А. А. Дельвиг. Сочинения
Шрифт:
В зимню ночку на руке
Распаялося кольцо,
А как нынешней весной
Разлюбил меня милой.
1825
Пела, пела пташечка
И затихла;
Знало сердце радости
И забыло.
Что, певунья пташечка,
Замолчала?
Как ты, сердце, сведалось
С черным горем?
Ах! убили пташечку
Злые вьюги;
Погубили
Злые толки!
Полететь бы пташечке
К синю морю;
Убежать бы молодцу
В лес дремучий!
–
На море валы шумят,
А не вьюги;
В лесе звери лютые,
Да не люди!
1824
13. ЛУНА
Я вечером с трубкой сидел у окна;
Печально глядела в окошко луна;
Я слышал: потоки шумели вдали;
Я видел: на холмы туманы легли.
В душе замутилось, я дико вздрогнул:
Я прошлое живо душой вспомянул!
В серебряном блеске вечерних лучей
Явилась мне Лила, веселье очей.
Как прежде, шепнула коварная мне:
"Быть вечно твоею клянуся луне".
Как прежде, за тучи луна уплыла,
И нас разлучила неверная мгла.
Из трубки я выдул сгоревший табак,
Вздохнул и на брови надвинул колпак.
1821 или 1822
Други, други! радость
Нам дана судьбой -
Пейте жизни сладость
Полною струей.
Прочь от нас печали,
Прочь толпа забот!
Юных увенчали
Бахус и Эрот.
Пусть трещат морозы,
Ветр свистит в окно -
Нам напомнит розы
С Мозеля вино.
Нас любовь лелеет,
Нас в младые дни,
Как весна, согреет
Поцелуй любви.
Между 1814 и 1817
О камены, камены всесильные!
Вы внушите мне песню унылую;
Вы взгляните: в слезах Аматузия,
Горько плачут амуры и грации.
Нет игривой собачки у Лидии,
Нет Амики, прекрасной и ласковой.
И Диана, завидуя Лидии,
Любовалась невольно Амикою.
Ах! она была краше, игривее
Резвых псов звероловицы Делии.
С ее шерстью пуховой и вьющейся
Лучший шелк Индостана и Персии
Не равнялся ни лоском, ни мягкостью.
Не делила Амика любви своей:
Нет! любила одну она Лидию;
И при ней не приближьтесь вы к Лидии
(Ах, и ревность была ей простительна!):
Она вскочит, залает и кинется,
Хоть на Марса иль Зевса могучего.
Вот как нежность владела Амикою,
И такой мы собачки лишилися!
Как на рок не роптать и не плакаться?
Семь уж люстров стихами жестокими
Бавий мучит граждан и властителей;
А она и пол-люстра, невинная!
Не была утешением Лидии.
Ты
рыдай, ты рыдай, Аматузия,Горько плачьте, амуры и грации!
Уж Амика ушла за Меркурием
За Коцит и за Лету печальную,
Невозвратно в обитель Аидову,
В те сады, где воробушек Лесбии
На руках у Катулла чиликает.
1821
(Идиллия)
"Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга!
Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет,
Песень с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет.
Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе
Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!
Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого сатира?
Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,
Бедный, на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:
Сердцем и сжалюсь я; старый, приду посмеяться с тобою,
В кости играя, поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло?
Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?
Сам ты знаешь, никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?
Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,
Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.
Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы
Полные, словно широкие щеки младого сатира,
Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно
Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.
Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных
Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,
После оргий вакхальных другие сатиры спешили
Либо в пещеры свои, отдохнуть на душистых постелях,
Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек -
Я же к тебе приходил, и покой, и любовь забывая;
Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;
Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,
Тряс головой и на ррги мои и на бороду злился.
Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели
В ямках щечек надутых – и все забывалося горе.
Горе ж какое тогда у тебя, у младенца, бывало?
Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.
Нынче ль тебя не утешу я? нынче ль оставлю? поверь мне,
Слезы утри! успокойся и старого друга послушай".
–
Так престарелый сатир говорил молодому Микону,
В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой роще.
К Дафне юный пастух разгорался в младенческом сердце
Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно.
Все до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:
Дафна охотно плясала и пела с ним; даже однажды
Руку пожала ему и что-то такое шепнула
Тихо, но сладко, когда он сказал ей: "Люби меня, Дафна!"
Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?
Только он к ней – она от него. Понятные взгляды,