А.А. Фет. очерк жизни и творчества

Нелегко было Фету приладиться к новой среде. Помимо всего, о чем уже сказано, у Фета, не муштрованного в военной школе, не было должной выправки; фигуру его офицеры находили мешковатой, сочинили стишки

Ах ты Фет —

Не поэт,

А в мешке мякина.

Поэтический дар не придавал Фету престижа в этой среде. Об отсутствии общих умственных интересов нечего и говорить. «…Никого кругом — и толчется около меня люд, который, пророни я одно только слово, осмеял бы это слово», — пишет Фет И. П. Борисову.

Но Фет упорно работал над собой. Из ленивого, разгульного студента он быстро превращается в исполнительного, подтянутого службиста. Он стремится к должностям, требующим скучного и хлопотливого труда, но сулящим более быстрое продвижение по службе. Он вскоре прикомандировывается к штабу корпуса. Здесь он находится больше года. Но когда открылась вакансия старшего адъютанта, на которую Фет имел все основания претендовать, на это место был назначен другой офицер. Разочарованный и обиженный, Фет подает рапорт о возвращении в полк. Здесь он старается завоевать расположение и доверие часто сменяющихся командиров полка и на третьем году офицерской службы назначается адъютантом. В этой должности он служит свыше четырех лет — до ухода из полка. Служба в этом полку заняла восемь лет. Все они прошли в Херсонской губернии — в городках, а больше в селах и деревнях, куда не доходили книги и журналы и даже почта приходила «только в полковом пост-пакете». В кругу офицеров и провинциальных помещиков, в котором теперь вращался Фет, почти не было людей, способных оценить его талант или хотя бы заинтересоваться его творчеством.

Не печатаемый в эти годы в журналах, Фет еще в 1847 г. составил сборник своих стихотворений. Выпустить книгу стихов в те годы возможно было только за свой счет книгоиздатели такой товар не брали. Сборник Фета прошел цензуру в 1847 г., а издать его из-за безденежья и удаленности от столиц Фету удалось лишь в 1850 г. «Я удивляюсь одному, — пишет Фет С. П. Шевыреву, — как при всех затруднениях, которые представляет мне литературный мир, я до сих пор не отказался от низкопоклонничества перед музами и Аполлоном».

Однако «низкопоклонничество» было уже не то, что раньше. Тогда стихи возникали постоянно. «Помню время и чувство, — писал впоследствии Фет Льву Толстому, — что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку — и она взорвет пробку».

Теперь стихи писались все реже. Молодость проходила, талант как будто стал глохнуть.

В атмосфере духовного одиночества тем дороже было для Фета знакомство с несколькими семействами херсонских помещиков, в которых его ценили как поэта. Дружбу с помещиком и третьестепенным поэтом А. Ф. Бржеским и его женой Фет сохранил на всю жизнь. В родственном Бржеским семействе Фет познакомился с дочерью отставного генерала, многодетного мелкого помещика Марией Козьминичной Лазич. Это была серьезная, сдержанная, прекрасно образованная девушка, отличная музыкантша, ценительница поэзии. Она увлеклась стихами Фета и безоглядно влюбилась в их автора. Любовь встретила взаимность, но не принесла счастья.

9 марта 1849 г. Фет пишет И. П. Борисову

«Я <…> встретил существо, которое люблю — и, что еще, глубоко уважаю. Существо, которое, если б я со временем — да какое у меня, больного человека, может быть время впереди — и сочетался законным браком хотя с царевной Помаре, то это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною — как возможность возможного для меня счастия и примирения с гадкою действительностию. Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…».

Ни чувство, ни сознание того, что он встретил женщину, способную понять его и осветить его жизнь своей любовью, не смогли победить убеждения Фета в том, что он окончательно погибнет, женившись на бесприданнице. Отвердевшая под непрестанными ударами судьбы навязчивая идея не допускала шага, который мог бы закрыть и без того ненадежный путь к цели.

Прошло больше года. 1 июля 1850 г. Фет пишет Борисову

«Я не женюсь на Лазич. и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений <…> этот несчастный гордиев узел любви или как хочещь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил. <…> Знаешь, втянулся в службу, а другое все только томит, как кошмар…».

Любовь Марии Лазич была беззаветной. Любовь Фета отступила перед прозаическим расчетом. Да и была ли его любовь той любовью, какая способна дать подлинное счастье любящему и любимой? Не был ли Фет вообще способен только на такую любовь, которая тревожит воображение и, сублимируясь, изживает себя в творчестве?

Иль это страсть больная солгала

И жар ночной потухнет в песнопеньи?

Многое заставляет склоняться к такому предположению, — начиная с приведенной выше (на стр. 17–18) характеристики душевного строя молодого Фета, сделанной Аполлоном Григорьевым.

Проходит еще несколько месяцев. Фет пишет Борисову

«Давно подозревал я в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен. Итак, что же — жениться — значит приморозить хвост в Крылове 13 и выставить спину под все возможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».

Роман кончился разлукой, за которой вскоре последовала смерть Лазич, сгоревшей от неосторожно брошенной ею спички. Возможно, что это было замаскированное самоубийство.

13

Местечко в Херсонской губернии, где был расквартирован полк Фета.

Воспоминание об этом трагическом романе во всю жизнь не утратило для Фета своей остроты, и ряд замечательных стихотворений связан с этим воспоминанием.

Та трава, что вдали на могиле твоей,

Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей…

Слова о наступившем равнодушии были навсегда забыты. Образ Марии Лазич в ореоле доверчивой любви и трагической участи на всю жизнь приковал поэтическое чувство Фета, до смерти этот образ вдохновлял его. С его пера срывались слова любви, раскаяния, тоски, часто удивительные по бесстрашной откровенности. Приведу несколько отрывков

Давно забытые, под легким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Все, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнем стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осужден, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы.

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы.

А я доверился предательскому звуку —

Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! —

Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку,

Я осудил себя на вечную разлуку