А. Разумовский: Ночной император

Дождя, правда, не было, а все остальное походило на истину.

Алексей Разумовский раньше других сообразил, что надо делать.

Среди Головинской громадной усадьбы приличной избы было не найти.

— Государыня, с вашего разрешения я поищу пристанище?..

Она оторвала от головы свою руку:

— Поищи, мой друг, поищи.

Он вскочил на ноги:

— Мою карету!

Его люди были хорошо вышколены. Четверня подкатила прямо на голос.

— Ваше сиятельство!..

Он вскочил в карету, кучер рванул по мосту за Яузу, еще не получая никаких указаний. Тут и осенило. Алексей отодвинул задвижку:

— На Покровку!

Там был выстроен роскошный, каменный, еще не обжитой дом. Строился он вроде для самой Елизаветы, а был вроде бы уже и подарен. С какой стати императрице жить на какой-то Покровке? Ладно уж, графу Алексею Разумовскому — куда ни шло! Он любил посмеяться над собой и сейчас лихо взбежал на парадное крыльцо. Немногие слуги, обретавшиеся там, уже были извещены о пожаре — да чего извещать, когда зарево на всю Москву! К нему бежали навстречу с шандалами [11] свечей.

11

Шандал (устар.) — подсвечник.

— Готовьте покои для государыни. Печи топите. Камин разожгите, — плохо еще зная тут всех услужающих, отдал он распоряжения — и обратно к карете.

Насчет камина он подумал с внутренней гордостью: его личная затея. Камины только-только, с моды англицкого посла, начали появляться в Петербурге, первый был в Аничковом дворце. Каминам не доверяли, как всякому открытому огню. Эк их, когда и печи-то закрытые горят постоянно. Потому что вокруг дерево, а чему тут гореть? Дом каменный, потолки оштукатуренные, трубы со всей тщательностью сделаны, да и сам камин с литой бронзовой решеткой: головешка не вывалится. А что быстро можно согреться, так ото распрекрасно. Сырая Англия знала в том толк. Нынешняя-то московская предзимняя пора — разве лучше?

Он нашел Елизавету в том же кресле. Только двое офицеров держали над ее головой растянутый плащ. Сами они были в одних Преображенских кафтанах.

— Государыня, ваш дом на Покровке…

— …ваш дом, граф, — перебила она.

— …готов принять вас!

— Вот это разлюбезно. Дайте мне руку, граф. Мою карету все еще где-то запрягают!

Его кони фыркали в двух шагах от нынешнего трона императрицы. Но она еще некоторое время стояла и с грустью наблюдала, как догорает Головинский дворец. Она любила его. По приезде в Москву именно здесь всегда и был ее двор. Только однажды и попробовала пожить в Кремле… но туда и на парадное крыльцо было не пробиться. Все заросло грязью и забито было разным хламом. Цари давненько там не живали. Кажется, с той поры, как еще при малолетстве батюшки Петра Алексеевича взбунтовавшиеся стрельцы подняли на копья боярина Матвеева. Страх внушали громадные московские палаты. Нет, Елизавета, долго пребывавшая цесаревной-нищенкой, больше любила простые загородные дома. Не говоря о Гостилицах или здешнем Перове — ах, Перово, пора сладкая! — даже и дворцы-то манили своей бесхитростной простотой. Те же помещичьи усадьбы, только больше, на три версты в округе, как этот несчастный дворец.

— Ничего, ты от моей руки восстанешь! — сказала она догоравшему дворцу как живому человеку и, уже не оглядываясь, пошла к карете.

На Покровке в просторном камер-будуаре уже ярко горели сухие дубовые дрова. От стены поближе к огню был придвинут диван и накрыт ковром. На одном валике лежала подушка, на другом — соболье одеяло. Стол был накрыт, и камер-лакеи государыни спешно ставили горячие кушанья. Суетились горничные, фрейлины перебегали из угла в угол, не зная, чем заняться. В услужливом поклоне стал управляющий, время от времени сам помешивавший поленья.

— Вот это царская жизнь! — под руками фрейлин усаживаясь на диване, порадовалась теплу и уюту Елизавета.

Тут не было нужды соблюдать свой чин. Кажется, она не имела ничего против ночного приключения. Ну, сгорели четыре тысячи платьев? Так ведь она все равно не любила дважды надевать одно и то же. Туфельки, тоже целый сундук, в огне запропали. Эка беда! Разве в ее империи перевелись добрые сапожники? И разве англицкие да французские корабли больше ничего не привозят?

В такие минуты она забывала, что сама же и издала «Указ против роскоши».

Следующим днем, когда Елизавета изволила встать после бессонной ночи, Алексей без тени сомнения спросил:

— Моя господыня, изволишь приказать, чтоб закладывали лошадей?

— Куда? — вскинулась она после бессонницы потемневшими глазами.

— В Петербург, разумеется. Головинский дворец сгорел, в Кремле грязь невозможная, а в Измайлове или Коломенском прилично не устроиться императрице, да в придачу еще с малым двором.

Оказывается, она спала на его руке, а сон совсем другой видела.

— Малый двор пока поживет в Немецкой слободе. Не велики еще государи! Что касаемо меня, друг нелицемерный, так заруби себе на черкесском носу… — Она игриво щелкнула его по этой самой черкесине. — Из Москвы я не отъеду пока. Через четыре недели снова со всем двором объявлюсь в Головинском дворце. Иль я не самодержица?

— Самодержавная господыня.

— Пусть так, граф Алексеюшка. Поди, заждался барон Черкасов?

— С утра пребывает в приемной.

— Позови его, а сам отдохни от трудов тяжких…

К ней уже вернулось прекрасное настроение. Алексей с удовольствием отдал на заклание кабинет-секретаря Черкасова, прекрасно зная, что следующим будет канцлер Бестужев.

К вечеру, торопливо выходя от государыни, Бестужев по пути заскочил, чтоб поплакаться.

— Вот именной Указ, — потряс он бумагой, написанной рукой барона Черкасова, но с многозначительной подписью: «Елизавет». — Возможно ли сие в такие сроки? Четыре недели! Слава Богу, персоной-ответчиком будет сенатор Шувалов, но ведь спрос-то все равно с меня.

Когда Елизавета скакала в Москву, за ней той же прытью скакал и Сенат. Так что в этот же день, вернее, уже вечер и решение вышло: «Как можно скорее на ямских и уездных подводах выслать из Ярославля 300 плотников, 70 каменщиков, 30 печников. Такоже из Галича выбрать 200 наилучших плотников. Платить по 25 копеек на день, а лучшим по 30. Для перевозки леса с Московского уезда собрать с каждых ста душ сани с роспусками…» Не остались в стороне ни Кострома, ни Владимир. Шум-гром от Москвы пошел по всей России.

Пока императрица тешила свое сердце зимней охотой в любимом Перове, Головинский дворец поднялся из пепла. Как и приказано было: в четыре недели!

III

Все грозные, смешные, капризные, даже разбойные дела и совершались, кажется, под звук охотничьих рогов.

Перово.

Измайлово.

Царское Село.

И конечно же Гостилицы.

Как без Гостилиц? Хоть зимняя охота, на волков да медведей, хоть летняя, на птицу водную и особенно боровую, тетеревов да глухарей.