А зори здесь тихие… В списках не значился (сборник)
Шрифт:
– У них у самих не густо, – сказал артиллерист, уходя.
Немцы по-прежнему бросали ракеты. Вспыхивая, они медленно опускались на парашютах, освещая притихшую крепость. Изредка падали мины, с берегов доносились пулеметные очереди. Мучительно борясь со сном, Плужников, нахохлившись, сидел у пролома. Рядом мирно посапывал Сальников.
«А все-таки я – счастливый, – подумал вдруг Плужников. – До сих пор не задело».
Подумав так, он испугался, что накличет беду, стал поспешно внушать себе, что ему очень не повезло, но внутренняя убежденность, что его, лейтенанта Плужникова, невозможно, немыслимо
– Приляг, лейтенант.
Плужников хотел отказаться, качнул головой, сполз по стене на битые кирпичи и мгновенно заснул, подложив кулак под гладкую мальчишескую щеку.
…Он плыл куда-то на лодке, и волны перехлестывали через борт, и он пил холодную, необыкновенно вкусную воду, сколько хотел. А на корме в белом ослепительном платье сидела Валя и смеялась. И он смеялся во сне…
– Лейтенант!
Плужников открыл глаза, увидел Денищика, Прижнюка, Сальникова, еще каких-то бойцов и сел.
– Нам в подвалы приказано.
– Почему в подвалы?
– Сменяют. Шило на мыло.
У входного проема распоряжался незнакомый молодой лейтенант. Бойцы устанавливали станковый пулемет, складывали из кирпичей бруствер. Лейтенант представился, передал приказ:
– В распоряжение Потапова. Подвалы под костелом проверил?
– Некогда было проверять. Поставь на всякий случай часового с гранатами: там узкая лестница. И смотри за окнами.
– Ага. Ну, счастливо.
– Счастливо. Я своих бойцов заберу. Их трое всего, сдружились.
– Думаешь, там легче будет? У них знаешь какая теперь тактика? Втихаря к окнам подползают и забрасывают гранатами. Между прочим, учти: их гранаты срабатывают с запозданием секунды на три. Если рядом упадет, свободно можешь успеть перебросить обратно. Наши так делают.
– Учту. Спасибо.
– Да, вода у вас есть?
– Сальников, у нас есть вода?
– Пять фляжек, – с неудовольствием сказал Сальников. – Пить вам тут некогда будет.
– А нам не пить, нам – в пулеметы.
– Забирайте, – сказал Плужников. – Отдай им фляжки, Сальников, и пошли.
Вчетвером они осторожно выскользнули из костела, Денищик шел впереди. Чуть светало, и по-прежнему лениво, вразнобой падали мины.
– Через часок-полтора начнут утюжить, – сказал Сальников, сладко зевнув. – Хорошо еще, немец передых дает.
– Он ночей боится, – улыбнулся Плужников.
– Ничего он не боится, – зло сказал пограничник, не оглядываясь. – С комфортом воюют, гады: восемь часов – рабочий день.
– А разве у немцев рабочий день – восемь часов? – усомнился Плужников. – У них же фашизм.
– Фашизм – это точно.
– А зачем я в солдаты сейчас пошел? – вдруг сказал Прижнюк. – Мне воинский начальник говорит: хочешь – сейчас иди, хочешь – осенью. А я говорю: сейчас…
Короткая очередь вспорола предутреннюю тишину. Все упали, скатившись в воронку. Огня больше не было.
– Может, свои? – шепотом спросил Прижнюк. – Может, наши ползают, а?
– На голос бил, – еле слышно отозвался Денищик. – Какие тебе, к черту, свои…
Он
замолчал, и все опять настороженно прислушались. Плужникову показалось, что где-то совсем рядом слабо звякнуло железо. Он сжал пограничнику локоть:– Слышишь?
Денищик надел каску на автомат, приподнял над краем воронки. Никто не стрелял, и он опустил каску.
– Погляжу. Лежите пока.
Он бесшумно выполз из воронки, пропал за гребнем. Сальников передвинулся вплотную, зашипел в ухо:
– Вот тебе и восемь часов. Зря мы воду оставили, товарищ лейтенант. Пусть сами…
– Да свои это, – упрямо повторил Прижнюк. – Видать, оружие собирают.
Что-то упало на край воронки, скатилось по песку, стукнув по каске. Плужников повернул голову: перед ним лежала ручная граната с длинной ручкой.
В какой-то миг ему показалось, что он слышит ее шипение. Он успел подумать, что это – конец, успел ощутить острую боль в сердце, успел вспомнить что-то милое-милое – маму или Верочку, – но все это заняло лишь долю секунды. И не успела эта секунда истечь, как он схватил гранату за горячий набалдашник и швырнул ее в темноту. Грохнул взрыв, их осыпало песком, и тотчас же раздался отчаянный крик Денищика:
– Немцы! Бегите, ребята! Бегите!..
Предрассветную тишь рванули автоматные очереди. Они били со всех сторон: путь к костелу и подвалам 333-го полка был отрезан.
– Сюда! – крикнул пограничник.
Плужников успел заметить, откуда раздался крик, пригнувшись, кинулся к Денищику. Огоньки автоматных очередей стягивали кольцо. Плужников скатился в воронку, из которой, прикрывая их, коротко бил пограничник. Следом ввалился Сальников.
– Где Прижнюк?
– Убило его! – кричал Сальников, отстреливаясь. – Убило!
Немцы огнем прижимали их к земле, стягивая кольцо.
– Бегите до следующей воронки! – кричал Денищик. – Потом меня прикроете! Скорее, лейтенант! Скорее!..
Стрельба усилилась: из костела по вспышкам бил пулемет, стреляли из подвалов 333-го полка, из развалин левее. Плужников перебежал в следующую воронку, упал, торопливо открыл огонь, стараясь не попасть в темную фигуру бегущего на него Денищика. У Сальникова заело автомат.
Прикрывая друг друга, они перебежками добрались до каких-то пустынных развалин, и немцы отстали. Постреляв немного, замолчали, растаяв в предрассветном сумраке. Можно было отдышаться.
– Вот это напоролись, – сказал Денищик, сидя на обломках и тяжело переводя дыхание. – Рванул я стометровку сегодня почище чемпиона мира.
– Повезло! – вдруг захохотал Сальников. – Обратно же повезло!
– Молчать! – оборвал Плужников. – Лучше автомат разбери, чтоб не заедал следующий раз.
Обиженно примолкнув, Сальников разбирал автомат. Плужникову стало неудобно за этот окрик, но он боялся, что радостное хвастовство в конце концов накличет на них беду. Кроме того, его очень беспокоило, что теперь они отрезаны от своих.
– Осмотрите помещение, – сказал он. – Я понаблюдаю.
Стрельба кончилась, только по берегам еще стучали редкие очереди. В незнакомых развалинах пахло гарью, бензином и чем-то тошнотно-приторным, чего Плужников не мог определить. Слабый предрассветный ветерок нес запах разлагавшихся трупов, его мутило от этого запаха.