А жизнь продолжается

Вот как, его можно застать! Не сказав ни слова, консул повесил трубку.

Маловероятно, что почтеннейший Петтерсен замедлит явиться, поэтому консул решил быть наготове. Он не собирался предлагать ему стул, нет, он сам слезет со своего высокого табурета и примет его стоя. Ну а что, если этот человек возьмет и усядется сам? С него станется — приносить извинения сидя!

Консул посмотрел на три некрашеных венских стула, оставшихся еще от отца, их можно вынести и тем самым вынудить Петтерсена стоять! Но обстановка и без того была скудной: конторка, несгораемый шкаф да копировальный пресс, и совсем уж оголять свою контору и британское консульство консул был не склонен. И тут ему в голову пришла замечательная мысль, выход из положения найден: он поручит одному из своих работников выкрасить стулья и тогда на них нельзя будет сидеть. Заодно и контора станет попригляднее.

Он тут же распорядился насчет стульев. Цвет? Зеленый, темно-зеленый, в тон всему остальному. Времени достаточно, до четырнадцати ноль-ноль еще целых четыре часа.

Консул продолжал работать за своей конторкой, в воздухе все больше и больше пахло краской, зато стулья стали нарядные, глянцевитые, прямо не узнать. То-то удивится мать, когда придет и увидит.

В два часа дня он поехал домой обедать.

Вернувшись в четыре, он застал возле конторы адвоката Петтерсена. Они вошли внутрь, причем консул любезно пропустил адвоката вперед. Тот принюхался и спросил:

— Вы что-то красили?

— Стулья, — коротко ответил консул.

Чуть спустя они были уже на ножах.

— Стало быть, вы не видите необходимости извиниться? — спросил консул.

— Если вы так ребячливы, — сказал с ухмылкой адвокат, — то я нижайше прошу вашего прощения за давнишние записи, в которые вкралась ошибка.

— Ну а за то, как вы повели себя в этом деле?

— Я руководствовался тем, что имело место ранее.

— Например, результатами вашей ревизии.

Адвокат пожал плечами:

— Я ни о чем не подозревал.

— А за новые ошибки, вкравшиеся в мой счет, вы тоже не намерены извиняться?

— Какие ошибки?

— Дате двенадцать тысяч, не считая процентов, которые вы приписали в отцовский счет.

— Нет, это остается в силе. Я действительно не желаю просить прощения за то, что ваш отец задолжал нам деньги.

— Прежний директор банка готов заявить под присягой, что мой отец никогда ничего не был должен.

— Бедняга Йонсен! — произнес адвокат. — Я себе доверяю больше, чем ему.

— Да, но все дело в том, кому больше верят другие, ему или вам?

— Кто это другие? Вы?

— Я. А возможно, и суд.

— Опять вы про суд! — сказал адвокат. — Мне надоело выслушивать этот вздор!

— Когда показания дает такой человек, как Йонсен, то такому человеку, как вы, от них не так-то легко отмахнуться.

— А вы знаете, — спросил адвокат, — почему этот самый Йонсен ушел с директорского поста?

— Не потому ли, что вы его выжили?

— Вы недалеки от истины. Да, после того, как все мы сочли, что он никуда не годится.

— А сами вы — считаете, что годитесь?

— Да, кое на что гожусь, — ответил адвокат. — Например, в ответ на ребяческие требования извиниться за ошибку тут же ее исправить. Однако как юрист и честный человек я не способен обнаружить ошибки в счетах вашего отца. В сберегательной книжке у него вы увидите, что он самолично сделал две записи, а никаких квитанций в банке не получал.

— Одна сумма в семь с половиной тысяч, а другая в четыре с половиной?

— Да.

— Относительно этих сумм директор банка Йонсен готов дать присягу, а я могу представить расписки.

— Расписки? Покажите их мне! — говорит адвокат, протягивая руку. — Никаких расписок выдано не было.

Консул:

— Даже если бы они были сейчас при мне, я бы поостерегся вам их передавать.

— Вам придется это сделать, вот увидите! Где это слыхано, чтобы частное лицо, какой-то торговец, позволял себе делать записи в сберегательной книжке! Не страдал ли он отчасти манией величия?

— Не думаю.

— Ну, я на этот счет слышал разное. Я его не знал, да и вы, наверное, тоже не знали. Чего только не приходится слышать, может, он даже и не был вашим отцом.

Джентльмену не пристало хватать адвоката за горло, но джентльмену позволительно побледнеть как мел и распахнуть дверь и, придержав ее, дать адвокату выйти. Короче говоря, джентльмен способен вести себя предельно корректно, на то он и джентльмен.

Но в данном конкретном случае?

Джентльмен может нанести удар кулаком либо выстрелить и повергнуть противника к своим ногам, оставаясь при этом джентльменом.

Но в данном конкретном случае?

Консул не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Он был далеко не герой, он был смешанной расы, причем первого замеса, что означает просто-напросто половинчатость. Но консул сделал то, что в данном конкретном случае спасло его самого, родителей и ситуацию: он стоял, сохраняя невозмутимость, и смотрел противнику прямо в глаза. Лицо его приняло задумчивое выражение, он пытался сообразить, что тот имел в виду. Адвокат отпустил банальность, этак о каждом можно сказать, что он не знает, кто его отец. Не иначе, он стал перепевать старую песню. Только зачем ему это понадобилось? В конце концов консул, похоже, бросил об этом думать, отведя глаза, он с равнодушным видом принялся перебирать лежавшие на конторке бумаги.

Адвокат Петтерсен стал в тупик. Он лицезрел беспримерное самообладание, невероятную силу духа и превосходство, не имевшие ничего общего с апперкотом или отборной руганью. Как ему теперь быть? Он открыл рот и принялся защищаться, дабы не чувствовать себя ничтожеством: он попал как кур во щи, а все по вине других! Он поднял счета многолетней давности, это была его прямая обязанность, он служит банку и должен оберегать его интересы. А что он получил взамен?

Он заходил из угла в угол, что уже само по себе было невежливым, в чужой-то конторе, остановившись, посмотрел на висевшую на стене карту, отойдя, перетрогал стулья, словно хотел проверить, можно ли усесться хоть на один из них. Вытерев руки о штанины, он с горечью произнес:

— Я сожалею, что не захватил с собой стула.

Консул, казалось, целиком ушел в работу, он даже не поднял глаз.

— Неужели, — спросил уязвленный адвокат, — вы хотя бы на одно мгновенье могли подумать, что я действовал в своих собственных интересах?

— Я об этом вообще не думал, — соизволил наконец ответить консул.

— Что я могу извлечь из этого личную выгоду?

Молчание.

— Отмалчиваетесь. Между прочим, мне наплевать на то, что вы думаете! Подавайте на меня в суд, если вы так ребячливы, только вы ничего не добьетесь. Банк не выдавал вашему отцу расписок об уплате долга, а присяга старикана Йонсена — еще не расписка. Надеюсь, вы меня поняли.

Он, видно, был вне себя, не владел собой. В то же время упорство, с каким он настаивал на своем, доказывало, что он не притворяется, что он, пожалуй, и впрямь ни о чем не подозревал. Его жадность была общеизвестна, в своем мелочном корыстолюбии он не упускал ни одной возможности, сулившей ему хоть малейшую прибыль, будь то почтовый сбор или же плата за снятие копии с документа всего в несколько строк. Выступал ли он сейчас в роли строгого инкассатора исключительно в интересах банка? Или же он всерьез рассчитывал прижать многочисленных должников консула? Он неминуемо должен был навлечь на себя подозрения. Взять расписки, о которых он говорил, — он что, надеялся, за давностью лет он и затерялись? Но чего он в таком случае добился бы? Ничего.