… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Эстафетный трубопровод от сопливого несмышлёныша к бессильно гневливому старикашке, между которыми общего – всего лишь слово «я».
Ну, и, конечно, в промежутке – я, застигнутый текущим мигом на берегу Варанды.
O, water! We be of one blood – thou and me!..
Ну, и что это вот только что было? Выпендрёж начитанным багажом? Сильно умный, да?
Так сегодня английским лишь ленивый не осилит шпрехать.
Вот и не вымахуйся тут дежурными цитатами – они абсолютно п'oфиг времени, застывшему вокруг этой палатки, а сумеркам по ту сторону нейлонотканной стенки ещё ползти и ползти до густой темени ночи.
Так что занялся бы, лучше,
И, пожалуйста, поменьше пустых растеканий мыслию по древу…
Здравствуй, Лиляна.
( … куда милозвучнее, чем Варанда, а?..
…лучше – заткнись и дело делай …)
Вот и пишу обещанное тебе при нашей встрече письмо.
Зачем? Объяснить – оправдаться?
Объяснить можно что угодно – переделать нельзя.
Но слово дадено, надо исполнять.
Как ни кололо меня твоё «выканье», как ни отхлёстывало величанье по отчеству, я всё терпел и понимал, что невозможно сразу назвать «папой» незнакомца, отысканного в недрах интернета, совсем не похожего на ухаря с фотографии в мамином альбоме.
Непонятный морщинистый мужик с бородой…
Разве о таком папе ты мечтала с самого детства?
Так что и наше прощальное объятие на вокзале стерпела (женщине под тридцать не слишком-то и сложно), но и – только.
Лёд трещины не дал, сады не расцвели и не наполнились весёлыми трелями дроздов, синиц и прочих птичиц под ликующие фанфары хэппи-энда.
А вот мне, как всегда, везёт, ведь тебя в моей жизни куда больше было, чем меня в твоей.
Помню, как ты пнула меня в нос пяткой, проворачиваясь в животе своей матери.
Или, как в плотном стерильном коконе я нёс тебя из роддома.
А в ясельном хороводе вокруг новогодней ёлки ты была самой красивой, в гладкой стрижке пепельных волос, в чёрном жилетике, красных колготках и в маленьких чёрных валеночках.
И помню, что, приезжая на выходные, я водил тебя в безлюдный детсад, кататься на железных качелях и они вскрикивали ржавым надрывающим душу стоном над опавшими листьями игровой площадки.
Потому что я был уик-эндный папа.
Пахал на стройках в соседней области, чтобы получить квартиру от СМП-615 и зажить своим домком, своим ладком.
А в один из приездов, лёжа в узкой, как коридор, спальне, которую тёща и тесть выделили нашей молодой семье в своей 3-х комнатной квартире, выслушал я рассказ моей любимой молодой жены, как на неделе кто-то из знакомых позвал её кататься на его «волге» и увёз далеко за город, аж в Заячьи Сосны. Откупорил бутылку шампанского под негромкую музычку радио в приборной доске, а она отпила и грустно сказала: «Отвези меня обратно, пожалуйста.»
И он безропотно завёл мотор.
Жена закончила шепотливую повесть о супружеской верности, а я лежал навзничь, придавленный стенами спальни, где в дальнем углу посапывала ты в зарешечённой кроватке, и сердце у меня настолько стиснулось, что обернулось камнем, и я порадовался темноте вокруг, когда холодная слезинка вдруг выкатилась из уголка глаза и молча сползла по виску, и затерялась среди корней волос.
Последняя слеза в моей жизни.
Позднее, намеченным ею
путём пролегли морщины, но слёз уже не было никогда, ни в одном глазу, ни в каком направлении. Кроме тех, что выжимаются ветрами, но такие не в счёт.( … об чём кручинишься, болезный?
Развалились надежды и, рухнув, расплющили бедолагу на наковальне окаменелого сердца?
Простые истины неоспоримы, неизбежны.
Трудовые подвиги и «пахота» на стройке, даже с обморожениями кожного покрова, не снимут неизбежности неотменимого следующего раза, не предотвратят, и она уже не скажет «не надо», а начнёт приспосабливаться к особенностям интерьера в салоне автомобиля.
Верно подмечено: воспоминанье о минувшем счастьи не приносит радости, а вспомнишь горе и – боль тут как тут.
Даже и здесь, на берегу Варанды, за тысячи километров от тесной спальни, за миллионы запечатлённых мигов, передающих друг другу эстафетную палочку – «я»…
И я тебе так скажу, любезный «я», лечиться надо тем же, от чего занемог.
Простая истина тебя пришибла?
Вышиби её не менее простым клином.
Мысли шире. Переходи от «я» к «мы».
Мы кто такие?
Припудренное, подбритое и всячески, под диктовку текущей моды, обухоженное стадо приматов.
А в стаде, как ни крутись, приходится жить по его правилам, неоспоримо непреложным, как закон гравитации.
Незнание закона не освобождает от неизбежности его исполнения.
Теперь утешься этой простой истиной, утрись и жди – авось рассосётся тягостное мозженье в яйцах.
…однако, что-то меня заносит, при дамах об таком не принято…
Начну-ка я, лучше, заново …)
Здравствуй, дочка
Это тебя наша встреча живьём так и не убедила отбросить корректное «вы», ну, а я всё продолжаю фамильярничать и звать тебя на «ты».
Позавчера, по плану, изложенному в моём к тебе email’е, я, уже далеко з'aполдень, поднялся к прославленному долгожителю Карабаха – двухтысячелетнему платану вблизи необитаемой деревни Схторашен.
Жара стояла августовская, подъём – хоть и по уезженной грунтовке – крутёхонек и, ещё на подходе к древо-гиганту, глаз самовольно и несдержанно устремлялся вперёд и вверх – где ж он, родник, обещанный всеми, кто уже посещал это место?
В Карабахе родники обустраиваются на один манер: каменная стенка ограждает длинное корыто из тёсаных плит; в правом конце она сходится, под прямым углом, с короткой – по ширине корыта – стенкой, в которую вмурована округлая каменная чаша для жаждущих людей; струя родниковой воды, из железной трубы в той же стенке, с журчаньем наполняет чашу и через край спадает в глубокое корыто водопоя, чтобы в дальнем его конце вытечь наземь, а там – под уклон, куда придётся.
Но утолить жажду из родника, о котором мечталось по ходу долгого подъёма от придорожной закусочной на повороте шоссе в Кармир-Шуку, мне так и не удалось, потому что я нарвался на матаг.