румянца, которым полыхнуло его закалённое враньем лицо, но он сам почувствовал, каким жаром налились у него щёки и как стало горячо глазам.

Глава одиннадцатая. — Вовка, вставай!..

…Вставай, Вовка! — Отец тряс его за плечо.

— Чего? — Вовка с трудом разлепил веки.

— Вставай! Я на работу опаздываю, так что сам поднимайся — выводи!

— Чего выводить? — не понял мальчишка.

За окнами стояла глубокая ночная тьма. До подъёма в школу — полтора часа.

— Не чего, а кого! Ты что хочешь, чтобы он нам всю квартиру загадил? Он ведь не машина, не выключишь! Он живое существо!

Живое существо плясало на кривых ногах и просительно скулило. Вовка, которого качало, оттого что сон сидел в каждой клеточке его мозга, треснулся о дверной косяк и только тогда немножко очухался. С тоской посмотрел он на белые морозные узоры на стёклах, подумал о том, как стужа полезет в рукава, за шиворот пальто — стоит только выйти на мороз — и его передёрнуло.

Не попадая в рукава, он натянул пальто, нахлобучил шапку. Георгин яростно драл когтями входную дверь, и как только она открылась, лавиной рухнул вниз по лестнице, моментально вырвав из Вовкиных рук верёвку, заменявшую поводок.

Когда Вовка вслед за ним выскочил на улицу, Георгин был уже далеко. Резвой трусцой уносился он по тускло освещённому бульвару, лихо козыряя задней ногой почти каждому фонарю.

— Герой! Гера! — закричал Вовка, кидаясь за ним вдогонку, но вернуть бобермана было невозможно. Пёс проскочил проходными дворами на пустырь и там исчез в темноте.