А потом - убийство!

— Эй! — послышался голос Моники из соседней комнаты. И тут же застучали ее каблучки. — Эй! Где вы спрятались?

2

Когда парочка заговорщиков выбралась из закутка, Моника стояла посреди кабинета Картрайта.

Биллу стало страшно. Вдруг она подслушивала? Дело в том, что атмосфера в комнате изменилась. Моника, в черных брюках, синем свитере и наброшенной на плечи легкой курточке, держалась вполне непринужденно, хотя под глазами у нее залегли тени. Ее длинные мягкие волосы были слегка спутаны; кончики пальцев и щеки покрывали чернильные пятна.

— Ах, вот вы где, — почти небрежно произнесла она. — Тилли, что значит, когда говорится: камера «делает отъезд и наезд»?

— Что такое, дорогуша?

— Что значит «камера делает отъезд и наезд»?

Тилли объяснила, хотя Картрайт был уверен: он уже отвечал Монике на подобный вопрос недели две назад.

— Вот как, — сказала Моника.

Она побарабанила пальцами по письменному столу. Ей явно не хотелось уходить. Широко расставленные серо-голубые глаза над вздернутым носиком перебегали с Тилли на Картрайта.

Моника стояла в нерешительности.

— Я опустила маскировочные шторы, — продолжала она, как будто просто хотела нарушить неловкое молчание. — Я имею в виду, в твоем кабинете, Тилли.

— Спасибо, дорогуша.

— А ты не могла бы почаще делать это сама? Я… имею в виду, не могла бы ты сама проверять, чтобы они были опущены? Я всегда вздрагиваю, когда тот человек под окнами орет во всю глотку посреди ночи: «Свет!»

— Постараюсь, дорогуша.

Моника перестала барабанить пальцами по столешнице.

— О чем вы там шептались? — спросила она.

— Ни о чем, дорогуша. Ни о чем.

— Что толку скрывать? — не выдержал Картрайт. Он вытащил из кармана половинку розового листка бумаги и подсунул Монике. — Моника, мы говорили о вас. Надо все выяснить. Мы…

Он резко осекся, почувствовав, как эмоциональный градус в его кабинете резко скакнул вверх.

Дверь в коридор открылась; все трое вздрогнули, увидев сияющее, благодушное лицо Говарда Фиска.

— Добрый вечер всей компании, — прошептал он, постучав по внутренней филенке двери, чтобы обозначить свой приход. — Кстати, чем вы тут занимаетесь в такой поздний час?

Монике с трудом удалось взять себя в руки; она застыла на месте с полуоткрытым ртом и сжатыми кулаками. Тилли Парсонс громко закашлялась. Только сам Фиск, казалось, не обращал внимания на воцарившееся напряжение. Он переступил порог; от него пахло мокрым твидом. Старую шляпу он сдвинул на затылок.

— Вы здесь живете отшельниками, — пожаловался он. Сверкнули стеклышки его очков-половинок. — Вот уже неделю вы и носа к нам не кажете. Привет, Тилли. Привет, Моника. Привет, Билл. А теперь послушайте — вы все. Я пришел пригласить Монику поужинать.

Моника повернула голову набок.

— Поужинать? — повторила она.

— Да, поужинать. Я вывихнул ногу и свернул шею, пока пробирался к вам из главного корпуса без фонарика, и отказа я не приму. На улице нас ждет золотая карета — возможно, она заправлена бензином в последний раз. Мы едем в Лондон и будем транжирить деньги в «Дорчестере»; переодеваться необязательно. Итак, вперед, молодая леди!

— Но, мистер Фиск…

— Меня зовут Говард.

— Не могу, — сказала Моника. — Я бы с радостью, но не могу.

— Объясните почему.

Моника как будто впервые разглядела чернильные пятна на пальцах.

— Потому что… просто не могу, и все. Сегодня понедельник. Вы с мистером Хаккеттом в среду хотите взглянуть на законченный сценарий, а у меня еще масса недоделок. Нужно проработать детективную интригу. — Она покосилась на Картрайта.

— А, бросьте! Хаккетт платит вам не за то, чтобы вы так усердствовали. Один день ничего не решает. Поехали!

— Не могу. Мне очень жаль.

Говард Фиск переминался с ноги на ногу.

— Не знаю, в чем дело, — пожаловался он, — но мне никак не удается никуда вас вытащить. А вы, Тилли?

— Извините, меня уже пригласили.

Режиссер глубоко вздохнул. Вид у него сделался самый безутешный. Он повернулся к Монике:

— Ну что же, если вы упорно хотите быть такой деловитой… не зря же я сюда пришел! Позвольте вас на пять минут? Давайте посмотрим эпизод Б, про подземку. Как по-вашему, сумеем мы его закончить?

— Нет! — воскликнула Тилли Парсонс.

Восклицание вырвалось у нее непроизвольно. Ее скрипучий, прокуренный голос царапал нервы, как бормашина; все вздрогнули, но заметнее остальных — Фиск, который развернулся к ней в полном изумлении.

— Что такое? — спросил он.

За долю секунды Тилли удалось взять себя в руки. Она хрипло рассмеялась, потом уронила сигарету на линолеум и растоптала окурок ногой.

— Что за женщина, — насмешливо заявила она, имея в виду себя. — Просто похмелье, только и всего. Вчера я здорово нализалась с ребятами; до сих пор мне кажется, будто пол под ногами шатается. Не обращайте внимания!

— Конечно, — сказала Моника. — Мистер Фиск, прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет.

Она распахнула дверь.

Поверх ее плеча они видели одну стену крошечного кабинетика. Вопреки своей буйной фантазии, Моника отличалась чрезвычайной аккуратностью в делах. На боковом столике у стены лежали стопка справочников, кипа белой бумаги с двумя ластиками и противогаз в кожаной сумке. Над ним на стене висел портрет каноника Стэнтона в рамке. Многие посетители при виде портрета ухмылялись; но, по мнению Картрайта, портрет придавал кабинету обжитой, уютный вид и создавал атмосферу искренности в доме притворства.

Дверь за Моникой и режиссером закрылась; Тилли покосилась на Картрайта.

— Ну вот, — мрачно сказала она, — ты все испортил. Зачем все вывалил про письма? И что ты намерен делать?

— Подожду, пока Говард уйдет, и вывалю остальное.

— Так я и думала, — кивнула Тилли. — В таком случае мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи!

Он не слышал, как она ушла. Слова, написанные на розовой дешевой бумаге, рождали слишком много неприятных предположений.

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил».