А отличники сдохли первыми - 2: летние каникулы 3

Пока мы ужинали, Кира то и дело порывалась что-то сказать. Но каждый раз, резко набрав воздуха, задумывалась и не решалась начать. Но чуть позже всё-таки отважилась. И всё-таки прошептала свой осторожный вопрос тогда, когда мы закончили с торопливой трапезой.

— А что ты имел в виду, когда говорил, что варщиками командует вовсе не подросток?

Теперь мне стала понятна причина её нерешительности. После того, как мы ознакомились с содержанием останков документов, найденных моряками в питерском полярном институте, у нас уже был шанс побеседовать на эту тему обстоятельно. Но девчонка никак не решалась затрагивать, как ей казалось, столь чувствительную для меня тему. И в целом, пока мы с крюками, бесами и партизанами организовывали оборону от будущих штурмов, она держалась в сторонке. Постигая вместе с Майкой премудрости оказания первой помощи под руководством Веры. Или училась удить рыбу вместе с Громом и его подручными. Охранник крюков, как выяснилось, почти всё детство проводил летние месяцы с дедом — заядлым рыбаком. И неплохо разбирался в тонкостях такой тихой охоты.

Лишь однажды, по пути сюда на юг, Кира едва коснулась этой темы. Когда мы проходили мимо сгоревшей Меги, она вспомнила про мой странный паралич, приключившийся в толпе жор. И, покосившись в сторону того пустыря, где на нас наткнулись шмели, пробормотала себе под нос что-то вроде «ну теперь-то понятно...».

Вопрос про личность Хайзенберга вёл к обсуждению этих документов самым непосредственным образом. И я постарался дать ей понять, что готов к тому, чтобы обсудить с ней все её сомнения, ответив спокойным и доброжелательным тоном:

— В документах упоминаются четверо испытателей. Первого ты знаешь. Второго тоже.

— Это, наверное, Че. Да?

— Очевидно. Это именно его моряки искали в районе Зеленограда, когда юнга куда-то запропастился сразу после дела в Вегасе. Там есть филиал этого биологического центра, который упоминается в документах.

У фасада супермаркета раздалось резкое хрюканье. И парное шумное принюхивание.

Недовольно покосившись в сторону края крыши, Кира завернулась в спальник. И, недолго поразмыслив, всё-таки подсела ко мне поближе, чтобы шептать можно было ещё тише.

— Значит, думаешь, Хайзенберг тоже взрослый?

Я поднял нижний край маски, когда принимал пищу. И сейчас почувствовал на щеке её тёплое дыхание.

— Если бы в мирное время он был несовершеннолетним преступником... Вроде Джоя, Роба или Грома — ему придумали бы соответствующую кликуху. И если уж брать тот сериал... То он был бы скорее Пинкманом. Но его прозвали как пятидесятилетнего учителя химии, ступившего на скользкий путь криминального бизнеса. Который сам взял себе в качестве псевдонима фамилию учёного.

— Ясно... — Девчонка положила подбородок на колени и задумчиво наморщила лоб. — А кто тогда четвёртый? Который там типа из какой-то контрольной группы.

— Может Чёрный Жора? Кто знает... — На ум пришла только одна легенда, которая была похожа на то, что выжившие дети рассказывали обо мне или о предводителе северных партизан.

— Он же вроде где-то далеко. Не в Москве и даже не в Рязани...

— Потому он и не в основной экспериментальной группе, наверное. Нас с Че держали тут. Меня рядом с Митино. Его — в Зеленограде. А Хайзенберга, наверное, где-то здесь, на юге. Может, тут тоже есть какой-то филиал этого биоцентра. Только совсем секретный.

Помолчав, Кира осторожно придвинулась ещё ближе. Совсем вплотную.

Немного посопев у меня над ухом, девчонка решилась продолжить деликатную тему:

— А ты помнишь, с какой именно целью проводились эти исследования? — И не стерпев, тут же выпалила второй накипевший вопрос горячим шёпотом мне прямо в ухо. — И что ты вообще помнишь о том, как попал туда?

Чуть повернувшись, я встретил её взгляд. Широко раскрытые глаза горели острым любопытством.

Отвернувшись, я посмотрел на звёзды и легко улыбнулся:

— Как говорится, я был молод... И мне нужны были деньги...

— Много платили за участие?

Я кивнул:

— Ты вот меня то и дело пытаешь, где я работал до всего этого горького катаклизма, который мы тут наблюдаем... Так вот — нигде. В нормальной жизни моя профессия была не очень нужной. По крайней мере, за ту оплату, которая помогла бы мне сохранить семью и дом.

— Значит, всё-таки, ты был учителем... — Кира легонько хмыкнула. — Сохранить семью... По крайней мере ты помнишь, что был в разводе, как там написано.

— Уж лучше бы забыл. Так себе воспоминания.

— И чё... Жена ушла, потому что денег не было? Ты, конечно, извини... Но это тот ещё поступочек...

— Как бы то ни было, я здесь. А она... В лучшем случае бродит где-то по Питеру в поисках пропитания. Или тоже где-нибудь в метро...

— Фу... Ну и поделом. Как можно своего мужика из-за каких-то денег швырануть... Вообще...

Я покосился на возмущённую девчонку. Похоже, она говорила искренне. Ладно. Не буду уточнять, по какой именно причине её отец тоже предпочёл жить отдельно.

— В общем, важно то, что это я всё помню. И про то, что планировал принять участие в эксперименте, и про развод... Но до недавнего времени я точно так же был уверен, что этой зимой Белла всё ещё жила со мной. В Митино. Пока в наше убежище не заявились шмели. В том самом биоцентре... Где, похоже, я всё это время обитал один. В полубессознательном состоянии... — Я продолжать смотреть на Киру и, как только она взглянула на меня в ответ, озвучил ту мысль, которую моя собеседница никак не решалась воспроизвести сама. Ту идею, что явно немного настораживала и пугала её. — В состоянии тупого жоры.

После знакомства с текстом документов, я не раз пытался снова вспомнить подробности того, как выживал в первые дни после начала катастрофы. И смог прожить до весны. По крайней мере, как мне казалось — вместе с дочерью... Но каждый раз, при каждой попытке, события и картинки этой страшной зимы расплывались и ускользали. Словно предрассветный сон. Который, не смотря на интересный сюжет и яркие образы, быстро исчезает из памяти почти сразу после пробуждения, как бы ты ни напрягался сохранить его в памяти. Из сюжета мгновенно испаряется логика и структура, из образов и ролей — яркость и живость. И сон оставляет после себя вовсе не память о конкретных событиях, местах и людях, а скорее об ощущениях, которые ты испытывал, когда видел все эти бессознательные галлюцинации. В моём случае это была горечь безвозвратной утраты. В которой я обвинил несчастных шмелей.

Кира продолжала внимательно меня разглядывать. Сейчас на её лице не было ни тени испуга или отвращения. Ничего из того, что я заметил тогда в машине, когда мы в первый раз увидели документы.

— Сними маску, пожалуйста.

Я исполнил её просьбу. И снова в её взгляде не было ни тени отвращения или страха. Только внимательное любопытство. И, кажется, сочувствие.

— Память может врать. Но шрамы-то у тебя настоящие... — Девчонка осторожно коснулась моей щеки и провела ноготком по одному из кривых рубцов, идущему от уголка губ почти до шеи. — И шмели тебя узнавали. И Шершень узнал. Хоть и не сразу.