А ты гори, звезда

Иосиф вглядывался в темноту, в бегущие навстречу телеграфные столбы. Три года назад столбы эти были точно такими же. И лес поодаль. И так же постукивали колеса. Все вроде бы ничуть не изменилось, а между тем настроить себя на тот, на прежний лад он уже никак не может. О чем думалось ему тогда? Что стояло перед глазами за окном в глубине такой же вот ночи, помимо леса и этих бегущих навстречу телеграфных столбов?

…Голодные, потерявшие надежду на спасение люди, вереницы детишек, бредущих по дорогам с сумой, именем Христа вымаливающих кусок хлеба, черного, липкого, с лебедой. Холера, пришедшая об руку с голодом, сковавшая всех страхом мучительной смерти. Бесчинства властей, с чудовищной жестокостью выбивающих недоимки из крестьян — «недоимки»! — даже тогда, когда человек уже обречен на гибель…

Ах, как мечталось тогда ему, Осе Дубровинскому, стать вторым Степаном Разиным или Емельяном Пугачевым, поднять крестьянское восстание!

Но понимал он, чутьем угадывал, что любое такое восстание, подними его, обернется, как и разинское и пугачевское, только потоками безвинной крови.

Где же, где та сила, которая способна сбить оковы с измученного народа?

А ведь есть, должна быть сила такая!

И не случись тогда нечаянной встречи в поезде с Василием Сбитневым, не завяжись разговор о рабочей маевке в Питере, может быть, он, Иосиф, и не схватился бы потом с такой жадностью за брошюру Плеханова «О задачах социалистов в борьбе с голодом в России», за брошюру, которая из-под полы попала ему в руки год спустя после того тревожного лета в Кроснянском, брошюру, в которой среди многих картин тяжких бедствий народных изображена была и Курская губерния, и даже тот самый случай с крестьянином Платоновым, которого волостной старшина Польшин, выбивая недоимку, обливал холодной водой. Как впивался глазами он в каждую страницу, в каждую строку этой книжки, дышащей суровой правдой жизни и написанной так просто, что казалось, в ушах звучит голос рассказчика.

Ах, встретиться бы, повидаться с этим человеком, так умно, вдохновенно пишущем о зреющей, необходимой революции!

Революция… Теперь, когда тебе уже восемнадцать лет, когда прочитаны «Манифест Коммунистической партии» и «Положение рабочего класса в Англии» Фридриха Энгельса, «Ткачи» Гауптмана, «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия» Плеханова и еще, еще немало брошюр, подписанных лишь одной, двумя буквами или даже совсем не подписанных; теперь, когда ты знаешь о «Южнороссийском союзе рабочих», разгромленном полицией, о многих марксистских кружках, организованных Ювеналием Мельниковым, о марксистских группах Благоева и Точисского, о группе «Освобождение труда», созданной тем же Плехановым, и осознал, к какой великой цели стремились и стремятся все эти люди; теперь, когда ты и сам стал участником «кружка саморазвития» братьев Павловичей и научился вникать в глубинную сущность прочитанных тобой марксистских книжек, — теперь слово «революция» для тебя не загадка, а смысл всей жизни. Ведь революция — это свобода. Революция — торжество справедливости.

На неверно избранных путях погибло много честных борцов за свободу. Одни рассчитывали только сами на себя, тешась надеждой добиться победы в неравном личном поединке с царем. Другие пытались пойти стеной на стену, ударить силой мужицкой, крестьянской против дворянской, помещичьей силы. Третьи искали желанный исход в торжестве разума. И все оказывалось ошибочным, ложным, приводило всякий раз к катастрофе. Так же, как если бы этот поезд сейчас пустить не по рельсам, а по проселочной дороге. Плеханов в своих работах развивает мысль о совершенно новых путях к победе.

Рабочий класс, пролетариат — вот главная движущая сила революции. Содействовать росту классового сознания пролетариата — значит ковать оружие, наиболее опасное для самодержавия.

Ну, а потом, когда оружие будет выковано, кто поведет за собой пролетариат? Это же — миллионы! Кто будет во главе миллионов?

Организация, партия… Да, но как создать ее? Не в рассуждениях, а на деле. Как создать ее под «недреманным оком» жандармов, полиции, когда провалы даже простых просветительских кружков следуют один за другим? Кружков, никак не связанных между собой. А партия рабочих… Это же вся Россия! И не иначе как вся Россия. Только тогда партия будет сильна.

Иосиф задумчиво провел рукой по лицу. Вдруг ощутил, что на верхней губе у него топорщатся жесткие волоски. «Усы», — чуть улыбаясь, подумал он.

Вспомнилось прочитанное давным-давно на обложке «Нивы» рекламное объявление: «Настоящим мужчиной юноша становится лишь тогда, когда он сможет закручивать свои усики. Юноши! Пользуйтесь нашим патентованным средством „Оксоль“, и менее чем через полгода вы станете обладателями пышных усов. Вы будете мужчинами! Препарат высылается тотчас по получении почтового перевода». Вот как нетрудно, оказывается, повзрослеть. И ведь потянулась было тогда рука к почтовому бланку: в десять лет очень хотелось приобрести за полтинник пышные усы и звание мужчины. Но вошла мать, увидела журнал, бланк перевода, сообразила, в чем дело, и возмущенно всплеснула руками: «Ося! Это же чистое жульничество, афера! Придет пора — усы у тебя вырастут сами». Ну вот, пора эта, кажется, пришла. И теперь, если бы ты, Иосиф Дубровинский, даже и захотел остаться мальчиком, все равно ты мужчина. Рассуждай и действуй уже как мужчина.

У тети Саши в Орле им будет, конечно, неплохо. Спокойней, сытнее. Можно устроиться и в дополнительный класс реального училища, чтобы потом поступить в университет. Да, в Орле ожидает много заманчивого, да… Но в Курске остался «кружок саморазвития», куда более интересный и содержательный, чем любой урок в казенных школьных стенах. Остались братья Павловичи с их будоражащими душу рассказами. Остались добрые друзья, на которых можно было во всем положиться, как на самого себя.

Неужели в Орле ничего этого не будет? Снова парта, крутой берег Оки и удобная комната в просторном доме тети Саши по Волховской улице, главной улице города…

Прощаясь, один из Павловичей сказал: «Ну, Ося, счастливой дороги! И всяческих удач тебе на новом месте. А в Орле ты все же приглядывайся. Повнимательнее. Возможно, и там есть похожий на наш марксистский кружок. Продолжай! Знаю, в Орел был выслан из Москвы Григорий Мандельштам, знаю, там жил Заичневский — не может быть, чтобы они не оставили никакого следа, не такие это люди. Но адресов дать я тебе не могу, нет их у меня. Действуй сам. Только, когда станешь искать единомышленников, Ося, будь осторожен. Повторяю: прежде всего осторожен!» Так предостерегал когда-то и Василий Сбитнев. А вот же и сам, конспиратор очень опытный, попался в лапы жандармам.

Создать партию пролетариев, революционеров… А с чего же начать? Кто начнет? Как отыскать, сблизиться с таким человеком, который способен начать? И после, с ним вместе, до конца, до победы!..

Плеханов, похоже, начал уже. Но он живет неведомо где, за границей, никак не подашь ему свой голос: «Я тоже готов. До конца. С вами вместе». И не выйдешь на площадь, скажем, в том же Орле, не крикнешь: «Друзья, кто за свободу — ко мне!» А выжидать, когда тебя найдут, позовут другие, избегать даже малейшего риска — ну, нет! Василий Сбитнев, между прочим, сказал тогда: «Воспитывать в себе труса тоже не следует».

Иосиф усмехнулся, припомнив, как в Кроснянском волостной старшина Польшин накостылял ему по шее и как разгневанные мужики в холерном бараке кирпичом расшибли ему голову. Пусть! Досталось за ошибки, за безрассудную «храбрость», мальчишество, но не за трусость.

Ночная темень стала как будто чуточку реже. Много разъездов и полустанков пробежал поезд, много делал и остановок. По расчету времени скоро быть бы уже и Орлу. А спать не хочется, никак не хочется.

Меняется не просто адрес — меняется жизнь. Неизвестно, как она сложится в Орле для каждого из семьи, но для него-то совершенно ясно одно: беззаботное детство, зоревая доверчивая юность теперь останутся уже навсегда только лишь теплым, милым воспоминанием, останутся в памяти, как игрушки, подаренные при отъезде соседским мальчишкам.

Мать спала, нервно подрагивая плечами. Иногда тихо стонала. Ее точит медленная болезнь. И еще заботы о семье, о детях. Всех надо обуть, одеть, накормить. В Орел она едет с радостью и с чувством стесненности. Добрый, щедрый человек тетя Саша, но все-таки что там ни говори, а сядут они ей «на шею». Преодолеть в себе сознание этого нелегко. Бедная мама!

Большие огорчения причиняет ей Григорий. Юнкерские с золотом погоны на плечах не сделали сердце его золотым. Он сух, заносчив, себялюбив. Присылает письма домой только к праздникам Нового года, пасхи и рождества. Пишет, явно подчеркивая, что выполняет сыновнюю обязанность. Да, лишь обязанность. И знать это грустно им всем, а матери в особенности.